По ту сторону

Ибо тленному сему надлежит

облечься в нетление, и

смертному сему облечься в

бессмертие.

1Кор. 15:53

Когда бабушка умерла, дедушка был рядом с ней. Позже он рассказывал нам, что она устала и решила подремать. Она легла на диване, лицом к стене. Дедушка набросил плед ей на плечи и поцеловал её в щёку. Он вернулся в своё кресло, взялся за газету, но в итоге тоже уснул. Проснулся он от толчка. Такое часто бывает — ты засыпаешь, а потом словно проваливаешься в какую-то яму или пропасть, и вздрагиваешь всем телом, просыпаясь. Но дедушка говорит, что в тот раз всё было совсем иначе. Его действительно кто-то толкнул. Совсем легонько пихнул в плечо. Он огляделся, понял, что заснул, поднял упавшую на пол газету. Приближалось время ужина, и он решил, что пора будить бабушку, подошёл к ней, наклонился... Дедушка говорит, что сразу же всё понял. Даже не прикасаясь к ней, не глянув ей в лицо. Когда ты более полувека живёшь с любимым человеком, то ничто из этого не требуется, чтобы понять, что его больше нет. Это знание приходит с тем, как меняется воздух в комнате. С тем, как ложится закатный луч солнца на дощатый пол. С тем, какой глубокой и плотной становится тишина.

После её смерти дедушка очень изменился. Он всегда был оптимистом. Никогда в жизни я не слышала, чтобы дедушка на что-то или кого-то жаловался, ворчал и уж тем более ссорился с кем-нибудь. Он никогда не смотрел по телевизору политические дебаты или ток-шоу, потому что искренне не переносил разговоров на повышенных тонах. Он был самым добрым человеком из всех, кого я знала, и гораздо более добрым, чем смогу когда-либо стать я сама. Но бабушкина смерть словно вынула из его позвоночника невидимый стержень. Знаешь эту клишированную фразу из фильмов — "Её смерть сломала его"? С дедушкой именно так и было. Он сломался.

Родители взяли на себя все хлопоты, связанные с похоронами. У дедушки всё валилось из рук. Он не мог даже чашку чаю себе налить. Однажды я зашла в спальню и увидела множество писем и открыток, укрывших весь пол, как бумажный ковёр, а дедушка сидел на кровати и плакал так сильно, что мне стало страшно. Он полез в шкаф за тёплой рубашкой, локтем задел старый саквояж и тот упал, а из него высыпались письма. Это была их с бабушкой переписка тех времён, когда дедушка служил в армии. Она хранила их столько лет, а он и не знал. Дедушка рассказывал мне это, и я плакала вместе с ним. Потом мы собрали все письма, сложили их обратно в саквояж, умылись и пошли в кухню, завтракать. О письмах мы никому не стали говорить, но я знала, что дедушка часто достаёт их и перечитывает, гладит бумагу, что бабушка держала в пальцах, целует буквы, написанные её рукой.

Мы думали, он поселится у нас. Мама не хотела, чтобы её старый отец оставался один в опустевшем доме, и как-то так вышло, что она даже не подумала спросить его, хочет ли он вообще переезжать. Мы готовили квартиру к его приезду, установили в ванной поручни, купили нескользящие коврики, заказали ортопедический матрас. Но дедушка отказался покидать дом, где провёл большую часть своей жизни, дом, где росли его дети, старел его отец, где они с бабушкой были счастливы. Этот дом был полон воспоминаний. И сейчас, когда я сама уже стала старой, я понимаю, почему он не хотел его оставлять. Бросить дом было всё равно что повернуться спиной к собственной жизни.

Я навещала его так часто, как только могла, но не так часто, как мне того хотелось бы. В то время я училась на третьем курсе и подрабатывала санитаркой в роддоме. Я ездила к дедушке при любой возможности. Это были тягостные визиты, мне было тяжело смотреть, как он бродит по дому, слишком просторному для одного, ко всему безучастный. Он казался мне в то время растерянным, словно не понимающим до конца что с ним происходит или где он оказался, не понимающим, что теперь делать. Словно бабушка была маяком, и без света её любви он потерялся в ночной тьме. Потерялся навсегда, понимаешь? Я пыталась дотянуться до него сквозь эти мрак и пустоту, но что я могла? Мои слова утешения и любви летели, как чайки над тёмной водой, и им некуда было приземлиться.

— У меня бывает ощущение, — сказал он мне как-то раз, — что твоя бабушка стоит у меня за спиной. Я её чувствую.

Мы с дедушкой сидели в тот вечер на веранде. Я приехала к нему днём, и планировала уехать утром следующего дня. Когда я была ребёнком, мы с дедушкой любили пить чай в сумерках, секретничать или болтать о пустяках. В глубине души, самой себе не признаваясь, я надеялась, что этот вечер будет хотя бы немного напоминать те вечера из моего детства. Но всё, конечно, было совсем иначе. Осенняя ночь обступила дом со всех сторон, сквозняк шевелил занавески на окнах. Стояла такая тишина, что слышно было, как падают на крышу листья старого ореха. И тут дедушка говорит мне такое... От его слов у меня волосы на голове зашевелились. Согласись, это не то, что хочется услышать на ночь глядя.

— Вот и сейчас она здесь, — сказал он печально.

Я сбежала курить, а сама только и думала, что о его словах. Мне было очень жутко, конечно, но первым, что пришло мне в голову, были не призраки, а проблемы с рассудком. Я даже не могу тебе передать, настолько было невыносимо стоять на пороге дома, где прошли самые счастливые моменты детства, и думать о том, что мой дедушка сходит от горя с ума. Мне казалось, что весь мир может слышать звук моего разбивающегося на мельчайшие осколки сердца.

Докурив и бросив бычок в банку от "Нескафе", я обернулась и увидела, как слабо шевельнулась занавеска на окне. Будто кто-то осторожно наблюдал за мной, стоя в доме. Я погнала прочь эту мысль. Вернувшись в дом, я позвала дедушку, но он не откликнулся. На столе стояли пустые чашки, так и не съеденное печенье. Я подумала, что он мог пойти спать, заглянула в спальню, но кровать была застелена.

— Деда! — крикнула я на весь дом, и его стены поглотили мой голос, делая крик глухим и слабым. — Дед! Ты где?

Я металась по дому, как животное по клетке. Он был совсем маленький — крошечная спальня, гостиная (или просто комната, как её называли бабушка и дедушка), ванная, кухонька и застеклённая длинная веранда, примыкающая к ней. Я проверила каждое помещение несколько раз, оббежала двор, заглянула в туалет. Когда я в очередной раз заглянула в спальню, меня напугало собственное отражение в зеркале. А потом дед вышел откуда-то из тёмного угла, и я вскрикнула от удивления и неожиданности.

— Дед, ты где был? — спросила я, переведя дыхание.

Он пожал плечами:

— Там, в комнате сидел.

— Я тебя битый час дозваться не могла!

— Я не слышал, — вновь пожал плечами он. — Задумался, наверное. Извини.

Он прошёл мимо меня в туалет, и вскоре зашумела вода. А я стояла в коридоре и просто смотрела на дверь. Я заглядывала в комнату, понимаешь? Его там не было. Я заметила бы дедов силуэт, сидящий в кресле, потому что во дворе горел фонарь, и пятна света падали на дощатый пол через два квадратных окна. И я уверена, что в тот момент, когда я вошла в дом, деда не было внутри. Словно он был где-то в другом месте, а потом вернулся.

Мы не обсуждали случившееся. Проснувшись утром, я приготовила завтрак себе и деду, покормила его, вымыла всю посуду, прибрала в доме и вскоре поехала в город.

Почти год спустя, в конце августа, мой дед пропал без вести.

Тем летом я не раз навещала деда. Он казался мне повеселевшим. Приближалась первая годовщина бабушкиной смерти, но дед перестал всё время плакать, он словно приободрился. Снова начал улыбаться, шутить. Я была безумно рада видеть его в хорошем расположении духа. Понимаешь, я очень боялась, что дедушка уйдёт вслед за бабулей, но летом, у меня словно камень с плеч упал.

Я очень хорошо помню последний раз, когда я видела дедушку. В тот день мы сидели во дворе. Погода стояла прекрасная, где-то в балке квакали лягушки, гудели над розами шмели, на все лады пели птицы, словно была середина, а не конец лета. Мы с дедом перебирали яблоки, когда где-то вдали затявкала лиса. Мы замерли, а потом обменялись улыбками.

— Помнишь, как ты показывал мне лисьи следы? — спросила я.

— Конечно, — негромко ответил дед. — Ты ещё всё ждала, что лиса выйдет к нам.

Я широко улыбнулась.

— Лиса — умное животное, — продолжил дед. — Ты знаешь, что индейцы верили, будто лисья нора ведёт из нашего мира в мир духов?

— Правда?

— Правда.

Мы немного помолчали, слушая тявканье лисы, что становилось всё тише, будто лиса отдалялась от нас.

— Дед, а ты веришь в потусторонний мир? — ляпнула я.

Он долго молчал, и я сто раз успела мысленно проклясть свой длинный язык, когда он ответил:

— Верю. Безусловно верю.

Я тут же вспомнила те его слова о том, что он чувствует бабушкино присутствие в доме, а дед, пристально глядя на меня, добавил:

— Когда стареешь, то всё становится иначе. Будто бы кожа становится слишком тонкой и всё чувствует, здешнее и нездешнее. И ты видишь то, что больше никто не видит. Я не знаю, как насчёт лисьих нор, но из нашего мира точно можно попасть туда.

— Ты о чём? — отчего-то шёпотом спросила я.

Дед улыбнулся.

— Любовь делает людей бессмертными, — сказал он. — Тот, кого любишь, не умрёт никогда.

Потом дед поднялся и сказал:

— Чаю холодного хочешь? Что-то я взопрел. Жарко сегодня.

И мы пошли в дом, болтали о пустяках, шутили. Вечером я уехала, позабыв о нашем странном разговоре в саду. Но когда мне сообщили, что дед пропал, я тут же всё вспомнила. Будто в голове что-то щёлкнуло.

Я поехала туда. Бродила по опустевшим комнатам, трогала вещи.

Я знала, что дед здесь. Как бы тебе объяснить... Словно зеркальное отражение дома. Будто за тонким стеклом. Не знаю, как дед преодолел эту грань, но я точно была уверена, что он здесь, и бабушка тоже. Будто они оба молчаливо стояли у меня за спиной. И это невидимое призрачное присутствие дарило мне покой, какого я никогда прежде не испытывала. И ты знаешь, я до сих пор могу чувствовать их, даже несмотря на то, что дом-то уже совсем не тот, что прежде; моя дочь, твоя мама, многое в нём изменила, второй этаж достроила, расширила кухню. Суть дома осталась всё той же, связи с миром по ту сторону он не потерял.

Те, кого мы любим, бессмертны. Ты уже взрослая. Ты поймёшь.