Цветочные узоры

Сьюзен скидывает плащ, заходя в один из малых залов, и тут же взгляды братьев и сестры приковываются к её рукам. Сьюзен смеется на такое неприкрытое любопытство и подходит ближе, протягивая руки вперед. Не зря же она выбрала платье с рукавом до локтя — знала, что придется красоваться.

Они собрались вокруг низкого столика, Питер и Эдмунд заняли себе по креслу, оставив сестрам диван. Люси поспешно сдвигается, давая место Сьюзен. В камине мягко трещит огонь, на столике стоят четыре чашки и еще не начатый чайник травяного чая.

— Красивые, — признает Эд, начиная разливать чай. Пахнет мятой.

— Конечно! — Люси берет руку Сьюзен в свои и поворачивает, рассматривая цветочный узор, — Я над набросками месяц работала.

Питер качает головой:

— Главное, чтобы польза была, а красота — дело десятое.

Сьюзен вскидывает бровь и выразительно окидывает взглядом его расшитый золотом сюртук. Мол, кто бы говорил, король Питер Великолепный.

— Ничего ты не понимаешь, — шутливо отмахивается Люси, а Эдмунд согласно кивает.

Сьюзен пока ничего не говорит, ждет, найдет ли Лу сама несколько секретов, которые теперь прячутся за красивыми узорами.

— Привыкла? — коротко спрашивает Эдмунд. Повзрослев, он становится менее разговорчивым, но зато со Сьюзен они начинают много лучше друг друга понимать, иногда угадывая настроение с полуфразы.

Сьюзен серьезно задумывается над вопросом. Конечно, в первое утро, когда она проснулась с протезами, пусть и очень легкими и удобными, и исключительно изящно выполненными, хотелось, чтобы все произошедшее оказалось дурным сном. И когда нужно было заново учиться держать лук и управляться с пусть и двигающимися, но все же бесчувственными стальными пальцами, и когда стрелы ломались от того, что она опять не рассчитала силу, она едва удерживала слезы.

Потом, словно переломный момент прошел, и она привыкла, и однажды проснулась утром, не забыв, что теперь её руки из стали. Тогда она, впервые с трагедии, спустилась к завтраку без перчаток, а Лу, выплакавшая вместо Сьюзен все слезы, предложила украсить сталь узорами.

Только Сьюзен, будучи Королевой Нарнии и отважной воительницей, в узорах ради узоров смысла не видела, а потому, после долгих обсуждений с гномами, было решено спрятать в резных линиях спусковые крючки и яды.

Сейчас, правда, ядов нет — Сьюзен прекрасно понимала, что Люси начнет рассматривать её руки и узоры очень близко.

— Привыкла, — отвечает она Эдмунду. — Опять же, пальцы не сотрешь о тетиву. 

Питер важно кивает:

— Видишь, польза.

В этот же момент Люси случайно задевает один из тех самых крючков, и из тыльной стороны запястья молниеносно выдвигается тонкий и острый кинжал. Люси громко ойкает, отпуская руку сестры. Её, правда, тут же подхватывают оба брата:

— Ого, — выдыхает Питер и чуть не ранится об острое лезвие. — Вот тебе и защита от незадачливых поклонников.

Сьюзен в ответ свободной рукой пихает его в плечо.

— В этой тоже лезвие? — спрашивает Эд, игнорируя возмущение Питера, пока Люси смеется над удивленным лицом брата: Питер никак не может запомнить, что удар Сьюзен теперь несколько сильнее.

— Может быть, — загадочно улыбается Сьюзен. — Точно хочешь узнать?

Эд хмыкает и качает головой:

— Пожалуй, я выберу долгую и счастливую жизнь.

— “Долгую и счастливую”, пока опять не забудешь о совете или важном собрании, — начинает перечислять Люси, — или подписать очередные бумаги, или ответить на письмо, или....

— Спасибо, Лу, — наигранно-испуганным голосом останавливает её Эдмунд. — Я понял, что познакомлюсь со всем скрытым оружием очень скоро.

И получает в ответ смех сестер и брата.

Сьюзен дает им еще пару минут на изучение, но потом мягко отстраняется.

— Так что гномы потрудились над улучшением, — говорит она, складывая руки на коленях. Теперь их не хочется прятать под перчатками и длинными рукавами, наоборот, хочется демонстрировать, как произведение искусства. Да и чувствует она себя как никогда защищенной.

Она тянется к чашке и аккуратно берет в пальцы тонкий фарфор. Он не крошится, и ей кажется, Питер выдыхает, словно задерживал дыхание. Может, и задерживал, в первые месяцы она много чашек перебила, сжав пальцы чуть сильнее, чем требовалось.

Теперь же протезы ощущаются привычно. Не правильно, конечно, и она все еще с тоской смотрит в зеркало по утрам, мечтая увидеть свои руки. Но привычно, что уже много лучше, чем когда она прятала их под перчатками и длинными рукавами, притворяясь, что все в порядке.

Да и улучшения впечатляют.

Эдмунд берет её руку в свою и ободряюще улыбается. Она больше не чувствует тепло чужой кожи, но знает, что её любят, и что она жива. И уже этого ей достаточно.