Наследник компании «Хидзирикава» до последнего пребывал в уверенности, что группа будет успешна. Особенно после премии «УтаПри». Но, как обычно это бывает, розовые очки слетели слишком поздно. Первым звоночком стала Харука. Такая милая, неуклюжая, но имеющая невероятное желание писать музыку и огромное сердце, Харука, которое она предпочла отдать лишь одному Сесилю и обеспечить ему карьеру солиста. Удивительно, как стойко выдержали этот удар остальные. А вот Масато не смог, хотя внешне оставался столь же отстранённым и холодным, как и обычно. Может, даже чуть более отстранённым, потому что слишком легко получилось обнять Токию во время репетиции в зале, а на самих пробах – незнакомую девушку (в которой нисколько не виделась Нанами, а в нос нисколько не ударяло лёгким ароматом яблок и дождя поутру).
— А ты молодец, — Рен в день премьеры первым обратился к нему. Как бы глубоко не заходил Масато в лес, какие бы длинные тропы не выбирал, а уйти от друга детства никогда не получалось.
— Спасибо. — Сухо и холодно. Как всегда.
— Тоже скучаешь по ней? — Рен улыбался, но Масато видел, что он зол. И даже, казалось, понимал, почему.
— Не намерен это обсуждать. — Хидзирикава прикрыл глаза и отвернулся.
Алел рассвет, крадясь лучами по древесной кроне, стволам, освещая тропинки и даруя весеннее тепло. Но Масато было холодно, неестественно холодно. Он передёрнул плечами, а когда открыл глаза, обнаружил, что Дзингудзи не ушёл: продолжал стоять у реки и смотреть на озаряемую солнцем гладь воды. И тогда рискнул спросить, хотя, как ему казалось, уже знал ответ.
— Неужели рассержен, что она выбрала не тебя?
Прозвучало слишком резко, Масато не собирался говорить эту фразу вот так и успел пожалеть, от чего стиснул зубы до свода челюсти и решил даже извиниться, как Рен вдруг бросил:
— Нет, не она.
И ушёл.
Вторым звоночком стал уход Дзингудзи Рена из «Стариш», причём насовсем.
Третьим звоночком, как ни странно, стало появление Сацуки. Синдром Близнецов, казалось, исчез навсегда вместе с нелепым и жизнерадостным Нацуки, который пусть и действовал на нервы, но был каким-то ламповым и уютным.
Хидзирикава не собирался ничего менять или вообще что-либо делать на этом чёртовом «Титанике», но сносящий перила Сё стал толчком, импульсом, побуждением Масато к действию.
— Проваливайте! — У двери уже стояли Токия и Отоя, пытающиеся пробраться в комнату и угомонить разбушевавшегося Сацуки — то, что там был не Нацуки, становилось абсолютно очевидным каждому, кто знаком с феноменом Близнецов. — Проваливайте все! Предатели! Она обещала, что Сацуки не будет больно! Где она?! Где?!
— Масато, скорее! — крикнул Токия, перегибаясь через уцелевшие перила. Над Сё уже хлопотала Томотика. Кажется, удар Сацуки сломал парню несколько рёбер и руку.
Но Хидзирикава был слишком шокирован уходом Рена, чтобы адекватно воспринимать окружающую его действительность. Полки их комнаты пустовали уже через несколько часов, Рен даже не оставил записки, и всё, что Масато имел, это брошенную в лесу фразу.
Нет, не она.
Что бы это могло значить?
Больше звоночков не было. Потому что не было и «Стариш». Масато слишком быстро отказался от музыки, от чувств, что она пробуждала в нём, от желания созерцать красоту мелодий и переплетения слов, которые «Стариш», взяв себе за правило, сочиняли вместе. Возможно, компания отца и конкуренция на рынке — то, что ему нужно после всего произошедшего.
Лишь бы не чувствовать ненависти к Нанами и зависти к Сесилю.
Лишь бы не чувствовать горечи от распада «Стариш».
Лишь бы не чувствовать боль от ухода Дзингудзи Рена.
Дни шли, сменяя один другой. Заголовки газет, новостные ленты, репортажи — пестрело всё уже приевшимися фразами, что Масато тошнило от одного только сочетания слов «распад», «Стариш», «позор», «Академия», «Великий Саотомэ». С ним не раз и даже не два пытался связаться Отоя, но Масато или не брал трубку, или просил не соединять с ним. Радовало, что Токия не лез в жизнь наследника компании «Хидзирикава» и даже не появлялся на сцене — впрочем, удивительного в том ничего не было, Хаято умер, когда на свет появились «Стариш». От Сё и Томотики вестей не было, чему Масато был даже рад. Он не хотел ни видеть, ни слышать никого из группы, за исключением наследника компании «Дзингудзи», который словно бы сквозь землю провалился. И Масато это злило. Рен как был ребёнком, так им и остался. Никакой ответственности. Никакого желания добиваться поставленных целей. Никакого…
Нет, не она.
Но что же он имел в виду?
Снова и снова Хидзирикава возвращался к тому разговору в лесу, воспроизводил чувства, что появились в нём после ухода Рена. Нет, к этому всё шло, группа разваливалась на части — предсказуемо, что Рен покинул её. Но как бы активно Масато не взывал к логике, к фактам, к здравому смыслу, найти ответа, почему ему ещё больно, не мог. И вообще, почему ему должно быть больно?
И Масато занялся борьбой. Худой, нескладной, но уверенно стоящий напротив тренера и не чувствующий боли в мышцах — Хидзирикава дал понять, что не отступит от своего невольного статуса и перестанет быть тем тихим незаметным, но глубоко влюблённым юношей, каким был. Отец быстро смирился с новым желанием сына. Впрочем, принял обратно его он тоже достаточно быстро, что без малого удивляло. Но Масато сильно погрузился в разрыв группы и страх, что будет отвергнут отцом, поэтому происходящее вокруг принял как данность, иногда всё же оставаясь после тренировки и напевая «1000% любовь», представляя ребят рядом с собой. Или садился за фортепиано и наигрывал лёгкий мотив, пока в голове не возникал образ Харуки. Пусть ему было паршиво и тоскливо от этого, но забывать произошедшее он хотел меньше всего. В этом ему помогали спарринги, груши, разработанные тренером полосы препятствий. С каждым ударом, пробежкой, прыжком Масато пытался вымещать копившуюся долгое время боль. Получалось, что предсказуемо, плохо, лёгкости не было, но он верил, что рано или поздно наступит день, когда он поймёт: всё на своих местах.
И вдруг в один из тех дней, когда Хидзирикава возвращался домой, в излюбленной социальной сети он случайно через общих друзей-друзей наткнулся на страничку Рена. Саксофон, Америка, полные залы — кажется, Дзингудзи был успешен, как того, кажется, и хотел. Рядом с ним были толпы поклонниц, фотографии пестрели девушками, где ни одна не появлялась больше одного раза. Он занимался спортом, читал и цитировал на своей страничке книги, готовил и с гордостью показывал свои блюда фанатам, но во взгляде Рена Масато видел грусть. Точно ту, какую видел на его лице перед показом мод, когда стало известно, кто является спонсором. Только теперь она, кажется, была ещё… сильнее? Возможно, и так. На стене Рена Масато наткнулся на трек — слушать не собирался, но палец сам нажал на заветный треугольник.
«I will promise you», — полился голос Дзингудзи, и Масато слишком ярко увидел картинку. Звукозаписывающая студия, полноразмерные наушники на голове Рена, прикрытые глаза и лёгкая полуулыбка. Почему всё представлялось именно так, Хидзирикава не знал и знать не хотел, но то, как Рен пел, ошеломляло. Он не бросил музыку. Он продолжил ею заниматься, тогда как Масато отказался от мечты.
И кто из них, спрашивается, ещё ребёнок?
— Нет, не она, — вдруг произнёс вслух Хидзирикава, а после снова взглянул на экран смартфона.
Рен появился в сети.
Неестественно ощутимо забилось сердце. С чего вдруг? Масато нахмурился и тут же, будто пристыженный кем-то, выключил телефон. Настроение было испорчено, а он не понимал даже, кем или чем. Действительно, ребёнок, самый настоящий ребёнок. По-детски как-то вышло. По-детски и глупо. Но когда Масато вновь открыл страницу Рена, обнаружил, что трека на стене уже не было.
Больше ничего подобного Масато не делал. Но песня Рена не оставила его, совсем даже наоборот: он подпевал её так часто, что вскоре выучил до конца и даже подумывал немного изменить аранжировку, набросать слова и сделать нечто другое из этой песни. Зачем, он не знал. Просто возникало дикое желание взять то, что связано с Реном, и подстроить под себя. Как будто бы делал деталь, которой у него не хватало. И откуда брались все эти мысли, Масато тоже не понимал. Он просто хотел это делать, хотел снова заняться музыкой, участвовать в непонятной ему самому деятельности вместе с Реном, пусть и таким диким образом.
Он хотел создать иллюзию того, чего когда-то лишился. Но чувству вины Масато себя есть не позволял. Слишком много сделано, и вернуть что-то назад было нельзя. Он мог петь. Он мог писать музыку. Он мог сочинять и творить. Он мог банально создать суррогат счастья для себя одного.
«I will promise you».
— Я тоже обещаю, — повторял Хидзирикава, сидя за столом и рисуя ноты поверх договоров.
А потом случилась автокатастрофа, унеся жизнь отца и голос Масато. Или, быть может, смерть главы компании «Хидзирикава» так повлияла на её наследника, что тот замолчал — как знать. Ни напева, ни слова, ни звука. Ничего. Впрочем, и желания говорить не было тоже. Масато ощутил, как на самом деле всё это время был одинок. Такое простое, но в то же время сложное чувство поглощало, рисуя в голове мучительные образы с ребятами из «Стариш», а попытки Хидзирикавы в давнем прошлом — наверное, в прошлой жизни, не иначе — быть с Реном только лишь подливали масла в огонь. Сосущая пустота внутри, скрежет когтей о металл где-то за рёбрами, обволакивающий тело холод и боль — чистая, абсолютная и от того слишком пугающая. Впервые Масато заплакал, сжимая простыни покалеченными руками. Об игре на фортепиано тоже пришлось забыть, и от осознания этого становилось только больнее. Слёзы душили, сквозь стиснутые от онемения зубы вырывались шипения-стоны.
— А я думал, ты не владеешь эмоциями. — Рен появился в дверях палаты, взъерошенный и взволнованный, но знакомо ухмыляющийся.
Гамма чувств чуть отступила, стоило Масато раскрыть глаза. Вот он, Дзингудзи Рен. Почему Масато так радостно, он не понимал. И не хотел понимать. Он не один. Вот сейчас, вот прямо сейчас он совсем не один. Рядом с ним Рен, ушедший когда-то Рен, но сейчас вернувшийся — неизвестно как узнавший, но какая, в общем-то, разница? На собственные вопросы отвечать не было никакого желания. Он вернётся к ним, думал Масато, обязательно вернётся. А пока есть Рен, и большего не надо.
Не стало компании «Хидзирикава». Стала компания «Дзингудзи-Х». Для Масато, кажется, началась новая жизнь. Вернее, взамен всего того, что было. К мыслям о Нанами он возвращался редко, равно как и к «Стариш». Каждый день становился открытием, правда, по-прежнему немым и довольно тихим: Рен, хоть и привык говорить в форме монолога — знал, что один слушатель у него всё равно есть, — всё чаще старался «говорить» с Масато взглядом и угадывать, что именно тот хочет. Сперва, конечно, не получалось, но чем дольше они жили вместе под одной крышей, тем лучше Рен «понимал» Хидзирикаву. Правда, последний поймал себя на мысли однажды, что ему нравится видеть, как Рен радуется, что якобы угадал, хотя Масато согласился специально. На чувства к Нанами это не было похоже. Это было похоже вообще на что-то другое, и Масато не понимал, на что же именно. К Нанами он чувствовал огонь, который охватывал его, и который позволял ему видеть красоту в музыке и её звучании. Что он чувствовал к Рену, он не понимал. А ещё он не понимал, почему наследник компании вообще возится тут, с ним, меняет повязки, играет для него и пытается возродить голос. Что заставляет Дзингузи Рена оставаться рядом с немым несостоявшимся певцом, Масато не знал, спрашивать не хотел, думать не любил. Наконец он ощутил, что всё на своих местах, за исключением, быть может, тех редких моментов, когда негативные мысли сдавливали его тисками. Но этих моментов было всё меньше.
Пока Рен не нашёл аранжировку на свою песню.
Второй звоночек грозился превратиться в звон набата, который оглушил бы Масато и не позволил подняться, но Дзингудзи лишь поражённо посмотрел на найденный им лист и выдавил:
— Когда… Когда ты успел?.. — А затем посмотрел на Хидзирикаву.
Тот никак не отреагировал. Лишь продолжал смотреть на Дзингудзи, изредка переводя взгляд с него на ноты.
— Перестань быть таким холодным! — Неожиданно закричал Рен, отшвыривая лист в сторону. — Хватит! Мне тоже больно, чёрт возьми! Только и делаю, что тянусь к тебе, пытаюсь пробиться сквозь твоё чёртово безразличие! А ты? А тебе плевать! Всегда было! Даже когда Харука ушла, — Масато напрягся, — ты закрылся ото всех! А если бы увидел чуть дальше своего носа, понял бы, в чём на самом деле дело!
«Нет, не она».
Он не заметил, как оказался вплотную к Масато и как схватил его за воротник рубашки.
— Я обещаю… — вдруг прошептал Хидзирикава, который наконец понял. Всё понял. — Обещаю, — приблизился к опешившему Рену, а когда тот пришёл в себя, обнял.
Наследник компании, которой официально больше не существовало, теперь пребывал в уверенности, что обязательно запоёт.
Пусть не на сцене.
Пусть и шёпотом.
Пусть и Рену.