Бессмертие простых людей

С шестиэтажной Журавлиной башни хорошо видно живописные места города: Луноликое озеро, улицу Печальной наследницы, сливовые сады в бумажных фонариках и веселых людей под деревьями. Каждое полнолуние, когда луна поднимается прямо над молочно-белым озером, беловодцы устраивают свой малый праздник ночного светила: приходят посидеть под деревьями с подносами закусок, приходят смотреть на отражение луны в озере и в собственной пиале с вином.

Лазарь считается слишком драгоценным сыном, слишком болезненным господином-виверной, чтобы допускать его к скоплениям людей, поэтому он наблюдает за всем свысока — с балкона каменной башни, откуда не слышно даже отголосков городской музыки, и компанию ему составляют безмолвный Авель и ученый Лев, которого даже можно назвать другом.

Лазарь хотел бы назвать его возлюбленным другом, но это невозможно, ведь Лев влюблен в отца Лазаря, и судя по всему, это взаимно. Иногда это омрачает мысли третьего господина-виверны, иногда смешит, когда он представляет масштабы возможной катастрофы, если он попробует… не надо об этом думать. 

— Один из сыновей матери-виверны Саломеи, а это моя бабушка в четвертом поколении, был моряком, и в его подчинении был флот в двести кораблей, — говорит Лазарь, когда луна скрывается за облаками, и белое озеро становится черным. — Он оставил великое множество стихов о том, как плыл по волнам и как хотел увидеть мир… Например, сегодня я нашел, что он пишет: “Вздымает прилив кругом гребни серебряных гор, синяя бронза моря открывается взору вдруг. Голодный сокол летит, минуя борт корабля, громадные рыбы играют в тёмных пучинах вод”.

Лев немного улыбается, не показывая зубов. Может быть, строки из древних книг ему что-то напомнили, а может, эта улыбка предназначена Авелю. Драгоценный младший брат уже исчеркал один свиток под руководством наставника, испачкал тушью все пальцы, но его каллиграфия до сих пор не похожа ни на какие известные Лазарю символы.

— И я подумал о том, что океан до сих пор изображают синего цвета, хотя он черный, хотя никто при всем желании не увидит в нем цвет синей бронзы, — продолжил Лазарь. 

Лев ответил после небольшой паузы.

— Господин-виверна, напомните мне — нет ли в законах Беловодья запрета на изображения черных вод?

Его голос высокий и певучий, как у тростниковой птицы. Лазарь часто думает, почему Лев кажется таким прекрасным — действительно ли он красив, или он просто из-за моря, и поэтому вызывает интерес. Но может быть, он бы влюбился в один только голос, даже если бы никогда не видел темной кожи, или соразмерных черт лица, или восхитительно плавных жестов.

— Такой закон еще есть, — соглашается Лазарь. — Но он из тех, которые можно не выполнять. Он продолжает существовать как дань прошлому, но наказания за него не предусмотрено. 

— Вам будет интересно узнать, что такие законы из прошлого известны даже лучше, чем обычные. Законам без наказания посвящена ежегодная серия открыток с легкомысленным названием “Моя матушка будет в ярости”. 

— И почему я о ней не знаю? — вздохнул Лазарь. — Вы даже из дворца не выходите, а почему-то знаете.

— Подозреваю, ваши подчиненные в администрации придерживаются правил приличия и не держат открыток у рабочих мест, и уж тем более не обсуждают их под вашими окнами. Должен признаться, что в публичной части дворцовой библиотеки чего только не увидишь… однако я увёл вас от первоначальной темы. На вас произвело впечатление творчество вашего дальнего предка об океане. 

— Так и есть. Я читал его стихи, все как один про корабли, и рыбу, и зеркала вод, и чем дальше читал, тем хуже мне казалось наше положение. Душное чувство как поселилось у меня утром, так не даёт покоя... Видите ли,  всю жизнь я смотрю на Беловодье с балконов дворца, и до болезни даже знал каждый его уголок. Никогда не приходила мне в голову мысль «посмотреть на мир», больше как «познать мир»… а теперь мне кажется, что с этим чёрным океаном мы как птицы в клетке… и даже без океана! Ведь до ллеу Варденов здесь была Рассветная Сун, которая покрывала все острова, и можно было всю жизнь идти от одного ее края до другого! А сейчас есть только Беловодье, и даже визит в соседнее Черноводья считается за путешествие на другую сторону мира. 

Лазарь замолчал, удивленный своим многословным признанием. Авель оторвался от своего терпеливого чистописания, растерянно отложил кисть, встал из-за стола и подошёл к Лазарю.

— Я не печалюсь, — прояснил Лазарь, потрепал младшего брата по светлым волосам. — Но спасибо, что волнуешься обо мне.

Авель молча уселся на пол и положил голову на поручень ивового кресла Лазаря.

— Вы хотели бы увидеть мир? — спросил наставник. 

— Если задавать вопрос так, то конечно, хотел бы. Но Лев, вы говорите, вам пришлось пережить множество горестей в скитаниях по миру… и когда вы попали в Беловодье, ваша душа была разбита вдребезги. Чужеземцы, что вас сопровождали, казались потерянными и несчастными. Легко подумать, будто мир жесток и с лёгкостью ломает людей! Но в стихах моего далекого предка так много красоты и радости, я не знаю, почему они там.

Лев подошёл ближе к Лазарю, встал возле балконных перил, посмотрел на праздничную картину у подножия дворца. Кажется, он что-то увидел внизу, наблюдал за чем-то. 

— Мир больше, чем Беловодье, и куда более жесток, — заметил учёный из-за моря. — Я рад, что мне больше не нужно скитаться по нему. Но не отчаивайтесь, что не смогли увидеть его за пятую часть жизни. Помните, что ваш отец говорит о птицах в неволе?

— Что не нужно приписывать птицам человеческие мысли, что птицы даже не имеют понятия «свобода», — пожал плечами Лазарь. Отец-виверна свободно говорил с синицами, самыми капризными и сложными для понимания птицами, а вот его средний сын с трудом говорил даже с лебедями; но Лазарь все равно не понимал, что отец имеет в виду о свободе.

— Ваш предок оставил после себя только прекрасные стихи? — снова спросил Лев.

— Нет, что вы. Там ещё несколько томов дневников. Но я побоялся их читать. Я не хочу получить страсть к приключениям, когда даже не каждый день могу сам подняться на ноги.

— Звучит так, будто жажда странствий подобна болезни…

Лев не стал продолжать мысль, только зябко спрятал руки в широкие рукава. Погода Беловодья всегда была слишком холодной для него, и даже в тёплые дни он носил плотные одежды.

Вспомнилось, что Авель потерял способность говорить после первого и последнего паломничества в храмах Черноводья. 

— Приношу извинения, если я вас опечалил разговорами о дальних землях, — добавил Лазарь на всякий случай. Спрашивать Льва о прошлом было нельзя — и господин-виверна не собирался, но тема могла заставить ученого предаться горьким воспоминаниям. — Я больше не буду вас этим тревожить.

— Не страшно… но я думаю, вам будет даже полезно прочитать те дневники. В своих личных записях люди больше говорят о трудностях, чем воспевают красоту и радость узнавания. Жизнь на кораблях не отличается от того, что вы и сами испытали в городской страже: грязь, сырость, усталость, угроза голода и болезней. Единственная разница, что с границ Беловодья возвращаться к близким быстрее, чем через океан.

— Давайте лучше играть в расписные ракушки, — предложил Лазарь, чтобы сменить разговор, потрепал Авеля по голове. — Поможешь мне дойти до стола?

Лазарь может ходить, однако не долго и не быстро — после сотни мелких шагов начинают болеть хрупкие кости. 

На перила балкона опустилась белая синица, села рядом со Львом, потянула его за край рукава. Посланница от отца, что разносит приказы и болезни.

— Я бы сыграл с вами, — слегка поклонился Лев. — Но полагаю, меня ждёт отец-виверна.

— Какая жалость, — откликнулся Лазарь. — Можете идти, я вас не держу.

Он хотел бы держать Льва за смуглые руки, как позволено отцу, но увы. 

Авель не стал следовать за наставником, вместо этого подвинул брату забытый на столе свиток с каллиграфией, указал ладонью на стилизованное изображение морской волны.

— Рассказать тебе что-нибудь? Про синий океан? — спросил Лазарь, и Авель закивал в ответ, подпер щёки руками, готовый слушать.

Лазарь достал из рукава нефритовые чётки, под ласковый перестук бусин которых так удобно читать двустишия сутр, и начал:

Парус в десять полотнищ поднят над кораблём,

Полон ветром тугим и выгнут, словно огромный лук.

Вздымает прилив кругом гребни серебряных гор,

Синяя бронза моря открывается взору вдруг.

Голодный сокол летит, минуя борт корабля.

Громадные рыбы играют в тёмных пучинах вод.

Незачем и вспоминать о тяжёлой доле скитальца,

Мужества властный порыв душу властно влечёт.

Стихи воспевали морские странствия, но сам Лазарь не мог даже представить парус в десять полотнищ… и трудно сказать, понимал ли Авель, что ему говорят.