Картина, написанная сердцем

— Гэгэ, — тихо позвал Хуа Чэн, наблюдая, как Его Высочество зажег на алтаре свечу и отряхивал от пыли потрёпанную циновку. — В храме должен быть образ божества, но здесь лишь... — демон кивнул на кусок плохо отбеленного холста, висящий над алтарем. — Хочешь, помогу? 

— Если тебя не затруднит. И… — ласковая улыбка обозначилась на лице принца, придавая ему таинственную мягкость, — …мне остаётся только гадать, откуда Сань Лану известно, как выглядит наследный принц Сянь Лэ. 

Хуа Чэн промолчал — но ответная улыбка на его губах стала почти игривой, лукавой, в тон хитрому лисьему прищуру. В книгах, если желать, можно найти что угодно — но ему, создававшему образ принца за эти восемьсот лет тысячи раз, никакие подсказки не были нужны, он и так знал родное, любимое лицо до малейшей черточки. 

Но ни один из образов не был способен подарить давно мертвому сердцу то счастье, которое жаркой волной прокатывалось внутри при каждом взгляде, каждой улыбке. Демон не мог не чувствовать чужой почти-изучающий взгляд и, пожалуй, впервые за столько веков чувствовал себя... немного неловко? Внимание со стороны того, кем он грезил, кого искал и кому был предан всей душой, было настолько неожиданным и ярким, что новизна эмоций буквально выбивала почву из-под ног. 

Он повернул голову, с нежностью наблюдая за принцем, но Его Высочество, смутившись, отвернулся. 

Лишь чтобы через десяток ударов сердца сказать такое, от чего, казалось, всё внутри обмерло.

— Сань Лан, иди ко мне и давай ложиться, — Се Лянь приглашающе похлопал по растрёпанной циновке рядом с собой, затем чуть наклонился, чтобы снять белые монашеские сапоги — его длинные волосы тотчас рассыпались по плечам, пряча лицо. Затем он тихо щелкнул пальцами — и робкий огонёк свечи погас, погружая храм в полумрак: через дыры в крыше проглядывали звезды и край луны, похожей сейчас на надкусанный кусок хлеба. — Сегодняшний день был не из простых, как думаешь? 

Князь Призраков почти не верил в подобное счастье — разрешение, даже почти приказ приблизиться, лечь рядом, с возможностью ловить аромат волос, слушать дыхание, мягкий ритм сердца — демон, не нуждающийся во сне, готов был этим заниматься всю ночь и едва ли оно способно надоесть. 

Он приблизился, мягко садясь на край циновки.

— Не из простых, — негромко согласился Хуа Чэн, после, помедлив мгновение, добавил, не пытаясь даже удержать теплые, урчащие интонации, — светлых снов. 

Желать подобное возлюбленному, находясь рядом, спустя столько лет... разве можно придумать большее счастье для измученной души?.. 

Конечно, он едва ли мог уснуть, а вот дыхание Его Высочества быстро выровнялось, а сердцебиение чуть замедлилось. Обычно у людей так, когда они засыпают, но, выждав ещё немного, Хуа Чэн тихо позвал:

— Гэгэ?

Принц не отреагировал — значит, спал. Тихо выдохнув, Собиратель цветов поднял руки, складывая чашей, чтобы спустя секунду выпустить в воздух небольшую серебристую бабочку с филигранными крыльями, каждое — с ладонь принца размером. 

Бабочка села на плечо Его Высочеству, и его лицо в мягком серебристом свете выглядело так прекрасно, что Хуа Чэн застыл на долгие минуты, не в силах налюбоваться. Даже потянулся, бережно, едва ли касаясь, убрал упавшую прядь волос — и сразу отшатнулся, заметив мимолетную дрожь ресниц. 

Пусть спит. 

Демон мягко встал, уже не утруждаясь ни дыханием, ни соблюдением человечной пластики движений. Бабочка легко взмахнула крыльями, издав еле слышный серебристый звон, и села на плечо своему хозяину — едва ли ему нужен был источник света, но так работать всяко удобнее. 

Его Высочество любил каллиграфию — стоило ли удивляться, легко обнаружив камень для растирки туши, несколько палочек самой туши и слегка потрепанную кисть. Может, Хуа Чэну и совсем не давалось то самое изумительно правильное вычерчивание иероглифов, но зато он любил и умел рисовать, используя те же инструменты. 

Это похоже на обряд: несколько капель воды, методичное растирание палочки, полет кисти над холстом, после которого оставались четкие изящные линии. Этот образ — Воина, радующего Богов, — тот самый, в котором Хуа Чэн впервые увидел принца, в котором впервые узнал, что такое поддержка и доброта к себе. В которые по-детски влюбился, и лишь с годами к тому наивному чувству прибавилось уважение, преданность, то желание быть для своего бога клинком, щитом, доспехом, цепным зверем — кем угодно, лишь бы рядом, с ним. Только теперь он иногда мог оторваться, сделать пару шагов, чтобы ещё половину палочки благовоний полюбоваться на Его Высочество, прежде чем вернуться к работе.

Закончив, он аккуратно промыл камень и кисть, оставив их так, чтобы быстро просохли: обычно всем этим занимались слуги, но здесь их нет, а расстраивать своего бога подобной неаккуратностью ему совсем не хотелось. Хуа Чэн помнил, конечно, что его принц давно не был окружен чистотой и роскошью, наверное, почти забыл, каково это — и если сейчас демон может что-то сделать для комфорта своего драгоценного, ему это совсем несложно. 

Собиратель цветов сел рядом с принцем, снова отпуская бабочку перелететь на укрытое белой тканью плечо. Любовался, не в силах насмотреться, тяжелой копной мягких волос, которые, должно быть, невероятное удовольствие разбирать гребнем, осторожно, чтобы не причинить боли; тонким изящным лицом, с высокими скулами, тонкими, словно кончиком кисти вырисованными, бровями вразлёт, мягким, чуточку кошачьим разрезом глаз, прямым красивым носиком, нежно обрисованными, словно два нежных лепестка, губами. Осторожно наклонился, еле-еле касаясь, вдыхая запах кожи через одежду — дорожная мыль слегка смазывала травяную пряность с цветочной ноткой (магнолии, демон наконец вспомнил, какой цветок оно напоминало), — но не портила. 

Хуа Чэн неровно сглотнул пересохшим горлом. С одной стороны, он ощущал себя каким-то вором, берущим то, на что не давали разрешения — почти касающимся спящего божества, но всей его выдержки не хватало, чтобы отстраниться от так давно и отчаянно любимого человека. 

Опираясь на локоть, он чуть сдвинулся, очень осторожно убрав пряди каштановых волос, чтобы ненароком не прижать их, и на грани прикосновения провел губами по бинту на шее Его Высочества, нащупав узел и чуть потянул его, ослабляя повязку. Его принц прятал эти черные узоры, сразу проглянувшие между полосами белой ткани, вызывая в душе демона вспышку почти слепящей ярости — но без давления на горло спать ему будет явно лучше. И пока... Хуа Чэн едва ли мог что-то сделать, как-то помочь своему богу. Придется набираться терпения снова, но Его Высочество может не сомневаться, что Собиратель цветов обрушит Небеса, если понадобится, но добьется, чтобы канги сняли, убрав эти отвратительные клейма с нежной нефритовой кожи. 

Не выдержав, Хуа Чэн наклонился чуть ниже, касаясь поцелуем нежной кожи за ухом принца — легким-легким, легче прикосновения одной из его бабочек. Аромат его тела и волос почти туманил рассудок, кружил голову так, как никогда не сумело бы никакое вино — чего удивительного, что Князь Призраков не мог себя заставить отстраниться долгие, наверное, сотню ударов человеческого сердца? 

Ему потребовалась вся выдержка, чтобы суметь разорвать прикосновение и отодвинуться хотя бы на чи*. Он бы и лежал ближе, да боялся ненароком прижать разметавшиеся по циновке мягкий пряди волос, поэтому отодвинулся, через силу заставляя себя лечь и прикрыть глаза.

У них будет завтра. И ещё много-много дней впереди...