Громыхающие раскаты и перестук капель не позволяют заснуть, хотя в больничном крыле звеняще тихо. Я лежу с вечера, сейчас, наверное, уже давно за полночь. Стоило бы лечь на бок или просто пошевелиться, но любая мысль о перемене положения вызывает нарастающую панику. С движениями, я знаю, придёт боль. И от одной только мысли я прихожу в ужас. Однако всё же решаюсь встать. Негнущейся рукой отбрасываю одеяло и сажусь. В груди начинает жечь, и стоит мне ступить босыми ногами на пол, как жжение усиливается. Я хватаю рубашку, оттягиваю её от тела, надеясь, что жар утихнет. Но нет, он охватывает живот, шею, ударяет в голову. Я слышу тонкий звон, а следом больничное крыло делает ловкое сальто и исчезает, позволяя ярким картинкам, живым образам, громким и ясным звукам ворваться в моё и без того покалеченное сознание, пугая своим реализмом и чёткостью.
Мне снова больно, но в как будто бы в двойном эквиваленте — словно больно не мне одному. Дыхание сбивается, я не понимаю, что происходит. Жар сходит, а в следующую секунду меня словно бьют в сердце кинжалом. Пытаюсь схватиться и вынуть несуществующие орудие из груди, но с дичайшим ужасом понимаю, что не ощущаю собственного тела — лишь острая боль разрывает меня изнутри.
Между тем, свет перед глазами постепенно начинает тускнеть, пока я не оказываюсь погружённым в темноту. Я ничего не слышу, не вижу, не осязаю. Вроде и могу осмыслять происходящее, но принять факт, что оказываюсь точно отрезанным от чего-то, — нет. И стоит мне пробыть в этом состоянии — знать бы ещё, каком именно, — дольше нескольких секунд, как тьма начинает местами сгущаться, формируя мебель, бревенчатые стены и пол, вырисовывая довольно ясную обстановку. К одной из таких стен спиной прижимаюсь я — вернее, тот, чьими глазами я вижу. Надо мной — окно, я запрокидываю голову и, заслышав чьи-то голоса, ощущаю, как меня парализует чувство страха: вдруг меня обнаружат и здесь! Пытаюсь сбросить с себя наваждение, но картинка так просто не исчезает. Взгляд переходит вниз, и я уже вижу острые бледные коленки, притянутые к груди и обхваченные руками. От каждого движения правый бок начинает нещадно ныть от боли, от него будто бы по невидимым каналам по всему телу идёт яд — я почти чувствую, как он течёт по сосудам, постепенно всё больше отравляя меня. Сколько мне осталось? День? Два? Бледная кожа почти сияет в темноте, на ней видны свежие раны, из которых сочится чёрная и густая кровь.
А затем я слышу причитания и всхлипывания, чувствую, как мои губы шевелятся и просят Всевышнего о чём-то, но о чём — не разобрать. Лицо горит от слёз, нос заложен, я — или тот, чьими глазами я вижу, — вынужден открыть рот и дышать так, но тихо. Важно, чтобы меня никто не услышал и не нашёл. Мысль безумна, я внимаю ей не сразу, а когда понимаю, прихожу в ещё больший ужас. Паника в груди оседает ледяным грузом, не позволяя мне сделать вдоха.
«Кто ты?» — звучит осмысленное в моей голове.
Голос принадлежит девушке, но я не могу его узнать. Факт того, что я вообще слышу чей-то голос, ввергает в ступор, а когда тяжесть в груди разрывается на сотни обломков, меня словно выносит из этой темноты мощным смерчем.
Раздаётся хлопок, я выгибаюсь и лихорадочно дышу открытым ртом, пытаясь понять, где нахожусь. Безуспешно, впрочем, что только усиливает пробудившеюся панику. Адреналин приглушает боль, я даже нахожу в себе силы отбросить опостылевшее одеяло на пол и отползти к изголовью кровати. Безумие овладевает мной, я шарю по матрасу, ищу палочку или хотя бы что-то тяжёлое. Зачем — не понимаю сам, но чувствую, что должен поступить именно так.
— Дышите глубже, мистер Малфой.
Резко, до хруста в шее, поворачиваю голову и натыкаюсь на пытливый и напряжённый взгляд профессора Снейпа. За его спиной маячит мадам Помфри.
— Мистер Малфой, — директор выпрямляется и отступает на шаг, — полагаю, Вам стоит сейчас пройти со мной.
***
— Значит, говорите, девушка?
Не сразу понимаю, что вопрос адресован мне.
— Да.
Я сижу в сгорбленной позе почти на краешке стула. Всхлипы до сих пор мерещатся мне в угнетающей тишине, которая изредка нарушается нашими с профессором голосами. Всхлипы, приправленные чувством страха, отравляют моё естество. Едкая смесь, похожая на отравляющие газы, которые маглы используют в качестве химического оружия в войне: пусти такой по всем коридорам Хогвартса, и ни одной грязнокровки не останется. Да что там грязнокровки — вообще никого не останется.
Секунда проходит, прежде чем я понимаю: я не мог этого знать. Я никогда этого не знал!
— Вам знакомо такое явление как Амальгаменция, мистер Малфой? — профессор смотрит на меня в упор.
— Слышал, — уклончиво, — давно.
На самом деле, я знаю, что это такое. На втором или третьем курсе наткнулся на это слово и, поняв его, с тут же пришедшим омерзением постарался забыть. Амальгаменция — слияние ментальной материи, принадлежащей двум людям, с целью порождения единого сознания. Если упростить, то Амальгаменция — способ увидеть чужими глазами, вырвать человека из лап смерти, дать ему возможность использовать твои собственные силы и знания, чтобы сравнять шансы, когда кажется, что тех уже нет. А если совсем упростить, то Амальгаменция — наличие человека в твоей голове каждую секунду каждый чёртов день. Никакого личного пространства, ни единой собственной мысли. Общность ментальной материи исключает хоть какое бы то ни было моё.
Губы Снейпа дёргаются в намёке на усмешку.
— Ваши знания об этом явлении сформированы на основе чужих заблуждений, — его голос тих, и я стараюсь не вслушиваться в то, что он говорит, однако против воли всё равно внимаю. — Амальгаменция является не только способом общности сознаний, но и путеводной нитью к предназначенному высшей магией человеку.
Я недоумённо хмурюсь и выпрямляюсь. В позвоночнике щёлкает, перед глазами начинают летать чёрные мушки, но это не мешает мне хрипло осведомиться:
— Что?
— Каждый человек в своей жизни предназначен другому, — рот Снейпа кривится, словно сказанная им фраза является полнейшей чушью. — В мире не было, нет и не будет абсолютных одиночек. Каждый из нас просто существует ровно до того момента, как отыщет свою амальгамету. Только после этого начинается сама жизнь.
Что за чертовщина!
Злоба овладевает мной слишком быстро. На импульсе я вскакиваю, но что конкретно хочу сделать, не понимаю. Запускаю руки в волосы и начинаю мерить шагами кабинет. После нескольких десятков шагов у меня начинает кружиться голова, и я обессиленно падаю на стул. Кабинет ещё некоторое время волнами то поднимается, то опускается, пока наконец не останавливается.
— Вы ещё не поняли? — хмыкает Снейп, ловя мой дикий взгляд. — В Вашем видении была Ваша амальгамета. Очевидно, после Вашей неудачной попытки покинуть школу Ваш разум несколько… — Я уверен, он хочет сказать «повредился», но профессор дипломатично заканчивает: — Изменил свою структуру. Он стал вроде приёмника мощной энергии Вашей амальгаметы. — И тут же добавляет как бы между прочим: — Надо же, хоть кто-то в Вашей паре будет владеть магией.
Вспыхнув, резко вскакиваю и быстрыми шагами покидаю кабинет. Дверь оглушительно хлопает за моей спиной, в лицо бьёт прохладой коридора. Пока пересекаю его, дискомфорта в теле почти не ощущаю. Лишь когда оказываюсь на крыльце школы, останавливаюсь и начинаю медленно дышать, чтобы утихомирить пожар в груди.
Дождь всё ещё льёт, сквозь его стену я с трудом что-то различаю.
Подумать только, попытаться покинуть школу для того, чтобы без вариантов остаться в ней до момента, пока не появится надобность в моей скромной персоне у Тёмного Лорда. От злости сплёвываю кислую слюну и смотрю на стену дождя. Стук капель оказывает успокаивающее воздействие на моё воспалённое сознание, и я наконец могу здраво взглянуть на ситуацию. Из школы выйти я не смогу — на трансгрессию наложен запрет, маггловские же методы тут явно не сработают. А ещё Амальгаменция, чтоб её… Как будто бы и без того мне проб…
«Помоги!» — отчаянное. И слишком знакомое.
Я едва не подпрыгиваю на месте, оборвавшись с собственной мысли. Женский голос снова врывается в мою голову, вызывая волну адской боли, которая почти валит меня с ног. Покачнувшись, я прислоняюсь к влажной стене, сквозь зубы выдыхаю и рукой пытаюсь расстегнуть пуговицы, наивно полагая, что так мне станет легче. Во рту противно, я чувствую, что меня вот-вот стошнит, но всё же нахожу в себе силы и посылаю мысленное ругательство. Дойдёт до адресата или нет, не забочусь. С постепенно проходящими спазмами я узнаю обладательницу голоса. Эго шипит и брезгливо плюётся, вопя одно-единственное слово, которое у меня почему-то именно сейчас не хватает духу произнести. Если сейчас окажется, что это действительно она…
Выпрямляюсь, поправляю рубашку и вхожу обратно в замок. Способ узнать один — наведаться в гостиную Гриффиндора.
<b><center>***</center></b>
— Какого чёрта?! — возмущённо шипит ненавистный голос, сбивая мои мысли с хода.
Я отстраняюсь от подпираемой стены, лениво поворачиваюсь на звук и смотрю на побитое лицо Уизли.
Рыжий отходит от общей колонны студентов факультета Гриффиндор и приближается ко мне.
— Буду краток, — делаю шаг к нему, стараясь не сморщить нос от брезгливости. Сейчас мне нужны ответы, и Рыжий — единственный, кто может мне их дать.
— Проваливай! — повышает он голос и тут оказывается сбитым с ног Круциатусом Алекто Кэрроу.
— Как ты посмел так разговаривать с чистокровным волшебником, ты, предатель, любитель маггловских выродков! — шипит она, не сводя палочки с Уизли. Тот беспомощно корчится в муках, не вызывая у меня и капли сожаления. — А ты! — также гневливо обращается ко мне. — Что ты тут шляешься?! Комендантский час! — Уизли с тихим стоном отползает к стене и пытается встать, но Кэрроу не обращает на это внимания.
— Я здесь по просьбе директора, — холодно отзываюсь, делая шаг к женщине и оказываясь на линии огня. — Мне нужно допросить этого, — морщусь и киваю себе через плечо. — Хотите — вызовите профессора Снейпа, пусть он отчитается перед Вами лично, — ядовито заканчиваю я. Кэрроу молчит, однако весь её вид говорит о том, что, не будь моя фамилия Малфой, она без промедления бы послала в меня непростительным.
— Чтобы через пять минут тебя тут не было, — шипит Алекто и, резво развернувшись на каблуках, уходит.
— Ты мне должен, — чеканю я, когда Уизли поднимается на ноги.
— Вот ещё. Чтобы я и такому, как ты!..
Забыв об осторожности и растекающейся по телу боли, замахиваюсь и ударяю ублюдка по лицу. Он отшатывается, врезается в стену и, снова не устояв на ногах, сползает на пол.
— Один вопрос, — присаживаюсь рядом с ним, пытливо вглядываясь в веснушчатое лицо. — Где Грейнджер?
В глазах Уизли я вижу боль. Яркую и абсолютную.
— Не знаю, — давит он. — Она пропала незадолго до начала учебного года, а Гарри даже не попытался её отыскать, — боль сменяется на гнев, — цель ему важнее друзей.
— Ты поэтому здесь? — вдруг спрашиваю я. — Поэтому вернулся в школу?
— Тебе-то что? — Уизли отталкивает меня, поднимается и медленно бредёт к портрету. Там, остановившись, чуть поворачивает голову в мою сторону, словно бы что-то вспомнив, но затем произносит пароль и исчезает за картиной.
В коридоре я остаюсь один и вслушиваюсь в буйство стихии за окном. Поступок Поттера меня удивил: пай-мальчик, а предал тех, кто был ему дорог. И отчего-то мысль не отвечать на мысленный зов Грейнджер мне кажется дикой и… неприятной. Мне хочется ответить. Я знаю, что должен это сделать. Но эго снова начинает плеваться, ехидничать и разглагольствовать по поводу смешения крови.
В попытках его заглушить в последний момент улавливаю знакомый стук каблуков и, не теряя времени, покидаю коридор.
***
Я снова вижу бревенчатые стены и пол. Из окна падает неровный лунный свет, позволяющий мне немного рассмотреть находящиеся вокруг меня предметы. Кажется, что отсюда кто-то быстро уходил. Огромные разломанные стулья, треснутый стол, валяющаяся посуда, разбитые склянки, нос щекочет от ядовитого аромата специй и гнили. Это дом, наконец понимаю я.
Мне холодно. Руки и ноги слишком замёрзли, но на любую попытку их растереть правый бок ноет от боли. На язык попадает кровь, я сглатываю её и тихо начинаю плакать. Чувство жалости, скорби, боли, унижения и стыда захлёстывают. Мне кажется, что ещё секунда — и я задохнусь от переполняющей меня гаммы. За окном слышится волчий вой, мужской рёв и следом — безумный смех. Этот смех я узнаю из тысячи. Беллатриса Лестрейндж что-то кричит — не разобрать, и следом лунный свет сменяется на блики пламени. Тут же чувствую жар, страх спасает — не позволяет закричать. Возникшее опасение, что горит моё убежище, напрасно. Мужской рёв превращается в дикий агональный крик, смех и улюлюканье становятся громче.
Боль тела отступает на второй план, на первый выходит боль утраты. Я знаю, кто там горит, кого мучили Пожиратели, но нет сил признать.
«О нет…»
И тихий-тихий плач.
***
— Она ранена, — не обременяю себя приветствием. — Я должен её найти.
— Это в Ваших же интересах, — бросает Снейп, не отрываясь от котла. — Вы не думали, что бывает, когда уже найденная амальгамета умирает?
Не думал, как же. Если рассудить логически, после слияния часть сознания умирает. Что в таком случае будет с уцелевшей частью, можно только догадываться. Но даже если допустить, что человек остаётся жив, его жизнь превращается в ад.
— Почти угадали, — снова кривит губы Снейп, когда я озвучиваю свои предположения. — Исходов может быть великое множество, всё зависит от крепости связи. Парадокс: чем слабее будет проявление связи, тем крепче слияние. Вы всё чётко видите и хорошо ощущаете — это наводит на мысль, что даже после смерти один из вас сможет жить в относительной гармонии с внешним миром.
— Вы так много знаете об этом, — вдруг говорю я, и руки директора с зажатой в них травой застывают в нескольких сантиметрах от бурлящего зелья. — Что стало с…
Однако меня перебивает гневное и сдавленное:
— Убирайтесь.
— Но я…
— Живо!
Его маска трескается, являя сокрытое под ней отчаяние, а голос пропитан болью. Потому решаю не спорить и покинуть кабинет. Однако стоит мне взяться за ручку двери, как Снейп бросает:
— Если она умрёт раньше, чем Вы найдёте её и укрепите связь, Ваша жизнь станет худшей вариацией ада.
***
Вечером мне всё же удаётся заснуть и проспать до полуночи без сновидений. Правда, кто-то из особо наглых Пожирателей всё же заявлялся в спальни Слизерина, однако, как я узнаю от сидящей в гостиной Паркинсон, по факультету прошёл слушок о моём визите к Снейпу не далее как несколько часов назад. И как-то сразу спал интерес у некоторых личностей тревожить меня. Впрочем, я этим более чем доволен. Более того, по пробуждении мне удаётся чётко сопоставить видения и понять, куда нужно идти и что делать.
Я знаю, где моя амальгамета.
***
Часы бьют два часа ночи, когда я, крадучись и стараясь следовать по «слепым» проулкам и коридорам, выхожу во двор. На оповещающие заклинания Кэрроу не поскупились, и если бы не длинные языки пожирателей о местах расположения «оповещалок», я бы не смог пройти. Вся дорога до склона занимает несколько минут. Спускаясь, вспоминаю, как моя амальгамета ударила меня и назвала тараканом. Интересно, знала ли она тогда, что предназначена мне?
Эго снова начинает плеваться. «Грязнокровка!». Да уж, кто бы мог подумать, что мне, наследнику семьи Малфоев, предназначена магией грязнокровка? Что я сделаю, когда найду её? Как вообще происходит скрепление связи? Что будет потом, когда мы это сделаем? Можно ли вообще не скреплять связь? Мысль, что в моей голове постоянно кто-то будет, вселяет чистый ужас. Хмурюсь и стараюсь отогнать её, однако что-то идёт не так.
Не замечаю булыжник под ногами и запинаюсь об него. Не успев толком среагировать, лечу кубарем по склону, защищая голову и лицо руками. Когда падение заканчивается, понимаю, что зацепил одно из оповещающих заклинаний. Скоро все Пожиратели из замка будут здесь. Чёрт! Пытаюсь подняться, но правая лодыжка будто объята огнём. Остальные ссадины почти не ощущаются, хотя на зубах скрипит земля. Дышать не могу — удар выбивает весь воздух из лёгких. С трудом встаю на левое колено, а правую ногу вытягиваю, насколько позволяет полученная травма. Упершись руками о землю, поднимаюсь, сплёвывая траву, переношу вес с правой ноги на левую и только потом встаю, выпрямляясь. Балансировать на одной ноге после падения становится моим достижением. Но прежде, чем нахожу хоть какой-то предмет для опоры, слышу треск заклятий. Чёрт, чёрт, чёрт! Пытаюсь взглядом найти палочку, но в темноте это гиблое дело — мысль доходит слишком поздно.
Закусываю губу и на пределе возможностей бреду к хижине Хагрида, иду то на четырёх конечностях, то почти ползком, то волоча ногу за собой, тихо-тихо подвывая от боли. Когда добираюсь до крыльца, без промедления опускаюсь на руки и буквально карабкаюсь по ступенькам. Первая, вторая, третья. Земля попадает на язык, и я вынужден её сглатывать, в носу свербит, но я продолжаю идти. Достигнув порога, поднимаюсь, опираюсь на стену дома и перевожу дыхание. Взгляд бродит по местности за хижиной и натыкается на выжженный участок метров шесть в диаметре. В центре — нечто, в чём можно узнать остатки сгоревших толстых брёвен, однако в воздухе я ощущаю запах горелой плоти.
Стискиваю зубы и, стараясь не думать о том, кого тут сожгли, хотя ответ очевиден, толкаю висящую на одной петле дверь хижины. Не поддаётся. Треск заклятий и крики пожирателей приближаются, поэтому я наваливаюсь на дверь всем телом и добавляю коленом покалеченной ноги. Лодыжка взрывается от боли так сильно, что перед глазами тьма сменяется светом, но я не останавливаюсь и вскоре протискиваюсь с большим трудом сквозь отверстие между косяком и дверью.
— Не подходи! — слышится женский голос из угла. — Не смей!
— Успокойся, грязнокровка, нет даже желания тебя трогать, — вроде и говорю то, что думаю, но чувство такое, будто бы сказать хотел я вовсе не это.
Из-за боли в ноге соображать не получается, поэтому бреду медленно наощупь вдоль стены.
— М-малфой? — поражённо давит из себя Грейнджер. — Т-ты?..
— Я, — когда глаза привыкают к темноте, в углу вижу скрюченную Грейнджер, попытавшуюся спрятаться в нишу в стене. Девушка одета в рванину, на её боку — багряное пятно. Завидев меня, Грейнджер опускает руки и устало выдыхает. — Что, ждала кого-то другого? — с ядом отзываюсь и одновременно с тем понимаю, что не должен так говорить.
— Как ты меня нашёл? — находится девушка и сильнее впивается пальцами в кожу предплечий. С большим трудом я не стону от боли — если эмоции гриффиндорки подавить и не чувствовать у меня худо-бедно получается, то её ощущения я вбираю целиком вне моего желания.
— Не дошло ещё? — я почти захлёбываюсь ядом. — Ты просила меня о помощи.
— Ничего я не… — но тут до неё доходит, и Грейнджер раскрывает от шока рот. — Ты же не хочешь сказать, что…
Вместо ответа ковыляю к ней и останавливаюсь на расстоянии вытянутой руки. Впервые я вижу девушку такой: почти сломленной, покалеченной и разбитой. Её мысли роем мечутся у меня в голове, не помогает даже импровизированная блокировка: шок, непонимание, досада, злость и… облегчение.
На пределе способностей пристраиваюсь к стене и медленно съезжаю по ней вниз. Когда боль в ноге становится чуть слабее, тихо спрашиваю:
— Что произошло?
Сначала Грейнджер, я ощущаю это, старается закрыться от меня, не желает делиться переживаниями. Я не хочу торопить, но крики Пожирателей уже различимы за пределами нашего убежища. Нашего. Как же быстро оно стало нашим.
— Они нашли меня в Лондоне. Долохов и Роули. Противостоять им было глупо — банально не справилась бы. И тогда я решила аппарировать. Но Долохов успел меня схватить… — неожиданно она прижимается ко мне. — Они доставили меня в ваше поместье, к Волан-де-Морту. Чудом я смогла добыть палочку егеря и трансгрессировать, — Грейнджер кидает мне в руки какой-то продолговатый предмет. Палочка, — но в последний момент… — она замолкает, а я чувствую, как меня бросает в жар, — Нагайна… успела меня задеть. Мне осталось несколько часов, не больше.
— Зачем ты просила о помощи, если скоро умрёшь? — я говорю какую-то чушь и между тем касаюсь пальцами левой руки щеки Грейнджер.
— Я боялась, что моя амальгамета будет жить в му́ках.
— Типичная гриффиндорка, — перехожу на шёпот и придвигаюсь ближе.
Поцелуй получается с привкусом крови, но мне он кажется сладким. Я чувствую, как в голове словно пролистывается кинолента. Большой Зал, шляпа, первый курс, второй, третий, внутри ноет от жалкого вида себя самого чужими глазами. Какое-то время она ненавидела меня, а потом у неё, я это чувствую в поцелуе, словно открылись глаза. «Мисс Грейнджер, связь при Амальгаменции слишком сильна, потому что возникает от сильных эмоций. Вблизи ей невозможно противостоять, — голос МакГонагалл звучит слишком отчётливо. — Она рождает привязанность, влечение, любовь, даже если два человека ненавидели друг друга». Тогда всё понятно, что уж.
От мощного удара по двери хижины мы синхронно вздрагиваем.
— Если у тебя есть шанс, живи, — шепчет Гермиона и бьёт меня по увеченной лодыжке.
От болевого шока мир меркнет и возникает снова спустя некоторое время, где я обнаруживаю себя лежащим у подножия горящей хижины. От боли в лодыжке и всём теле хочет завыть, но я сдерживаю себя, закусив губу. Причину, по которой меня не узнали и выволокли сюда, я понимаю сразу — жалящее заклинание, хотя и постепенно сходящее. Умница. Сквозь щели, в которые превратились мои глаза, нахожу Гермиону. Она стоит на коленях в метре от меня, вокруг нас — пожиратели, коллегиально решающие, что с ней делать.
— Доставим Тёмному Лорду, — звучит тихий голос отца. — Велика вероятность, что она знает местонахождение Поттера.
Во взгляде Грейнджер пусто, но меня снова бросает жар. Нет, у неё нет и нескольких часов. Я смотрю ей в глаза, и до меня доходит: она поняла это. Чувствую, что ей страшно и стыдно умереть вот так, без борьбы.
Без борьбы за нас.
Вдруг спор пожирателей заканчивается, и в этот момент Гермиона тихо говорит:
— И, если только у тебя есть шанс, — всё это время она не сводит взгляда с моего лица, — живи.
Она вырывается, вскидывает руку чтобы коснуться меня в последний раз, но пожиратель реагирует быстро. Раздаётся запретная комбинация слов, зелёный луч охватывает тело девушки, опрокидывая его навзничь. Я не вижу, не хочу видеть, но всё равно против воли выхватываю устремлённый остекленевший взгляд запавших карих глаз.
— Предатель!
Из глотки рвётся крик, но сил хватает только для того, чтобы податься вперёд, вопреки визгу Беллатрисы. В последний миг, перед тем, как звучит «Круцио» и моё тело ломает от боли, краем сознания запечатлеваю застывшего в ужасе отца. Пелена перед глазами окрашивается в оттенки жёлтого, во рту чувствуется горечь. Однако длится это недолго. Вскоре звучит «Авада Кедавра», раздаётся хлопок, освобождающий от боли, и весь мир, который когда-либо меня окружал, превращается в распластанный перед глазами Лондон и закатное небо позади него. Я сжимаю руку Гермионы своей и поворачиваю к ней голову, но она не смотрит в ответ и с лёгкой улыбкой замечает:
— И, если только у тебя есть шанс, — сжимает мои пальцы, — живи.
Солнце постепенно скрывается за горизонтом, пока не исчезает совсем, оставляя после себя алое закатное небо, а вскоре мир погружается в темноту.