Книжка

Первое время после выписки Адам никуда не выбирается. Новая квартира заставлена коробками с его вещами, и никто не предлагает ему помочь их разобрать, поскольку он почти сразу показал всем, что лучше оставить его в покое.

               Доставка работает исправно, его новое зрение, кажется, немного барахлит, потому что иногда в отблесках виски он видит агаты. Как это зовется? Цветопередача?

               «Нужно проверить зрение», - думает он. И сразу после – злится. Потому что теперь проверка зрения – это не буковки с доски считать, а «откалибровать цветопередачу». Словно он ебанная машина. А он – человек.

               Дженсен не страдал от предрассудков относительно аугов. В целом понимал, почему всякие религиозники и все эти народные советы сильно против, «вмешательство в судьбу человека» и прочая хрень, но видел это скорее как продвинутую медицину, нежели шаг за некоторую грань. Он не был философом.

               А теперь сомневался, что ещё человек.

               Это было липкое чувство. Он знал, что сознание принадлежит ему, что ничего не изменилось в памяти, что он управляет этими новыми конечностями. Конечностями, которые можно было не отрубать к херам, но кто-то слепо подписал контракт с парой лишних строчек и не особенно думал, что на его кампанию будет совершено ТАКОЕ нападение, верно, малыш Адам?

               После спецназа он, возможно, размяк, подумал, что не будет больше подобной работы, но старые навыки так просто не забываются. И даже пригождаются порой.

               Только Меган они не спасли.

               Пока он пьет, за окном меняются слайды рекламы. И теперь чем больше технологий он видит, тем больше они его бесят.

               Доктора говорят с ним вежливо на осмотрах, и он понимает, что врачея хотела бы предложить ему терапию, но не знает, как он бы к этому отнесся. И Адам решается взять хоть какую-то проблему в свои руки. Кибернетические, сука.

               Он вроде от Меган слышал, что при терапии (контекста разговора он честно не помнит) часто используют дневник. Разбирая коробки, Адам находит записную книжку: хорошую, с кожаной обложкой и плотными нелинованными листами. Он даже примеряет её в куртке и под бронежилетом. Влезает плотно, не мешается, при необходимости – гнется.

               «Аналоговая», - весело усмехается он про себя. И пытается доверять книжке.

               Вспоминает дополнительный курс по кодированию и шифрованию, который он проходил как-то. Конечно, с высокими технологиями любой ауг с глазами прочтет его книжку без затруднений. Но Адам и не собирался писать о секретном. Он хотел почувствовать себя человеком.

               Первые записи, сразу зашифрованные, вызывали у него кривую усмешку.

«Я – Адам, и я человек»

«Курьеры-бегуны делают ставки успеют ли они в этот раз добежать до лифта быстрее, чем я открою дверь»

«Нужно попробовать другой виски»

«Диагностика никаких агатов не выявила»

«Сволочи не хотят чинить мне зеркало и требуют объяснений, почему это я его сломал»

Дальше – серьезнее. Почему-то с закрытыми жалюзи, включенной на полную громкость программой Элизы Кассан, с закрытой дверью в спальню, накинутой на монитор с веб-камерой футболкой.

«Я разбил зеркало»

Он делает паузу, отрывает ручку от бумаги, подбирает как зашифровать следующие слова, точнее… подбирает сами слова. Записать почему-то также сложно, как сказать вслух. Это признание.

«потому что я не хочу видеть эти кибернетические глаза»

Адам медленно дышит через нос, стараясь сохранять спокойствие. Изображение в его мозгу не рябит. Он видит также ясно, как своими собственными глазами, но есть этот мерзкий шум в виде интерфейса состояния. Его пульс и давление в норме.

«потому что я не смог спасти её и я виноват»

               Он бросает книжку в угол комнаты и не прикасается к ней пару недель. Когда Шариф зовет его на работу, перед выходом он зачем-то поднимает книженцию, отряхивает её и засовывает в карман пальто. С собой надёжнее.

               Глядя на здание Шариф Индастриз, он жалеет, что эта башня не столь недоступная, как донжон в европейских замках. Будь она чуть сложнее, чуть прочнее, осталась бы команда ученых жива?

               Секретарша за стойкой смотрела ролики с парусниками, а заметив его, потеряла мечтательную улыбку, стала немного дерганой. Он её не винил, но было неприятно.

               Выплеснет в книжку. Адам даже подобрал шифр.

«Почему-то людям все ещё нравятся парусники и всякие странные походы»

               Люди старались смыться от него подальше, словно они были водой в унитазе.

«Стоит купить себе словарик удачных сравнений, если такие существуют»

               Спокойными как удавы были лишь Шариф (нежные «мой мальчик», «сынок», «Адам») и Притчард (как всегда язвительный и жёсткий). И если продолжать метафору с водой, то они были… междуречьем? Перешейком? Почвой под ногами посреди воды. Только насколько твердой?

«Всё согласно договору, я сам подписался на это, стал выпотрошенной свиньей, засыпанной петрушкой»

               Дженсен очень давно не упражнялся в риторике.

               При спасении заложников это умение ему, внезапно, пригодилось. Не то, чтобы Дженсен не умел находить слов, но книжка за бронежилетом, в которую он не смотрел с тех пор, как покинул офис, словно помогала ему соображать. Иезекиля получилось уговорить.

               Спасение заложников – это человечно, они смотрят на него с благодарностью как на человека, а не машину. Адаму почти спокойно.

«Спасение утопающих самими утопающими не всегда возможно»

Нервно поправляя футболку на мониторе он добавляет: «поэтому я здесь».

Утром приписывает «я человек» и не вспоминает о книжке даже при нажатии последней кнопки.