Рейчел любит горький шоколад, театры и гулять под дождём. Как же это пошло, думает Хлоя. Это такое чёртово клише.
Она смеётся над её любовью к гороскопам и говорит: «Я ебанутая не потому, что Рыбы, Рейчел».
Она смеётся, когда Рейчел рассказывает об очередных сплетнях из Академии. «Почему людям не плевать друг на друга?» — спрашивает, но всё равно жадно слушает её голос, жадно глотает её интонации, захлёбывается в её бесконечных эмоциях, считывает её мимику. Наслаждается каждым её движением, перед ней — вселенская загадка.
Она смеётся, потому что сама — чёртово клише, от себя у неё сводит зубы. Она пишет об этом в дневнике: «Знала бы ты, в какое розовое желе она меня превратила, Макс».
— Рейчел, — говорит она, приветствуя её. — Что, ещё один дерьмовый день в дерьмовой Академии?
Горький шоколад на языке сменяется такой же горькой маркой, от которой щиплет язык, покалывает нёбо, сводит внутренности, сжимает тисками мозг.
Она смеётся над ней, смеётся с ней, задыхается под ней.
— Рейчел, — шепчет она. — Я люблю тебя.
Она почти не спит, и все её мысли — о Рейчел. Рейчел — яркое пятно воспоминаний; солёное море, вспышка фотокамеры, заливистый смех, сладковатый запах травки, подвёрнутые джинсы, испачканные грязью кеды, залитая солнцем каморка на свалке, растекающаяся по груди щемящая нежность.
«Ты сделала из меня грёбаное клише из подростковых комедий, Рейчел», — потому что её имя вырезано на сердце, и оно обвивается вокруг, как змея. Сжимает и пульсирует, словно живое.
Не просто имя, не просто строчки. «Рейчел» можно потрогать, вдохнуть, ощутить на вкус, приложить к уху и услышать мелодию.
Они бегут по лужам, и Рейчел пляшет на цыпочках: «А мне нравится дождь, особенно после представлений», — и холодные капли стекают по её красивому лицу. Рейчел светится жизнью, она любит жизнь, а Хлоя любит Рейчел, и это — аксиома, единственное безупречное правило этого мира.
Призрак Рейчел не преследует её. Она не снится ей, как было с отцом, не приходит в кошмарах наяву. От Рейчел остаётся только ноющая пустота, медленно отрывающая по кусочку.
Иногда Хлоя спит нормально, и тогда рядом с ней лежит Макс, обнимает за талию и тихо сопит в шею. Иногда Хлою тошнит от желания проснуться в объятиях другой. В такие ночи грудную клетку сдавливает, мозг пульсирует, а руки трясутся.
Она рисует портрет Макс, выдирает страничку и небрежно бросает скетчбук на пол. Смотрит на лист, подняв к свету, и щурится.
Рейчел сказала бы: «Получилось отлично. Красивые тонкие линии, да у тебя талант, Хлоя Прайс. Однажды ты нарисуешь мой портрет, и я продам его оригинал за миллиард долларов». Ещё Рейчел сказала бы, что в портрете неправильно, чего ему не хватает. Но сама Хлоя не видит. Ей не хватает себя, ей не хватает Рейчел.
— Всё в порядке? — спрашивает Макс.
— Взгляни, — говорит Хлоя и показывает ей портрет.
Макс изучает рисунок туманным взглядом, кривит тонкие губы в слабой и застенчивой улыбке. Хрупкие плечи напрягаются, вся она становится будто меньше.
— Мне нравится. Красиво, — говорит.
Хлоя кусает щеку изнутри.
Потом она сминает рисунок, бросает в мусорку и уходит курить на балкон.
Хлоя поднимает взгляд на зеркало, изучает собственное лицо. Под глазами — огромные круги, щёки впали, рот — открывшаяся рана. Она хрипло усмехается отражению, проводит рукой по стеклу, оставляя разводы.
Её отец мёртв, мать мертва, девушка, которую она любила — тоже мертва. Смерть дышала ей в спину, и, быть может, дышит до сих пор.
«Как так вышло, что из всех людей на планете вселенная выбрала именно меня, больше всего заслуживающую смерти? Больше всего желавшую её?»
Если бы не она — все они были бы живы. Но она здесь, а они — нет. Унизительно, утомительно. Смерть преследует её, но почему-то не может догнать, а она даже не пытается убежать.
Она — всё ещё грёбаное клише, только теперь пустое, ничтожное, не знающее, что делать с собственной жизнью.
«Хватит! Хватит! Хватит страдать по человеку, тебе просто нужно жить дальше!» — Яростный взгляд в зеркало.
— И где это долбанное «дальше»?! — спрашивает у пустоты.
Макс обнимает её, и чаще всего это нормально. Макс — неуверенность, неловкие прикосновения, застенчивые взгляды, жгучее раздражение вперемешку с нежеланием оставаться одной, попытки слепить из неё ту, кого Хлоя уже не вернёт.
— У тебя всё получится, — твердит ей Хлоя, потому что верит в неё. — У тебя талант. Реально, Макс, просто сделай это. Они охренеют от того, как ты крута.
Макс — всё ещё туманное пятно прошлого, которое носит рубашки в клетку и джинсы с подворотами, но всё равно никогда не сможет сорвать цепь имени, висящее на сердце Хлои.
Хлоя — миллиарды самых разных идей и вдохновений, связанных с рисунком. И ни одной — что делать с собственной жизнью. Её преследует пустота, вязкое чувство нехватки, неправильности, нестабильности. Иногда она спит нормально, иногда взрывается идеями, иногда — не может открыть глаз. Призрак Рейчел не преследует её, но она — преследует призрак Рейчел.
«Что со мной не так?» — спрашивает она саму себя, и ответа нет и быть не может. Она сама не знает, как починить себя, потому что важные детали её механизма похоронены на свалке в Аркадии Бэй, а она здесь, в Сиэтле, и никогда не вернётся в родной город.
Она встречается со Стеф, они смеются, вспоминая былые времена за кружкой пива в какой-то забегаловке.
— За что ты любила Рейчел? — вспоминает Хлоя.
— Она была яркой, вдохновляющей. В неё сложно было не влюбиться. Тебе повезло, что ты смогла к ней прикоснуться, — говорит Стеф.
Хлоя горько смеётся. Повезло. Она думает: если бы не прикасалась — было бы сейчас легче? И сразу отвечает себе: нет.
— Возможно, тебе стоит завести новые знакомства, — проницательно смотрит Стеф. — В мире полно людей, которые могут тебе понравиться.
Могут, бормочет Хлоя. Но не говорит, что Рейчел — особенная, и она — навсегда. Рейчел в ней слишком много: она в татуировке на руке, она в её воспалённом взгляде, она в её сердце, она в её синих волосах.
Хлоя рисует и успешно продаёт портреты, учится играть на гитаре, немного пишет, красит волосы в зелёный и закрашивает татуировку, — и Рейчел в ней становится поменьше. Теперь она только в самом главном — на сердце.
Виктория Чейз напивается на выставке, когда видит их с Макс, потому что для Виктории они — напоминание о худшем дерьме из её жизни. Хлоя к ней тянется, поднимается с ней на крышу. Они почти не говорят и молчаливо утопают в собственных воспоминаниях.
— А ты неплохо устроилась, — говорит Хлоя.
— Знала бы ты, как меня это заебало, — пьяно отвечает Виктория.
Хлоя улавливает в ней что-то знакомое, что-то живое. Виктория едва стоит на ногах, волосы растрёпаны, и она всё ещё сука, которую Хлоя ненавидела раньше. Ненавидела, а теперь тянется к ней, как заблудший путник — к огню.
— Так давай свалим.
— Мы не можем, — фыркает Виктория.
— Можем.
И они могут. Виктория заливисто смеётся, по её лицу ползут трещины, — это с грохотом отваливается маска великой непробиваемой стервы всея Блэквелла.
«Это твой талант, Хлоя, — говорила ей Рейчел. — Рядом с тобой люди становятся искренними».
Не совсем, но Виктория — становится. Хлоя тащит её к себе, Хлоя целует её, впервые не думая о Рейчел. Хлоя рисует её обнажённое тело. Потом они вместе курят, выдыхая дым прямо в чистенький потолок гостиничного номера.
— Ты всё ещё скучаешь по ней, — выдыхает дым Виктория.
— Ты её знала.
— Нет, не думаю. Когда-то я думала, что знаю Нейтана. Так что нет, я её совсем не знала.
— Она была особенной. Для всех по-своему. Даже для тебя.
— Бред.
Хлоя ухмыляется, изучает её глаза. Виктория — бешеные морские волны, но эти волны успокаивают её, смывают с плеч вселенскую усталость. Виктория — тихий огонь, взрыв эмоций, маленький ураган, комок сомнений и комплексов. В её шкафу дорогие шмотки и дорогая аппаратура, а внутри любовь к комиксам и желание свободы.
Хлоя вновь чувствует вдохновение, вновь хочет чего-то, вновь хочет жить.
Она всё ещё клише, раз для этого ей нужен кто-то рядом. Кто-то вроде…