Как человек

Петь было легко. Петь было правильно. И он пел, взрезая вену на запястье и направляя поток черной горячей крови в ритуальную чашу.

Они смотрели на него испуганно, но протягивали руки свои за вином с черной кровью и пили ее, отдавая свою веру и верность ему одному, и связаны они все были воедино, и правильно это было, хотя тело было у него человеческим и слабым, но сила его истинной мощи жила внутри, готовая высвободиться по его велению, и он пел, вливая кровь в чашу, и было это правильно, и…

— Рамлоу, сукин ты сын, просыпайся, сволочь, ты наш ужин упустил!..

Брок вздрагивает, открывая глаза. В голове всё еще покоится невнятная муть сна, и что-то ускользает — что-то важное, что-то позабытое, но необходимое… примерно так же он чувствовал себя в пятнадцать, когда пришел в себя в больнице после автомобильной катастрофы, которая унесла жизни всей его семьи.

— Рамлоу! — снова гаркает командир, а следом обычно следует пинок, но… — Эй, Брок, ты меня слышишь?

— Да, — соглашается тот. — Да. Я…

— Значит, не задело, а, — скалится нехорошо командир, — ты, щенок, будешь тут от меня свои травмы скрывать.

И вот сейчас он его пинает в ногу — но не сильно, так, слегка.

— Роллинз, посмотри, что там от еды осталось. Рамлоу, а ты даже не дергайся. Лежи. Тебя же колотит всего. Крепись. Послезавтра утром будет эвакуация, а там тебя медики и посмотрят.

Брок только заторможенно кивает. Ему двадцать восемь. Его отбросило взрывной волной. Спина до сих пор болит, да и головой он приложился. И прав командир, не хорохориться надо было, а сообщить о своем состоянии — так и всю группу можно подвести. Но ведь всё было нормально… ага, и кровь в венах у него черная. Абсолют нормальности.

— Ты чего творишь?! — рявкает командир, вырывая у него из руки нож. — Рамлоу, ты зарезаться хочешь?

— Нет, — заторможенно отзывается Брок. — У меня кровь черная… или мне это приснилось?.. — Он смотрит в глаза командиру. — Мне это приснилось?..

Тот напрягается, хмурится, а потом спокойно берет ладонь Брока и надрезает указательный палец. На подушечке выступает темная капля, и у Брока дыхание перехватывает.

— Эй, посветите нам, — приказывает командир.

И на палец светят. Рамлоу смотрит на свою кровь — неправильно-красную — и кивает:

— Она не черная. Всё хорошо. Всё хорошо… Хо-ро-шо. Но тяжело.

Он закрывает глаза и почти падает назад, но кто-то его поддерживает, укладывает на спину, подсовывает под голову чью-то куртку.

— О как приложило-то парня, — бормочет командир. — Роллинз, это он тебя прикрывал?

— Да, сэр, — гудит Джек. — Но у него того, давно, он в учебке говорил, что у него кошмары после смерти семьи. Мол, кровь черная, да братанья кровью, ритуалы всякие. И всплывает этот пиздец обычно после натурального пиздеца на поле боя.

Командир невнятно ругается, потом вздыхает, что-то с кем-то обсуждает тихим голосом, парни в группе одобрительно гудят в ответ.

— Эй, Рамлоу, ну-ка глаза открывай, — приказывает командир, и Брок открывает глаза, глядя на рассевшихся кругом около костра парней, — голову на место мы тебе не поставим, но полегче станет. Ты хоть не прирежешься и нас не прирежешь во сне.

А потом он берет Рамлоу за руку и ножом вскрывает поджившую ранку. Брок вздрагивает, но не отдергивает руку, позволяя сцедить пару капель в жестяную кружку. А потом внимательно смотрит, как командир проделывает то же самое и пускает кружку по кругу. Парни цедят кровь в кружку и стараются не ржать. Не, умом Рамлоу понимает, что это идиотизм, но внутри что-то тяжелое начинает отпускать, позволяя… дышать. Оказывается, он не мог дышать. Оказывается…

— Пей, — протягивает ему кружку командир.

И Рамлоу осторожно прикасается губами к краю жестянки. В нос шибает запахом спирта. Во рту прокатывается огненный комок, падает в желудок, а во рту остается медный привкус крови. Командир отпивает следом за Броком. Дальше — Джек. И дальше, и дальше, и дальше. Брок вновь получает в руки кружку, смотрит на остатки, плещущиеся на дне и, пробормотав что-то, ему самому неясное, выплескивает всё в костер.

Внутри — легко и правильно, не тяжело. Не знобит больше, дышать легче… В голове муть, это да.

— Полегчало, парень? — проницательно уточняет командир, и Брок кивает.

Ему легче. Намного легче.

…

Через месяц Брок понимает, что чувствует что-то… странное. Он знает, когда у командира опять прихватывает сердце. Он понимает, когда нужно подстраховать Роллинза или Стивенсона. Он чувствует их всех, всех, в ком течет его кровь, всех, кто отдал свою кровь ему.

Черта с два он об этом кому-то скажет.

…

Через семь лет Рамлоу, командир группы СТРАЙК, словно в шутку, в насмешку, повторяет кровавый ритуал. Все достаточно пьяны, чтобы воспринять это как шутку.

Джек смотрит ему прямо в глаза, когда отпивает из жестяной кружки. Джек его не сдаст — Рамлоу уже пять раз вытаскивал его практически с того света.

Кровь Рамлоу поет в Роллинзе давно, и отозваться на эту песню, услышать ее, понять, осознать и расшифровать — очень легко. Брок учится чувствовать себя и других, учится вести за собой… он лидер. Он — вождь. Он — сила, что наполняет их вены. Они верят в него, и верой их он силен. Он дает им силу, чтобы они верили… и этот бесконечный круг он прерывать не намерен.

Он потерял почти всех из прошлой группы — только командир ушел живым, перешел на спокойную кабинетную должность, а остальные мертвы.

Брок помнит, каково это — терять, каково сознавать, что его кровь в их венах перестает петь с последним ударом сердца. Он сам умирает в такие моменты ненадолго.

Эту группу он терять не намерен. Он сам отбирал их, сам проверял, сам натаскивал. В эту кружку он добавляет не пару капель… далеко не пару капель.

…

— Командир, — говорит после одной из миссий Актив, а в серых его глазах — отблеск от пламени костра, и выглядит это пугающе, но маняще. — Командир.

Они ждут эвакуации. Трещит костер. Остальные либо спят, либо засыпают. Только Актив и Брок бодрствуют.

Лучшее оружие ГИДРы попало в подчинение Рамлоу с год назад. Броку сорок, и он — хэндлер Зимнего Солдата, командир лучшей группы огневой поддержки как в ГИДРе, так и в ЩИТе. И да, ему нравится его сила, его власть. Ему нравится быть командиром, вести за собой, быть… Уже с пару лет Рамлоу сознает, что слова «вождь» недостаточно. Он не вождем хочет быть. Божеством, быть может, не Богом, нет. Так, мелкий кровавый божок, чуть больше, чем человек, всего-то на ту крошечную часть, которая позволяет ему быть ровно там, где он нужен своим людям, которые верят в него, наполняя его силой, что он дарует им.

— Командир, — повторяет Зимний Солдат.

Брок вздрагивает, выныривая из мутного марева своей сути, из того легкого транса, когда он ощущает всех, в ком его кровь — даже своего старого командира, живущего сейчас в Портленде. Тот только что ударился ногой, но это не опасно для жизни… В прошлом году Брок вызвал ему скорую, когда почувствовал сердечный приступ. Теперь он знает, как чувствуется сердечный приступ.

— Вы едины, — говорит Актив.

Рамлоу напрягается, потому что это — плохо. Если в ГИДРе узнают о его даре, они используют это по полной — будут проводить над ним тесты и… голову простреливает белоснежной вспышкой боли, ему слышится словно в отдалении свой собственный крик, а с тела словно сдирают кожу заживо… некстати вспоминается, что до пятнадцати он себя и не помнил. Может, в ГИДРе и знают, что он не просто человек. Плохо будет, если им это прямо выдаст Зимний Солдат.

— О чем ты? — смотрит на него Рамлоу, сплетая пальцы.

Он думает, как скоро можно будет подставить Агента под обнуление, чтобы стерлась память, чтобы и мысли больше не возникало о том, что с Рамлоу и его отрядом что-то не так.

— Ты чувствуешь их, — говорит Актив, спокойно глядя в глаза Броку и даже не подозревая, что он задумал. — Ты знаешь, когда им нужна помощь, когда они ранены, когда слабы, когда счастливы, когда довольны жизнью, когда печальны и усталы. Ты страхуешь их. Ты спасаешь их. Ты помогаешь им жить… Ты чувствуешь их, командир. А они чувствуют друг друга — слабо, но достаточно, чтобы понять, когда они нужны.

Брок медленно кивает. То, что он своих ребят чует, ему известно, а вот чтобы они друг друга… Ну, перед своим обнулением Зимний подарил ему знание о кое-чем новом.

— Я тоже хочу, — вдруг тихо говорит Актив, и Брок медленно смаргивает, пытаясь осознать. — Вы эффективней, когда чувствуете друг друга. Я должен быть идеальным оружием ГИДРы. Я чувствую себя неидеальным, когда смотрю на вас, на то, как вы чувствуете друг друга. Я…

— Молчи, — обрывает Рамлоу.

Он пытается… понять, что это значит для него. Разумом понять. Его дар уже вовсю поет в нем от мысли, что этот сильный человек окажется частью их, что в нем будет течь кровь Брока, что они смогут почувствовать его так же, как чувствуют весь остальной СТРАЙК. Это захватывает Брока. Это — сильнее его. Это…

— Мы делились кровью, — тихо говорит Рамлоу. — Мешали ее и пили.

— Я готов, — отвечает Агент.

В глазах его горит фанатичный огонь. Он — оружие ГИДРы, ее Железный Кулак, ее лучшее творение. У него напрочь мозги промыты, и верит он сейчас только в ГИДРу, только в «порядок через боль». И тут нужно что-то большее, чем просто посиделки у костра, что-то, что выбьет из головы Агента эту преданную фанатичную веру… что-то, что заставит его верить в Брока.

— Мне нужно лезвие, — говорит Брок, предварительно окинув внутренним взором отряд и убедившись, что все спят.

В голове его вспыхивает план, что-то странное, что позволит ему… справиться, выбить из Зимнего эту фанатичную веру в то, что давно владеет им. Он не придумывает, нет, он словно знает, что делать, и когда Агент протягивает ему один из своих ножей — тонких и очень острых, Рамлоу говорит:

— Сначала я, потом ты. Надрежь кожу на деснах и внутри щек, чтобы пошла кровь.

Агент не спрашивает, зачем ему это делать, но внимательно следит, как Брок делает порезы у себя во рту. Берет нож и повторяет. Во рту Рамлоу копится кровь, мешается с его слюной, но он не сглатывает — ждет, когда Агент закончит, а потом тянет его к себе — властно кладет ладонь на шею сзади, заставляет наклониться и спокойно касается губами губ, выдыхает носом, когда Зимний подчиняется, позволяя крови и слюне Рамлоу попасть в свой рот.

Брок чувствует себя странно от того, что сам мешает их кровь и слюну языком, сталкивается с языком Актива, и всё это меньше всего походит на нормальный поцелуй — кровь, так много крови, и всё единится, мешается, всё срастается, зарастает, и боли от ранок во рту больше нет, и в теле поднимается горячая волна возбуждения, и дар поет, а потом Рамлоу отстраняется и сглатывает тяжело. Агент глотает тоже, глядя пьяными глазами на своего командира… не бога, нет, даже не божка, командира.

А потом Брок чувствует Зимнего — от свежей раны на ноге до ноющего плеча, от невозможного и непривычного его телу возбуждения до понимания, что что-то — блять — не так с его головой, что в этой голове чего-то недостает… памяти, наверное?.. И это вызывает у Рамлоу такое странное чувство сродства, что он поначалу не отталкивает пьяно и пьяняще целующего его Актива.

Они сильны. Они равны. Они разные. Они не должны быть одинаковыми. Они сильные. И сила их… огромна, невероятна… и оба ею пьяны.

Брок пытается справиться, пытается выплыть, пытается взять контроль, и Актив отдает ему всю власть над ситуацией, глухо выстанывая что-то в его рот. Он такой чистый и честный сейчас, такой податливый и полностью принадлежащий ему, Броку, что у него крышу срывает — иначе и не скажешь.

Он рычит, подминает Агента под себя, касается всюду, где может достать.

Брок знает, что парни проснулись, что они почуяли его — их — жажду, желание. Ему плевать.

А вот Роллинзу нет. Он сжимает его плечо, и Брок чувствует его понимание, что всем им будет плохо и больно, если техники прочухают, что у Агента был секс на миссии.

В голове отчетливо пульсирует голосом Джека: «Не сейчас. Прошу».

И у Брока в голове проясняется. Он садится. В голове — пусто и гулко. Дыхание всё еще тяжелое. Расхристанный, разложенный на земле Агент смотрит на него пьяными глазами, облизывает свои алые губы, и Рамлоу хочет еще раз почувствовать… Пальцы Роллинза сильней сжимаются на плече Брока.

— Простите, — хрипло говорит Рамлоу. — Повело. Я его…

— Он наш, — просто соглашается Таузиг. — Мы чувствуем, командир. Он не как мы. Но он — наш. Мы — твои. И он — твой. Иначе, но твой. Мы чувствуем.

Брок только кивает, а потом принимается приводить Зимнего в порядок. Тот всё еще пытается ластиться, подставляется под руки, и Рамлоу, выругавшись, оставляет парня Роллинзу — он сейчас способен Агента только трахнуть.

Дар внутри него поет от удовольствия. Брок чувствует Зимнего — ярче и чище, чем остальных.

Что, мать вашу, он натворил?..

…

Теперь Брок знает, что такое обнуление. Чувствует.

Он полчаса блюет в туалете.

Крио поселяет внутри него чувство холода.

…

Зимний Солдат не помнит его. Но он чувствует Брока, он подчиняется ему, хотя оба знают, что в его силах — стать над Рамлоу, подчинить его себе… он не хочет. Агенту нравится, что его чувствуют, что помимо него всегда есть кто-то, кто-то, кто поддержит, кто поможет, кто-то равный.

Брок не чувствует себя равным Железному Кулаку ГИДРы.

Его дар с этим не согласен.

— Командир, — шепчет Зимний на одной из миссий — у них впереди четыре часа до прибытия цели.

Роллинз просто встает и выходит из комнаты. Остальные следуют за ним. Агент смотрит на Рамлоу из-под ресниц, и глаза, что обычно сулят только смерть и страдания, обещают и манят… и хочется откликнуться на этот смущенный взгляд, на это желание, что горит в обоих, что поет в венах Зимнего огненной песней… и в этом нет почти ничего от песни крови Рамлоу… Словно и нет там этой крови, словно он слышит — чувствует Агента — и без нее.

Что, мать вашу, он натворил?..

Брок не знает.

Броку плевать.

Брок целует чуть пухловатые, но такие манящие губы. Он немного сомневается, что Агент может… хоть что-то после дозы супрессантов от техников, скользит по его телу внутренним взором и почти тонет в волне возбуждения. О да. Он может. Их возбуждение, такое яркое, такое чистое и честное, мешается между собой, и Зимний позволяет ему… вести. Он отдает Броку власть над собой, отдает ему всего себя, выдыхая и хныкая от легких прикосновений.

Это не боль. Это больше, чем боль. Рамлоу и самому кажется, что внутри у него всё сжимается от понимания, что его сейчас не коснутся, не приласкают хоть немного… или не у него? У Агента? У Актива? У Зимнего? Как, блять, ему звать парня, с которым он связал себя настолько прочно и которого сейчас целовал, вливая в него свою силу, свою уверенность, вычерпывая всю его боль, весь его страх, всё, что делает его слабым.

Рамлоу… дает ему силу. Рамлоу не… не любит его. Этого слова недостаточно. Им этого мало. Слишком мало.

Они просто касались друг друга — жадно ласкались поверх одежды, целовались, но главным было не это. Главное было в том, как они сливались внутри, как Агент наполнял Брока своей верой в него, как Брок вычищал все его слабости, наполняя силой и уверенностью. Он делал так с остальными… иначе. Там была чистая вера. Здесь было еще и плотское — горячее, жадное, яркое. И Брок был переполнен этим — пересыщен и голоден в то же время.

— Мой, — шепчет в губы Рамлоу.

И Агент не противится, только ресницы его дрожат, только дыхание у него тяжелое, возбужденное, только он отдается Броку весь — от начала и до конца… Рамлоу не раздевает их, сознавая, что ничего толком не получится — ему нужно больше времени, больше места, ему нужно не чувствовать свой отряд за тонкой стенкой, поэтому он только расстегивает брюки Агента, свои, вжимается бедрами, плюет на ладонь, обхватывает оба члена, медленно и осторожно начинает дрочить.

Зимний на миг замирает, а после смотрит в глаза Брока так, словно он — Иисус, сошедший на землю прямо с облаков. А потом он цепляется за него, а потом он стонет в его рот так, что у Рамлоу, кажется, вибрация по спине проходит мурашками, а потом он судорожно пытается не двигать бедрами, но всё же сдается и толкается в кулак Брока.

А дар Рамлоу поет в нем, и что-то внутри Барнса откликается — глуше, тише, словно память крови, словно песня из прошлого, где все были сильны и свободны, где можно было разорвать грудь, вынуть огненное сердце и освещать им путь людям… Песни в них словно синхронизируются, начинают звучать в унисон, звенеть от напряжения, меняться… менять их.

Мир перед глазами вспыхивает от оргазма. Зимний скулит ему в рот. Песни звучат в них почти в унисон.

Рамлоу знает, что что-то в нем поменялось. Он не знает — что, почему, как. Он просто знает, что что-то поменялось. Как и в Зимнем. На месте его памяти уже не зияет черная дыра.

Кажется, у Брока регулярно всплывает этот вопрос, но что, мать вашу, он натворил на этот раз?..

…

Синяки от хватки Зимнего рассасываются за день. Словно Рамлоу приобрел способность быстрей исцеляться, возможность выжить всюду, но не силу, увы, не силу.

Физическую силу ему не дает даже полноценный секс с Зимним. Но это определенно хорошо. Очень хорошо, очень правильно, очень необходимо им обоим.

Кажется, Брок понимает, что он натворил.

…

Обнуления даже с его вдруг поднявшимся болевым порогом — всё еще чертовски болезненная штука.

…

Со Стивом Роджерсом — Капитаном Америка — Рамлоу знакомится в сорок два. Внутри дар звенит и поет, Фьюри что-то говорит про работу на Кэпа, но Броку почти плевать.

Он смотрит на Стива Роджерса — парня, который и сейчас, в этом чертовом испорченном, изгаженном, изломанном, неправильном мире готов вынуть сердце из груди, чтобы осветить людям путь. Он почти видит его — пылающее сердце в сильных руках, которое растопчут безжалостные люди, которым плевать на павших героев… и знает, что сердце почти погасло.

— Выпьем после работы, Кэп? — уточняет Брок. — Ну, чтобы пообщаться неформально, познакомиться, потом легче работать будет.

Дар звенит в нем, требуя исправить, требуя разжечь это сердце, этот отзвук прошлого, и он не собирается препятствовать этому желанию, давить его в себе. Кэпу нужны они — необходимы. Он такой потерянный, такой почти погасший, и Брок видит это. Этого парня нужно отогреть, этого парня нужно внутри разжечь.

— Нет, спасибо, лейтенант Рамлоу, — сухо отзывается Кэп.

Броку это не нравится, но он умеет выжидать.

…

После первого совместного задания Кэп в своем кабинете, подальше от подчиненных, наедине вообще-то — парень заботится о репутации Рамлоу — пытается высказать ему замечание:

— Вы должны были видеть мой условный знак, но проигнорировали его.

— Условный знак, — повторяет Брок.

— Да, — серьезно соглашается Кэп, он задирает подбородок и, кажется, готовится серьезно поговорить о подчинение приказам, о субординации и прочей херне, которая, на деле, к ситуации не имеет никакого отношения.

— Условный знак, — снова говорит Рамлоу, складывая руки на груди, прищуривается и добавляет: — времен Второй Мировой, а?

Роджерс собирается было что-то сказать, но затыкается, хмурится, смотрит на Брока, и тот кивает — мол, понял я, понял, не переживай. Только у этого парня сердце в груди сияет-пылает, у него столько ответственности за тех, кто идет за ним, что он готов это самое сердце вынуть, чтобы путь осветить.

Брок чуть мотает головой, отгоняя дурацкое сравнение, и говорит:

— Этому можно научиться, Кэп. Я помогу.

— Спасибо, лейтенант… — начинает Роджерс, и Брок его перебивает:

— Просто «Рамлоу». В бою ты меня лейтенантом же не зовешь? И завязывай ты с этой галантностью — я не институтка, чтобы передо мной расшаркиваться. Мне по душе больше честность. Будь честен, Кэп. На остальное — плевать.

В глазах Роджерса мелькает облегчение, он улыбается неловко, так, словно разучился, а в сердце его зажигается новая искра, и говорит:

— Это я могу обещать, Рамлоу. Я буду честен.

Дар внутри Брока звенит-поет. Брок удовлетворенно кивает.

…

Рамлоу учит Стива Роджерса условным знакам, дает учебники по современной стратегии, подтягивает в рукопашке, потому что сила — это еще не всё, нужно ее еще и грамотно применять.

Он смотрит, как горит в груди сердце Роджерса, как оно разгорается с каждым днем всё ярче… ему хорошо от этого. Болезненной необходимости влить в Кэпа свою кровь, чтобы привязать к себе, нет, ему и без того тепло со Стивом, отогревшемся рядом с ним, пустившего его в свою жизнь. Та часть Рамлоу, что замерзает каждый раз вместе с Зимним, отогревается.

Вот какая штука — Роджерсу нужен Рамлоу, чтобы отогреться в новом мире, а Рамлоу нужен Роджерс, чтобы не быть ледяным внутри из-за крио Зимнего Солдата.

— Это называется «любовь», командир, — ржет Роллинз, когда Брок под виски выкладывает ему всё это.

— Да иди ты!.. — фыркает Рамлоу. — Я Зимнего не люблю — я даю ему силу, а он просто дает мне. А Роджерс… — Он отпивает виски. — Роджерса греть надо, потому что иначе он сдохнет просто. Не хочу, чтобы он сдыхал. Такие, как он, должны жить, должны гореть… такие… с пылающими сердцами…

Роллинз перестает даже ухмыляться, смотрит на него, и Рамлоу чувствует его уверенность, снова, как тогда, почти слышит: «Это любовь».

Да что Роллинз в любви понимает? Да нихрена.

…

Роджерс улыбается ему, и внутри всё теплеет.

— Командир, — говорит Таузиг, когда Стив уходит, — хватит уже. То я Зимнего хочу затрахать, то Кэпа на свидание пригласить. Ты так щедро чувствами-то не делись.

— Что за херню ты несешь? — уточняет Брок.

Это ведь не правда, нет? Он не может хотеть пригласить Роджерса на свидание? Ведь не может? Он в него не влюблен. Он в этом уверен.

…

Брок определенно влюблен в Роджерса. В Зимнего?.. Черт его знает, но от мысли о Роджерсе и Зимнем в одной постели у него внутри все полыхает.

И к дару это отношения не имеет.

Брок с этим разберется. Обязательно разберется.

…

Не успевает.

Ему стреляют в живот на одной из операций по спасению заложников. Пули, что пробивают бронежилеты. Блядство какое. Какое же… Роллинз подхватывает ребенка, которого пытался увести Брок, утаскивает мелкого, а кто-то из парней подхватывает самого Рамлоу, тащит до ближайшего укрытия, рапортует Кэпу.

Что-то рядом взрывается. С него стаскивают жилет, прижимают рану. Что-то говорят. Что-то делают.

Броку похуй. Вот просто похуй.

Он смотрит на свою ладонь, покрытую темной кровью и думает, что она почти правильная, она должна быть немного темнее — ненамного темнее, совсем чуть-чуть. А еще он помнит, что при таких ранениях не часто-то и выживают. Он думает, что его кровь останется жить в тех, кто ее пил… он думает о Зимнем и хочет увидеть его серые стылые глаза напоследок, хочет последний раз выгребсти его боль и страх… Но тот в крио, от которого холод разливается за ребрами.

— У меня кровь черная, — говорит Брок, глядя во встревоженное лицо Кэпа. — Черная, представляешь?..

— Брок, Брок, — лихорадочно шепчет Стив. — Как же так? Джет скоро прибудет. Ты держись, хорошо? Давай, Брок, смотри на меня, держись.

Он весь такой чистый, светлый, а сердце его пылает настолько нестерпимо, что Рамлоу почти хочет отвернуться. Не то, чтобы он мог, конечно. А потом он понимает, что это сердце погаснет. Просто погаснет — не резко, не вдруг, но искра за искрой, а оставшееся растопчут люди. Его рука трясется, когда он кладет ладонь на грудь Кэпа, марая белую звезду своей темной кровью, а тот прижимает его пальцы своей рукой, словно боится отпустить. Пальцы у него горячие-горячие, и от этого почти хорошо, от этого почти не больно.

— Да не может это просто так кончиться! — ярится рядом Джек. — Командир! Мы с тобой кровью повязаны! Мы в твоей сраной магии по уши!.. Не… Кэп!..

Брок не очень-то слышит, что там втолковывают Роджерсу, ему почти не больно умирать, а глупо держаться за ручку с Кэпом перед смертью даже приятно… А потом ему рот раскрывают и полощут ножом по деснам, по щекам внутри. Он заорать не успевает, как в губы впивается чужой рот, сминая жестко, подчиняя и вливая что-то… что-то?..

Кровь.

На живот, в рану тоже льется кровь. Во рту кровь. В ране кровь. Его дар не поет — орет дурниной, звенит, взрывается, осыпая его сознание осколками.

…

Когда Брок открывает глаза, он видит свой потолок. То есть совсем свой. В своей квартире. Над своей кроватью. Рядом ощущается кто-то свой — такой же, как Зимний, такой же полностью его, такой же равный… Брок поворачивает голову и улыбается — в кресле у его кровати спит Стив Роджерс.

А неплохое самомнение у его дара, а? Кого он там в равные записал? Зимнего Солдата и Капитана Америка?

Рамлоу усмехается… и понимает, что усмехаться не больно. Он осторожно оглядывает себя — тихо, чтобы не потревожить вымотанного Роджерса. Боли нет. Бинтов и повязок нет. Ощущения легкости как от наркоты нет. Значит?

Ну, стандартно — что, мать вашу, он натворил своим даром? Или, точнее, что ребята натворили? Он с Солдатом только в поцелуе кровь мешал, а Роджерс от всей своей души — и в рот влил, и в рану на животе, а Рамлоу не сомневается — знал бы, что это спасет, и сердце бы свое вынул.

Брок косится на Стива, а сердце того переполнено огнем. И это — самое прекрасное, что он видел в своей жизни. Точка.

А потом Брок встает и идет готовить кофе.

Кэп добирается до кухни минут через пятнадцать, когда на сковороде шкворчат бекон и яйца, а кофе распространяет по квартире такой умопомрачительный аромат, что и мертвого поднимает.

— Что там было? — хрипловатым со сна голосом спрашивает Роджерс.

— Я умирал, я не помню, — хмыкает Рамлоу. — Ты мне скажи.

Кэп колеблется некоторое время, потом садится и говорит глухо и устало:

— Ты умирал. А потом Роллинз начал говорить про какое-то братание кровью, что, мол, они в тебя верят, ты им силу даешь… спасаешь… чувствуешь, — проницательный взгляд из-под ресниц. — И сказали, что ты после одного братания уже залечивался быстро. Но тогда было… — Он хмурится. — Нестандартно. — Выдыхает и спрашивает: — У тебя кто-то есть?

— Ты мне скажи, — ставит перед ним кружку с кофе Брок.

Стив прикрывает глаза и словно заглядывает внутрь себя. Брок чувствует в нем треск искр и свою песню, усмехается.

— Да… Но он… — Роджерс поджимает губы. — Холодный. — Открывает глаза и шепчет одними губами: — Мертвый?..

Брок отворачивается. Что же. Мило. Зимнего он почуял. Почуял тот холод, что оставляло его крио.

— А еще есть я, — добавляет Стив, сжимая кружку в больших ладонях. — И это — другое, но такое же сильное.

— И кровью вы с ним делились одинаково, — хмыкает Брок, он честно делит яйца и бекон пополам, ставит тарелку перед Роджерсом и сам садится напротив тяжело. — У него мозги были промыты. Я его… — Он хмыкает. — Нет. Не знаю, как объяснить. Мне нужно было убрать это из его головы, чтобы он в себя начал приходить… чтобы в его слепой вере было место для меня. Нужно было не просто братание у костра. Я знал, что справлюсь. Надо только больше крови. Надо только что-то такое, что у него почву из-под ног выбьет. А дальше ты уже знаешь.

— Ранки во рту, — кивает Стив. — А я еще руку порезал и кровь в рот набрал. — Он хмыкает. — Я не верил, Брок. Я готов был тебя хоронить. А тут — бредовый, но шанс. И я ухватился за него… — Роджерс смотрит в глаза Рамлоу и почему-то шепчет: — А у тебя рана начала на глазах срастаться, пулю вытолкнуло наружу… И ты лежал — совершенно спокойный, спящий, здоровый… Роллинз просил не говорить никому. Он боится. Теперь я это чувствую. И тебя чувствую.

— Я знаю, — кивает Брок. — А я чувствую тебя, Стив. Давно. Твое сердце так горит… Как у Данко. Только не позволяй раздавить его, хорошо?

Роджерс, кажется, понятия не имеет, кто это, но кивает, обещая.

— Пойдешь со мной на свидание? — уточняет Брок, пытаясь, не вставая, дотянуться до ящика со столовыми приборами.

— Да, — отвечает Стив.

В его голосе слышна улыбка. Его сердце горит, и треск искр звучит в унисон с песней дара Рамлоу.

…

Рамлоу влюблен. И это взаимно.

А потом Агента размораживают, чтобы убить Фьюри.

…

Рамлоу благословит Небеса за то, что Пирс так и не узнал о его даре, о том, что он всегда чувствует, где Стив, всегда может найти его — обратное тоже верно, но сейчас актуальней другое.

— Роджерс же наш, — бормочет Роллинз. — Роджерс же твой. Почему, командир?

Если бы Брок знал. Он думает, что надо бы уйти — но поздно, поздно. Ему-то уйти просто… у остальных есть семьи. Отцы, матери, братья, сестры… жены… дети. Им не уйти. А он не бросит их.

Максимум — не показать, что он чует Кэпа лучше любой гребанной ищейки. А вот у Солдата с этим проблем нет — он идет прямо напролом, к тому, кого чует частью Брока. Солдат жадный. Солдат не любит делиться. Роджерс, впрочем, тоже.

Он не может сразу включиться в бой, потому что сначала в его голове пытаются переорать друг друга треск искр сердца и песня Зимнего. Это звучит почти смешно, а вот ощущается… хреново это ощущается.

Рамлоу хватает только на то, чтобы смотреть на них, пытающихся порвать друг друга на лоскуты.

А потом с Солдата слетает маска, и Роджерс застывает соляным столбом, шепчет ошарашенно:

— Баки?

Его сердце вспыхивает так ярко, что у Брока перед глазами всё на миг становится белым — словно весь взор ему загородила сверхновая.

— Какой к черту Баки? — требует Зимний.

В голове Брока вспыхивают кадры — Барнс, Зимний, Барнс, Зимний, Барнс — Зимний. Два лица накладываются друг на друга, почти идентичные. Брок знает, кто такой Баки Барнс… Он никогда не думал, что Зимний Солдат — это он. Мысли такой не допускал.

Блядский Боже, что ж ты с миром-то творишь?

…

Рамлоу помогает Кэпу и его дружкам сбежать — приказывает притормозить, где надо, уезжает подальше, дает ему достаточно времени…, а вот с Зимним не успевает.

Обнуления — это всё еще больно.

…

А потом Пирс пытается перевести проект «Озарение» в финальную фазу.

Кэп, конечно, вмешивается, Зимний, конечно, бросается в бой, СТРАЙК, конечно, не стоит в стороне.

Смерть Роллинза Брок чувствует первой.

Потом — Таузиг.

Потом — Питтерсон.

Нет ничего удивительного, что он пытается вкатать гребанного Сокола в пол. Нет. Ничего. Удивительного.

Последнее, что помнит Брок — как на него падает потолок.

…

Первое, что он осознает — пустоту там, где должна петь в его людях его кровь.

…

Они мертвы.

…

Брок остался один.

…

Где-то рядом, но далеко чувствуются Барнс и Кэп.

Брок закрывается от них, как может.

Эти двое могут идти нахрен.

…

Брок приходит в себя в палате под капельницами. Где-то рядом чувствуется присутствие Стива, но он не приближается. Рамлоу выдергивает нахрен все капельницы и трубки, возится с катетером недолго, а потом просто уходит.

Он умирал? Нет, не после того, как его дар прокачал его по образу и подобию Зимнего и Кэпа.

Роджерс чувствуется где-то рядом, но даже приблизиться не пытается.

Он отпускает его точно так же, как сам Брок отпустил его недавно. Око за око, а, Кэп?

…

Брок понимает, что спивается, когда спотыкается о бутылку. Он окидывает взглядом захудалую квартирку в трущобах, где он затаился, морщится от количества пустых бутылок, усмехается.

Он же знает, что пытается стереть из своей головы, зачем он пытается забыться. Он глушит ту пустоту, что царит в нем.

Они мертвы. Его СТРАЙК. Его люди, те, кто верил в него, те, кого он хранил и оберегал, те, кого он не уберег.

Брок пытается сделать шаг, но вместо этого падает на колени — ноги подгибаются, а из груди вырывается сдавленный, полный боли и ярости крик.

Он щедро выплескивает из себя боль, зная, что некому ее почуять… а потом вспоминает, что есть кому. Есть.

Один откликается на это криком в небеса.

Второй тоже падает на колени… сердце в его груди такое тихое, почти не горит… Рамлоу, блять, этому рад. Он рад этому. Если бы он схватил Роджерса, если бы не пытался спасти его… если бы просто нахрен вынес ему мозги там, у моста, они были бы живы.

— Это ты виноват, — яростно говорит Брок. — Это. Ты. Виноват.

Он… в ярости. Да. Он определенно в ярости. Он решил для себя кое-что — он погасит сердце Капитана Америка, растопчет угли и оставит его жить такого, пустого и никчемного.

От этой мысли становится хорошо и пустота от потери СТРАЙКа заполняется жаждой мести.

Рамлоу улыбается и с трудом, но поднимается с колен. Ему предстоит сделать много всего плохого. Очень много.

…

В последний момент, там, в Лагосе, он меняет план — растоптать до конца Рамлоу просто не успевает. А убить?

И он дергает чеку бомбы.

Ба-да-бум, Стиви, ба-да-бум.

…

Брок открывает глаза и выдыхает — долго и шумно. Вокруг него — пламя, огромное, вечное, высокое… Он сам — пламя. Он — сила. Он — вера.

Его тело сейчас не уступает телу Роджерса и Барнса. Он высокий и сильный. И совершенно… красный. Его кожа красная, на голове — рога, а ноги заканчиваются копытами. Он вздрагивает от того, что что-то касается его ноги… и видит хвост. У него есть хвост. И когти. И…

…он вспоминает…

…его кровь черная… он поит ею тех, кто готов присягнуть и питать его своею верой…

…его призывают в час нужды, и он приходит, чтобы даровать силу…

…его пленяли всего дважды — Крит после этого пал, и даже память о нем пришлось восстанавливать долго. Ошметки ГИДРы еще поплатятся…

Брок ухмыляется. Его желтые глаза сияют огнем. И он идет по памяти туда, где вызвала его впервые ГИДРА.

…

Он приходит не туда, куда собирался. Зал огромен. Крио-камеры с дырками в стеклах и головах тех, кто в них заключен. И двое, к которым он пришел, вопреки всему.

— Ты знал?! — глухо говорит третий… Старк.

Рамлоу медленно идет к ним, стуча копытами по полу. Этот звук… раздражает. И он ступает по полу человеческими ногами. Босые ступни легко шлепают по бетону, а наготы своей он никогда не стеснялся.

— Я говорил, что он жив, — первым выдыхает Барнс.

— Ты взорвался, — тихо вторит ему Стив. — Как это возможно?

— Ты кто такой? — врывается в их потрясение Старк.

Рамлоу не обращает на него внимание — он смотрит на сердце Роджерса…, а то разгорается ярко-ярко — только от того, что он, Брок, жив. Барнс звучит радостно. Кровь Рамлоу поет в них обоих… и суть древних, кровь древних, пришлых из других миров, что оставили свое потомство в мире людей, отвечает этой крови, делая этих смертных равными ему.

— Это он взорвался на рынке в Лагосе, — отвечает Стив. — Брок Рамлоу.

— Он вполне живой для того, кто взорвался, — замечает Старк — Так что это подделка. Голая подделка.

Брок смотрит на него желтыми, полными пламени глазами, чуть склоняет голову, хмыкает.

— А ведь в тебе тоже поет кровь древних, — говорит он хрипло. — Один — потомок моего племени. Второй — потомок огненных, что выше моего племени и потому я должен беречь его. Ты — тоже… не человек. — Он хмурится. — Надо посмотреть на остальных Мстителей… и на Фьюри… не просто так же он древних под своей рукой собирал.

Сейчас это для него очевидно — Фьюри, хитрый лис, то ли по наитию, то ли еще из-за чего прибирал к своим рукам потомков сильных нелюдей, что оставили свое семя, свою кровь среди людей. Иногда эти семена давали всход… Сыворотка пробуждала их, как с Роджерсом и… Барнсом? Иногда они прорастали сами. Он почти уверен, что у Старка — цверг в предках, хотя немного не понимал, как возможен союз цверга и человека.

Хотя он тоже пришел сюда не в своей истинной форме, уменьшился, принял людской облик. Он всегда так делал, когда не хотел пугать людей… и слишком много в нем еще человеческого… даже не может свое имя вспомнить… К лучшему. Его суть этим именем уже однажды заперли.

— Это не то место, — говорит Брок, — меня заперли в человеческом теле не здесь.

— Прости, ты сказал «в человеческом теле»? — уточняет Старк. — Он же только что сказал «в человеческом теле»? Роджерс, Рамлоу… не человек?

— Думаю, нужно было сказать тебе это раньше, — почти завороженно отзывается Стив.

— Об этом ты тоже забыл? — спрашивает Старк мягко, но внутри его поет и бушует сдерживаемая ярость.

Рамлоу смотрит на него, прицокивает от того, сколько в нем боли — целая пропасть… и не вычерпать, только захлебнуться. Роджерс смотрит на Старка, и в сердце его гаснут искры, и Броку от этого почти больно — он помнит, он хотел погасить это сердце, но он не может, не может… Он шагает вперед, сжимает руку в кулак, пропарывая кожу ногтями, и на миг кладет ладонь на белую звезду Стива — на ней остается кровавый отпечаток.

— Он не знал, кто я, — ухмыляется Рамлоу. — И сам привязал себя ко мне — умереть мне спокойно точно не светит, раз уж у меня такие супруги.

У Стива лицо вытягивается, и Брок скалится:

— Что? Не по нраву? Сам привязал. Я тебя не просил. Я бы просто умер… А ты меня своей кровью насквозь пропитал. А потом из-за тебя умерла моя паства… и ты не пришел ко мне. Я хотел погасить твое сердце.

— Да он безумней Шляпника, — бормочет Старк.

Рамлоу кивает:

— А ты прав. Моя паства погибла в «Озарении». Я был один. Я сошел с ума. — Он смотрит Старку в глаза. — Ты понимаешь эту пустоту, да?.. И Роджерс понимает — как потерять весь свой мир за раз. И Барнс… — Он ухмыляется. — У него вообще на месте памяти дыра была. Пока я его не залатал. Зачем я здесь? Это не то место, куда меня призвали… Здесь нет виновных… Зачем я здесь?..

— За нами, — говорит Барнс, и в голосе его тоска мешается с надеждой. — Правда ведь? За нами?

Блять. Внутри всё еще такое человеческое — так и хочет сказать, что да, я за вами, я не могу бросить вас, вы — мои, я — ваш, так правильно, так правильно… Так…

— Стоп. Что? — восклицает Старк. — Я узнаю, что Барнс убил моих родителей. Появляется голый мужик. Голый мужик оказывается нечеловеком. Вы оба напрочь забываете обо всем, кроме голого мужика.

— Может, у них слабость к голым мужикам? — скалится Рамлоу. — И не Барнс убил твоих родителей. Того, кто их убивал, уже трижды стерли обнулением, да и я постарался, вымывая ГИДРу из его головы собственной кровью. Он теперь — мой. Хочешь его — меня убей.

И принимает свою истинную форму. Старк смотрит сначала на копыта, потом на рога, а после сообщает:

— Могу назвать имя, с кем тебе Роджерс их наставил.

Рамлоу отчаянно хочется ржать. Он думает, что это, кажется, истерика. Он всё еще слишком человек.

…

Они живут в Ваканде.

Броку здесь даже нравится.

…

У Рамлоу в голове всё еще совсем не в порядке.

Он иногда порывается убить Роджерса.

Иногда.

А вот Барнс из него веревки вьет. Из Рафта он освобождает Мстителей по просьбе Зимнего.

Потом подливает каждому в питье свою кровь — так, по паре капель.

Ему становится спокойней. Роджерсу, который чует своих друзей через него, тоже становится спокойней. Барнсу вообще становится охрененно, потому что Брок больше не пытается прихлопнуть Стива.

…

А. Да. Он был прав — Фьюри собрал в «Мстителей» потомков древних народов.

…

Петь было легко. Петь было правильно. Его суть пела. Его кровь пела… и отзывалась отовсюду, по всему миру были разбросаны Мстители, что верили в него, что знали — он придет и приведет помощь, если им это будет нужно.

За спиной его звучит иная песнь и слышен треск искр.

Барнс обвивает его со спины. Роджерс прикасается осторожно, и Брок позволяет. Впервые после «Озарения».

Плохо ли это, хорошо ли… но Рамлоу всё еще остается слишком человеком. Он не может простить смерть своей паствы… своих друзей… а еще люди умеют любить… и он любит. Он любит, хотя это больно, особенно, когда всё мешается с ненавистью, но он любит. И учится прощать.

Как человек.