Недосягаемость

Вэй Усянь стоял перед ним. Живой, с легкой улыбкой на губах, в чертовых белых одеждах клана Лань, и заткнутая за пояс проклятая флейта смотрелась загноившейся раной. И в рану эту хотелось ударить, ткнуть посильнее, чтоб снова открылась и залила белое привычным алым. И чтобы рот смазался в крике.

— Уходишь, Вэй Усянь? — спросил Цзян Чэн.

Вэй Усянь стоял напротив него. И никакой улыбки на его губах уже не было.

— Глава Цзян, — он низко поклонился. Вежливо, безупречно и очень по-ланьски. — Если вы хотите, чтобы я ушел — я так и сделаю. Не стоит устраивать сцену. — Он скосил глаза на замерших с открытыми ртами работников постоялого двора.

— Конечно. Ты же всегда уходишь, не так ли? — ответила сидящая в Цзян Чэне обида. Он долго ее пестовал, кормил, растил. Затачивал, пока не превратил в идеальный клинок. Настолько острый, что ранился о него сам. — Какой же ты двуличный, Вэй Усянь. Делаешь вид — да-да, вот этот свой несчастный вид, — что заботишься о публике. А сам только и ждешь, как бы сбежать! Трус!

— Глава Цзян…

Цзян Чэн не слушал, сделал шаг вперед. Комната покачнулась, пол вздыбился и чуть не выбил Цзян Чэну зубы. Упав на подставленные руки, Цзян Чэн удивился — он был так пьян? Вроде недавно покинул Золотой дворец и решил не лететь в Пристань Лотоса по ночи, а дождаться утра на постоялом дворе.

К нему кто-то подошел, помог оторвать лицо от пола. Цзян Чэн поднял глаза и, конечно, увидел Вэй Усяня. Тот усадил его обратно за столик, крикнул через плечо:

— Воды, пожалуйста. И хватит смотреть.

Постоялый двор вмиг ожил. Посетители уткнулись в тарелки, подавальщики заспешили между столиками. Подбежавший к ним с кувшином воды парнишка бросил взгляд на флейту Вэй Усяня, побледнел и умчался, не дослушав просьбы принести влажную тряпицу.

Вэй Усянь вздохнул ему вслед, выудил из рукава расшитый голубыми нитями платок. Обмакнув край в воду, он выжидательно протянул его Цзян Чэну.

— У вас кровь, глава Цзян.

— А твой ревнивый муж не сойдет с ума, если узнает, что ты отдал носовой платок другому мужчине? — язвительно спросил Цзян Чэн, но забрал платок. — Кстати, куда пропал Ханьгуан-цзюнь? Ты ему надоел?

— Прошу, не беспокойтесь о моем понимающем муже, — ответил Вэй Усянь и отказался говорить дальше. Аккуратно придерживая рукава, разлил по чашкам воду и выпил, словно лучшее вино.

Он выглядел другим. И не потому, что носил тело Мо Сюаньюя. Стал будто спокойнее, реагировал иначе. Прошлый Вэй Усянь давно бы огрызнулся, а потом свел все к шутке. Улыбнулся бы широко, предложил сбежать ночью купаться голышом, а на утро принес бы талисман-оберег как неумелое извинение за то, чего и не делал.

Это было целую жизнь назад.

Цзян Чэн порой представлял себя щенком, пытающимся поймать собственный хвост. Он крутился на месте, выбиваясь из сил, но лишь кусал воздух. Вэй Усянь был этим самым цзянчэновым хвостом — должен быть позади, но всегда на шаг впереди. А ведь он и не старался.

Это Цзян Чэн самозабвенно отдавал себя совершенствованию и учебе, пока Вэй Усянь стрелял по воздушным змеям да воровал лотосы. Цзян Чэн из кожи вон лез ради внимания отца, а Вэй Усяню оно доставалось за одну широкую улыбку. Где справедливость? И есть ли конец этой погоне?

Последнее он, кажется, произнес вслух. Потому что Вэй Усянь нахмурился и вернул горсть арахиса обратно в тарелку.

— Не было никогда никакой погони, глава Цзян. Мы были братьями.

Цзян Чэна затошнило. И от выпитого алкоголя, от вежливого «глава Цзян» и от дурацкого «были».

Да, он первым отказался от Вэй Усяня. Цзинь Гуанъяо не поскупился — все объяснил в храме Гуаньинь, будто наградил Цзян Чэна знанием перед смертью: «Спасибо за ваше невольное содействие, глава Цзян».

— Я всегда был рядом. — Вэй Усянь пожал плечами и закончил нарочито небрежно: — Но что теперь говорить об этом?

— Рядом? — Цзян Чэн хотел засмеяться, но вышел жуткий хрип. — У тебя сильнейшее золотое ядро. И даже после того, как… Неважно! Ты был армией, Вэй Усянь. В одиночку — ты и твое музыкальное совершенствование! И тебе хватает наглости говорить что-то о «рядом»? Я — глава твоего клана, смотрел тебе в спину сколько помню.

— Я тебя понял, — сказал Вэй Усянь тихо. — Но больше не буду извиняться за то, чего не делал.

От его твердого взгляда у Цзян Чэна перехватило дыхание. И снова в сердце заскреблось то мерзкое чувство: проснулся и заскулил щенок, тоскливо глядя на недосягаемый хвост.

Может Вэй Усянь и прав — в прошлом они были равны. Но не сегодня. Вэй Усянь стоял на вершине мира заклинателей подле своего до отвратительности идеального мужа.

А Цзян Чэн так и гнался за чем-то или кем-то. Цели в его гонке не было.