Хочешь, я расскажу тебе историю?
Его звали У́гли — славный-малый тринадцатилетний мальчишка в своей небольшой глухой деревеньке. У него были любящие родители, два младших брата, свой уютный дом с печкой и парным молоком поутру. Из окна комнаты Угли открывался невероятный вид на горы и долины, на озерцо вглуби ущелья — каждое лето небо отражалось в нём как будто в зеркале, и Угли всегда хотелось хоть раз оказаться там, на берегу, ступить в прохладные воды босой ногой, пустить круги по глади, и, распластавшись подле кромки воды на песке, увидеть, как красиво небо — и то, что над Угли, и то, до которого можно коснуться рукой.
Но однажды всё изменилось.
Мать Угли исчезла. Поговаривали, что живущая в окрестных лесах Тьма забирает женщин под покровом ночи и поглощает их души, а тела оставляет себе — благодаря людской крови растут деревья в лесу, колосится трава, множится Тьма и растёт. Братьям Угли — Миру и Ору — не исполнилось и двух лет, когда пропала их мать. Ещё небольшие, едва способные спросить, где же их мама, но упорно тянущие хмурого отца за пальцы и указывающие на пустой стул и корзинку с пряжей подле него.
Однако не было места в семье Угли скорби: осень подходила к концу, нужно было собирать урожай и готовиться к предстоящей зиме. Они не говорили о произошедшем, но по ночам Угли слышал, как отец в тишине давит жгучие слёзы. Отец помнил. Но помнил и Угли. Он помнил, что где-то там, в чащобе, среди дёрна и шипастых кустов, томится словно в клетке его мать — яркая, пламенная жар-птица, чей жар сердца способен растопить даже тысячелетний лёд, но сейчас скованный и порабощённый.
Однажды, когда Угли удалось улизнуть от грозного ока отца, мальчик пошёл в лес. Преисполненный чувством долга и жаждой мести, он твёрдым шагом приближался ко входу в лес. Арка из переплетённых ветвей грозно возвышалась на пригорке, а за ней, внутри, в самой глубине леса, была темнота. Мало кто готов был шагнуть в самое сердце Бора, но только не Угли. Он был готов. Однако стоило ему подойти к арке, как он заробел и замер. Непонятная тревога коснулась его сердца, страх заставил вздрогнуть и отступить, но в следующее мгновение Угли услышал крик. Мамин крик. Потеряв голову от беспокойства и наплевав на возможные опасности, Угли вынул из голенища сапога нож и в несколько секунд оказался в густом мраке, окружённый лесным покровом.
Стояла мёртвая тишина. Как Угли не вслушивался, но не мог он понять, откуда исходил материнский крик. Сердце его болезненно сжалось, Угли стиснул зубы, но пара слезинок горячими каплями всё равно стекли по щекам. И вдруг — о чудо! — крик раздался снова. Угли, не помня себя, помчался на зов, но крик в ту же секунду раздался совсем с другой стороны. Метался Угли по лесу, а вскоре с ужасом понял, что заблудился, и не найти дороги обратно. Каждый корень, каждое дерево, что его окружали, — всё слилось в единую картинку, Угли не мог отличить, с какой стороны он пришёл и где начинается кромка леса, а куда он бежал и откуда доносился крик в последний раз. В нос пробивался неприятный запах прелой листвы — как будто бы запах гнили — и аромат подступающей зимы. Угли присел на ближайший выступающий из-под земли корень и заплакал. Ему хотелось домой, к маме, к тёплой печи и крепким объятиям. К братьям, хмурому отцу и яркому рассвету за его окном. Но помнил Угли, зачем вернулся в лес, и высохли слёзы на его лице. Где-то томится мама, томится и ждёт, что её Угли вернётся за ней и спасёт её от цепких лап Тьмы и самой Смерти.
Где-то в вышине, там, где, как считал Угли, должно было быть небо, каркнул ворон. За спиной мальчика хрустнула ветка, он вскочил, обернулся, но в темноте ничего не увидел. Только лишь нехорошее чувство пробудилось в его груди. Ему показалось, словно темнота смотрит на него широко раскрытыми глазами. «Что же делать?» — лихорадочно думал Угли, стараясь не поддаваться панике, но чем дольше он стоял на месте, тем сильнее чувство страха порабощало его. Вдруг крик раздался вновь. И в тишине прозвучал он так громко, неожиданно, что Угли, подпрыгнув на месте, оступился и повалился на спину. С его губ сорвался стон, стоило мальчику приземлиться на твёрдые корни. Замелькали яркие пятна перед глазами. Нож, который Угли держал всё это время в руках, завалился в яму, а сам Угли оказался как в ловушке в трухлявом стволе дерева. Не выбраться. Не дёрнуться. Не спастись. Закричал Угли, но понял, что никто не придёт ему на выручку. В нос снова ударило запахом гнили, и ногу тотчас же словно пронзило от резко боли. Пуще прежнего закричал мальчик, забил руками, потянулся изо всех сил, и чем больше старался, тем с большим ужасом понимал: силы покидают его. Последним, что Угли услышал перед тем, как провалиться в забытье, был хриплый голос: «Ты мой раб».
Пробудился Угли от противного ощущения на своей спине. Раскрыл глаза и увидел, что до сих пор находится в дереве и по его одежде ползают жуки-короеды, сороконожки и мокрицы. Сдержался Угли и дёрнулся. Часть жуков упала на землю, часть — перебралась на кору. Дёрнулся ещё раз — высвободилась одна рука, затем вторая. Дёрнулся в третий раз — и с глухим стоном приземлился на корни дерева, в ловушке которого находился.
«Сколько же прошло времени?» — поражённый, Угли поднялся и бегло себя осмотрел. Но ни ран, ни крови он не нашёл. С облегчением мальчик выдохнул и и даже на мгновение обрадовался. Однако тут же спохватился: ножа не было ни в голенище сапога, ни рядом с корнями. И огорчился Угли потере. «Как же маму я вызволять буду?» — детская обида на самого себя захлестнула его, Угли готов был завопить от несправедливости и собственной недальновидности. Но вдруг снова раздался крик.
Угли от неожиданности развернулся, приготовившись обороняться, а когда понял, откуда шёл крик, помчался туда. Мелькали деревья, кусты, мрак то сгущался, то снова рассеивался. Но Угли бежал уверенно, боясь только одного: не успеть. Однако же в этот раз ему повезло: в корнях большого толстого дерева, тёмного и трухлявого, лежала женская фигурка в рваном и заляпанном кровью платье, покрытом щепками. Мама. По ней ползали мокрицы, жуки, но она, казалось, была поглощена чем-то другим.
Мама слабо дышала, её глаза были широко распахнуты, как будто бы мгновением ранее ей довелось увидеть призрака. «Угли!» — вдруг она заметила стоящего рядом сына. Мальчик среагировал быстро: подбежал, захлопотал над ней, и, поняв, что она сможет идти сама, даже улыбнулся. Но мать его радости не разделяла. «Уходим!» — дрожащим голосом выдавила она, но Угли, казалось, паники матери не замечал. Медленно, они двинулись в сторону, откуда пришёл Угли.
Удивительно, но мальчик знал обратную дорогу. Это была не слепая уверенность, а чёткое понимание направления. И каждое дерево, которое Угли видел на своём пути, казалось ему совсем непохожим на другие окружавшие идущую пару деревья. И кусты, и скрюченные ветви, и выступающие из-под земли корни — Угли видел и понимал чёткую разницу между ними, что сперва казалось ему странным. Но стоило ему обратить внимание на мать, как вся чушь и лишние мысли выветривались из его головы. Рядом с ним та, без которой он тосковал. Живая, родная, тёплая. Что ещё нужно?
Вскоре они вышли из леса и оказались точно там, где, как помнил Угли, он в лес и вошёл. «Не может быть», — поражённо подумал он, однако, когда женщина, повисшая на нём, покосилась и рухнула наземь, мальчик отбросил эти мысли и сосредоточился на нашедшейся и такой близкой матери.
Их уже ждали. Отец, собравший мужчин деревни и поведший их к лесу, не сразу понял, что именно он видит. Его сын и жена, живые, выбрались из леса, откуда никто и никогда ещё не выбирался, и предстали перед ним именно в тот момент, когда он готов был отдать что угодно, чтобы увидеть их живыми. «Тьма даровала мне жену и сына! — отец опешил от собственной мысли. — Что ты попросишь взамен?..»
И кажется, всё стало налаживаться. Семья воссоединилась, мать от переизбытка чувств провела сутки в постели, а после в приподнятом настроении влилась в жизнь деревеньки, словно не она оказалась в Бору и не за ней вернулся её малолетний сын. Но Угли не смог забыть, как паниковал он в лесу, как не мог разобраться с направлением и как отчаялся найти мать в этом скоплении скрюченных самой Природой деревьев. «Этого не может быть», — думал мальчик перед сном каждую ночь. Но когда он мысленно возвращался в Бор, усталость с удвоенной силой наваливалась на него, и он засыпал беспробудным сном до самого утра.
Слава о подвиге Угли распространилась очень быстро, и каждый, кто жил в деревне, знал о невероятном везении мальчика. Но на деле же оно для Угли закончилось в тот самый миг, как они вышли из леса. «Бор опасен, — шепнул Угли старик, один из старожилов, когда они возвращались в деревню, — не думай, мальчик, что ты выбрался из него. Кто ступил в Бор раз, остался там навсегда».
А пока наступила зима, необычайно холодная и жгучая своими морозами. В эту зиму отец Угли, возвращаясь из бакалейной домой, неудачно повздорил с шумной компанией, и утром отца нашли подо льдом недалеко от собственного дома. Угли показалось, что мир в ту секунду, как ему сказали о смерти отца, рухнул, что больше никогда не наступит весны, что холод и мороз будут вечными его спутниками и навсегда поселятся в покинутом юношеском сердце. Злоба овладела мальчиком, ярость и гнев заполнили собой сознание, мысли о мести всё чаще и чаще посещали Угли, пока он не стал думать о ней каждую свободную минуту.
Из-за случившегося матери пришлось согласиться переехать в дом губернатора в качестве служанки — содержать дом с тремя сыновьями одной было практически невозможно, и шанс дать своим детям нормальную жизнь подавил все доводы против жизни прислугой. Угли не хотел этого, но Миру и Ору только-только исполнилось три. Ради братьев он всё же послушался матери, и так началась их другая жизнь. Но Угли помнил. И Угли не простил.
Шли годы. Угли вырос, возмужал и стал статным мужчиной в деревне. Многие девушки хотели стать его супругой, но сердце Угли было скрыто под толстым слоем льда. Там царил могильных холод той зимы, а воспоминания о смерти отца, ещё слишком свежие и болезненные, не давали иной раз продохнуть, валом чувств наваливаясь на мужские плечи. Но внешне Угли всегда был улыбчив, красноречив, обаятелен. Из любого конфликта он выходил невиновным, любого дебошира он мог угомонить. И не могла деревня нарадоваться, что есть у неё Угли. Но то, что видели все вокруг, было лишь маской. Внутри же Угли был холоден и расчётлив, его руки, хорошо прикрываемые перчатками в обычной жизни, сбивались в кровь — только так Угли мог себя сдерживать, чтобы не покалечить братьев или мать. Всё в нём замерло в ожидании. «Они заплатят, — повторял перед сном Угли. — Обязательно заплатят».
Как и говорил старик, шагнувший в Бор раз остаётся там навсегда. Захворав, Угли в болезненном бреду снова очутился в чащобе, но на этот раз он был там не один. Вокруг него сгустилась Тьма, опасная и слишком осязаемая. «Твоё сердце полно тоски и боли», — шепнула она и коснулась мужской груди. Угли не отшатнулся, а даже приблизился. Палец Тьмы острым коготком впился в место под левой ключицей, аккурат там, где Угли чувствовал своё холодное сердце. «Я наблюдаю за тобой с того самого дня, как ты покинул меня. Ты боишься, но не меня и не смерти. Ты боишься не успеть» — Тьма хрипло рассмеялась смрадом в лицо Угли, и узнал юноша этот голос. «Ты мой раб», — Угли помнил, как услышал это, томясь в древесной клетке, но тогда детскому сознанию невдомёк было, что сама Тьма разговаривает с ним. Он молчал, как будто бы точно знал, что Тьма понимает его и без слов. «Проваливай, ты не нужен мне. Не сейчас».
В ту же ночь Угли очнулся от бреда и, превозмогая боль в костях, сел в кровати. Потрогал рукой место, куда ткнула его Тьма, и обнаружил рубец, которого, как помнил Угли, никогда раньше не было. Внутри снова заныло, память подкинула Угли светлые воспоминания жизни с матерью и отцом, когда они были вместе, в ушах зазвенели переливы колокольчика — их смех. И злоба овладела всем его естеством. Собравшись ещё подрагивающими от болезни руками, Угли выбрался из спящего дома и направился к лесу.
Но не успел он шагнуть в Бор, как цепкая рука перехватила его плечо и развернула. Старик. «Не делай этого! — он был в отчаянии. Окружавшие беззубый рот сухие губы дрожали, словно старик вот-вот заплачет. — Она не заслуживает того, чтобы ты поклонялся ей!». Но Угли не слушал. Улыбнулся, а затем взял свободной рукой старика за горло, чуть сжал и заглянул ему в глаза. В тот же момент жизнь покинула несчастного, взгляд его остекленел, сжатая сухая ладонь расправилась, и на землю упал погнутый кинжал, ржавый у основания и тупой. «Дурак, — хмыкнул Угли, а когда подошёл к входу в лес, тихо спросил: — Его души будет достаточно?»
В знак ответа из леса в ночное небо с громким криком вспорхнул ворон.
На утро Угли вышел на площадь и огласил, что способен исполнить любое желание, потому как после своей хворобы он обрёл дар. Сперва ему не поверили и подняли на смех, но вдруг из толпы вышел приземистый мужичок с торчащими из висков пучками рыжеватых волос и с насмешкой спросил: «Я хочу, чтобы моя одежда перестала быть рваной, а на моей голове отросли новые волосы, лучше прежних». Угли услышал сдавленные смешки и с большим трудом сдержался, чтобы не крикнуть: «Меня выбрала сама Тьма!». Однако же кивнул. Все думали, что сделать такое по мановению руки невозможно. Да что там такое! Невозможным считали всё, что делается по обычному щелчку пальцем. Поэтому глухо вздохнула толпа, когда увидела, что кафтан и холщовые штаны мужичка стали как новые, а его голову покрыли густые чёрные волосы — всё точно так, как он и просил, а те пучки у его висков исчезли — будто и не было их. Не в силах что-либо сказать, мужичок коснулся нескольких прядей и осел там же, где и стоял.
И толпа поверила.
Каждый день — новая просьба. Каждый день — Угли делал чудеса лучше прежних, богаче и краше. Мать не могла нарадоваться чудесам сына, каждый день для неё стал праздником — и даже кончина любимого мужа не омрачала ей настроения. Но всё изменилось в миг, когда пришёл губернатор, упорно делавший знаки внимания матери Угли, с просьбой сделать её своей женой и влюбить её в себя. Молчание воцарилось между ними — Угли и пожилым мужчиной, которому было много больше за пятьдесят.
Угли отказал. А через несколько дней его братьев нашли с перерезанными глотками у входа в Бор.
Рассвирепел Угли, увидев трупы своих любимых братьев, упал пред ними на землю и закричал нечеловеческим голосом. Загрохотал гром. Сверкнула молния на горизонте. Содрогнулась земля. Взмыли в небесную высь птицы, закаркали гневно вороны. Залаяли дворовые псы, заплакали дети. Но не унимался Угли. Он всё кричал и кричал, пока не выбился из сил. Баюкая мёртвых братьев на руках, взмолился он: «Почему ты отняла у меня всех?! За что?!». И в то же мгновение по телу Угли прошла судорога, рядом с ним, аккурат перед входом в лес, ударила молния. Но остался сидеть Угли, не шелохнулся, изнывая от боли и ненависти. И словно дыхнуло тьмой из леса, и коснулась она Угли, и почувствовал юноша, что уши его удлинились — «Чтобы слышал зовущих тебя душ», на голове выросли ветвистые рога — «Чтобы ни одна душа не ускользнула от тебя», перед глазами появилась белёсая пелена — «Чтобы все знали, что мёрт ты внутри и что нет души у тебя». Мир и Ор, два мёртвых брата, лежали неподвижно, но стоило Угли завыть, как они встрепенулись, припали на четыре конечности и обратились в двух огромных волков с окровавленными пастями.
Встал Угли. Из его рта вырывались рыки-стоны. Он развернулся, посмотрел на лежащую под его ногами деревню и воскликнул: «Расплата не за горами, черти!»
И услышала деревня его крик. И побежали жители прочь, прочь от ока Угли.
Но нашлись смельчаки, возжелавшие воспротивиться Великому Угли, Избраннику Тьмы. Взяв факелы и вилы, двинулись они к Бору, но не успели пересечь границу деревни, как на их пути возник сам Угли и пара волков рядом с ним.
Глупые люди подумали, что смогут побороть неподвластное, могучее и тёмное.
Угли вышел вперёд и продолжить свой путь, оставив волков за собой. Те, кто выбежал навстречу Избраннику, как подкошенные рухнули у его ног. Каркнул ворон, и волна прошла по Бору. Остальные разделили участь своих умерших собратьев. И снова волна коснулась леса, снова взлетел громогласный ворон, и хриплый женский стон прокатился по деревне.
Угли и его братья не щадили никого. Все, кто с лёгкой руки просил то, что душа его пожелает, самые глупые и самые тайные прихоти; все те, кто жаждал власти и из низов в один миг хотел подняться на самый верх — каждый из них платил по своему личному счёту.
Тьма помнит всё.
«Гнусные люди, всех ждёт вас расплата, — твердил Угли, отнимая очередную жизнь. — Вечные муки — вот, что вы заслужили».
…Все те, кто хотел жить в вечно в достатке, бросили всё и бегут без оглядки. Все, кто поддался дьявольской страсти, все, кто скулили и жаждали власти. Всё, что творили, сами испили…
Ты думаешь, это всего лишь сказка? Повесть о том, что в жизни ты должен добиваться всего сам? О, ты заблуждаешься.
Обернись.
Я и мои братья стоим за твоей спиной. И мы помним каждой твой поступок, каждое твое желание, даже самое тайное.
Обернись.
И заплати по своему счёту.
Обернись!