До того, как случилось самое страшное, Лили развернула такую бурную деятельность, что мне становилось не по себе. Поначалу всё и впрямь подчинялось её бодрости духа: она дежурила в реанимационном отделении и день, и ночь, подбадривала родителей Кевина, говорила мне о том, как будет рада, когда (именно «когда», а не «если») её друг придёт в себя… Лили не может вести себя по-другому, и потому вся её жизнь похожа на красочный фейерверк, который разбрасывает яркие искры.

Но время идёт, а пострадавшему не становилось лучше. Несмотря на все наши ожидания, в один из майских дней в нашу больницу пришла мрачная весть о том, что жизнь Кевина, так и не пришедшего в сознание, оборвалась.

Это известие выбило весь медицинский персонал из колеи, что уж и говорить о Лили. Мои коллеги в шоке. Пара человек следует примеру Лили и предложила свою помощь безутешным родителям, потому что каждый понимает, что потеря такого человека, как Кевин — ужасна. Но ни один из них не превратил это дело в фанатизм.

Мне вновь пришлось позвонить Айви, чтобы та последила за Майком, пока я отлучусь на похороны друга. А после того, как мы проводили Кевина в последний путь, убитая горем Лили отвела меня в сторону и стала уверять, что хочет найти того мерзавца, который сбил её друга. И она мне поклялась, что сделает это, если даже ей придётся пройти всё царство Аида и вернуться обратно.

Я устало пытался убедить Лили в том, что ей надо притормозить, но и она и слышать ничего не желала. На фоне стресса у неё будто открывается второе дыхание, превращающее обыкновенную девушку в древнегреческую богиню возмедздия — Немезиду. Я, не ожидающий пробуждения такого свирепого энтузиазма, даже не успелтничего сказать, как Лили ушла, чтобы сообщить то же самое матери Кевина.

Определённо, всё пошло не в ту сторону.

И Лили практически не плачет, в отличие от Моны. После известий о смерти Кевина у той постоянно глаза на мокром месте. Дороти опасается, что у пациентки скоро начнётся обезвоживание, а меня больше напрягает активизация психопродуктивной симптоматики.

В понедельник я впервые назначил Моне нейролептик. После нескольких кубиков хлорпромазина она спала, как ребёнок, а на следующий день я пошёл на обход вместе с Дороти и увидел, что Мона уже проснулась. В моих планах задать ей два вопроса и уйти, но всё обернулось не так, как я задумал.

Вялая пациентка смотрела на меня туманным взглядом, жаловалась на сонливость. Она бормотала что-то про колдуна, который поплатится за все совершённые грехи и падшего Старшего Бога. Женщина вспомнила и кентавров, борющихся за благосклонность императора, и их некого представителя, чей рост составляет девять футов, а хвост похож на прыткую змею.

— Кто такой Мотаро? — тихонько спрашивает у меня Дороти, и я пожимаю плечами.

— …такое уже было, — не унимается Мона, — когда погиб Кунг Лао!

— А это кто? — с недоумением спрашивает Дороти, и к своему облегчению, я знаю ответ на этот вопрос.

— Это её друг, — отвечаю я и пытаюсь успокоить пациентку. — Рассказывать про него не обязательно, слышишь, Мона?

Но женщина, ещё не пришедшая в себя после действия нейролептика, всё равно начала говорить…

***

И пускай Вторжение положило конец планам реформации всех кланов Земного Царства, но час расплаты был близок.

Чтобы защитить своих друзей и родных, воин из Общества Белого Лотоса принял решение отправиться в эпицентр трагедии, что вошла в мировую историю. Сила великого воина, живущая в нём, придавала мужества, уверенности и решимость монаха ни на миг не угасла.

И не один шёл он в бой, а с братом по духу и разуму, которого призвал следовать за собой. Их сплочение разрушило порок и хаос, нагло сочившихся из мира иного. Все ближе и ближе они подбирались к тирану-императору, желая сохранить во всём мире свет, добро и справедливость.

Шаолиньский монах прекрасно понимал, что любая война жадна до жертв, и что она прикрывает глаза усопших, любезно даруя им вечный покой. Кунг Лао готов был принять роковую судьбу, считая, что есть некая прелесть в собственной смерти, что позволила бы ему воссоединиться с духом родственника.

Так и вышло. Испустил дух великий воин в борьбе, действуя во имя своего не менее великого предка. А представ перед глазами праотца, оглянулся он на прежнюю жизнь и понял, что его жертва была не напрасна, и что печальный исход всё же таит в себе свет солнца, за который Защитники так усердно боролись.

***

— У мира нет ни начала, ни конца, а что уж говорить про нас? — спрашивает Мона, уткнувшись стеклянным взглядом в стену напротив. — Да и вообще, вселенная будет и дальше существовать после нашей смерти. Никуда она не денется.

— Но ведь то, что сделал Кунг Лао, помогло вам одержать победу? Это как-то повлияло на решающую битву?

— Да, но потеря такого замечательного воина… Я по нему так скучаю… Его часто сравнивали с великим предком, но Кунг Лао говорил, что каждый человек уникален, а потому не собирался становиться чьей-то копией. Мне казалось, что все люди — улучшенные копии своих предшественников.

— Нет, Мона. Он сделал правильно, что пошёл по своему пути, а это говорит о том, что такой исход вполне естественный и правильный. Не нужно быть чьей-то копией, пусть даже и улучшенной. У Кунг Лао ведь были какие-то… достоинства, присущие только ему?

— В нём таилось нереальное сочетание скромности, мудрости и ещё отваги. Всегда придерживался принципа, что победить врага можно, если ты хорошо умеешь владеть собой. «Спокойствие — наша сила», — так говорил Кунг Лао.

— Я понимаю.

Всё время, что мы беседуем, Дороти удивлённо смотрела то на меня, то на Мону, которая внезапно открылась ей совсем с другой стороны. А я вдруг понял, что психически нездоровая женщина снова оказывается права сама того не ведая.

Наша сила таится именно в самоконтроле и хладнокровии.

Правда Моны касается каждого, кто вертится, словно волчок, пытаясь сделать так, чтобы справедливость восторжествовала, но только делает хуже себе и всем окружающим. Взять хотя бы усилия Лили по поимке виновного. Они распыляются впустую. Эта суета ни к чему ни мне, ни ей, ни тем более родителям Кевина, раздавленным горем. И как всегда я чётко осознал это только сейчас, после очередного рассказа Моны.

— Кто-то из Защитников верил, что Кунг Лао жив, но я не думаю, что это так, — уныло продолжает женщина тем временем. — Его друг из ордена шаолиньских монахов хотел проверить эту теорию, и я собиралась сопроводить его, но после того, как Вторжение закончилось, внезапно оказалась здесь. Последнее наставление от Кунг Лао, которое я помню: Мировой покой нужно сохранять в своей душе. Цветы распускаются сами...

— …только с наступлением весны, — внезапно заканчивает фразу Дороти каким-то надломленным голосом.

— Его май бесконечен, — напоследок говорит Мона, имея в виду не то Кевина, не то Кунг Лао, и отвернулась к стенке.

Мы вышли в коридор, Дороти тихонько шмыгнула носом. У меня даже не хватает сил, чтобы удивляться тому, откуда пожилая медсестра знает окончание той фразы. Скорее всего, Мона уже упоминала об этом. Спрошу позже… В последнее время я и сам с величайшим удовольствием выписал бы себе нейролептик. Кто бы что ни говорил, а от того, что ты снова сталкиваешься со смертью, никакая иммунологическая память не вырабатывается.

— Дороти, ну ты-то хоть не плачь, — укоряю я медсестру, видя, что в карих глазах появился ненавистный мне блеск.

Медсестра послушно кивнула, смаргивая слёзы. Слегка раскаявшись в своих словах, я ласково похлопал её по плечу и сказал, что мне нужна Лили. Дороти ответила, что в последний раз видела её в рентгенологическом отделении.

Когда я зашёл в сто четвёртый кабинет, то Лили подняла голову, и я увидел, что её губы искусаны почти как у Моны. Под глазами девушки залегли тени. Кроме того, я заметил на столе новую, даже не вскрытую упаковку седативных.

— Привет.

— Привет, Лили.

Я сел рядом, смотрю на то, как она пытается сделать запись в медицинском журнале, но женская рука слегка дрожит и строчки получаются неровными. Девушка раздражённо отбросила ручку в сторону и с затаённым недовольством воскликнула:

— Не могу ни на чём сосредоточиться! Меня печалит то, что Кевину выпала такая доля. Его родные скорбят до сих пор и не могут успокоиться. Я пытаюсь им помочь, но… мы никак не можем найти того ублюдка, который…

— Именно об этом я и хочу поговорить, — спокойно говорю я, и подруга хмурится. — Лили, пойми. Ты уже долгое время тщетно пытаешься сделать так, чтобы справедливость восторжествовала. Разве ты не видишь, что от твоих действий больше вреда, чем пользы? Месть, возмездие и расплата — желания живых. Мёртвым уж точно ничего из этого не нужно.

Лили шокирована таким заявлением. Она резко вскочила на ноги, зашипела, как взбесившаяся кошка:

— Да как ты можешь такое говорить?!

— Любовь, заботу и ласку надо давать людям, когда они живы, — медленно произношу я, тщательно подбирая слова, — а не после того, когда они уже на том свете.

В глазах Лили мелькнуло что-то вроде слабого понимания, но она всё равно настаивает:

— Это страшно, когда твой лучший друг умирает! Это ужасно, когда дети умирают раньше родителей!

— Гораздо страшнее другое, Лили. Гораздо страшнее то, что ты умираешь вслед за ним и тянешь за собой остальных.

Лили осеклась, затем плотно сжала губы. Она подошла к небольшому зеркалу, висящему на стене, посмотрела на своё отражение. Мне кажется, что девушка заметила, как потемнела нежная кожа под глазами, как потускнели рыжие волосы. Подруга замерла с невероятно потерянным видом, словно хотела что-то сделать, но забыла, что именно.

— Ты права. Смерть всегда ужасна, — мягко говорю я. — Если ты не помнишь, то я прошёл через это тоже.

Лили повернулась ко мне с затаившимся ужасом в глазах. Я слабо улыбнулся ей, понимая, что она совершенно забыла про это. Девушка осознала вину и пристыженно просит прощения.

— Мировой покой нужно сохранять в своей душе, — повторяю я слова Кунг Лао. — Это слова великого человека, который задался великой целью - сохранить своё наследие и укрепить его. Он был очень благоразумен.

— Был? Он, что погиб?.. Слишком много смертей, Эрик. Это мне не нравится.

— Смерть — не повод для того, чтобы сдаваться. Банально, но так и есть.

— Но ведь тот… — в пылу затухающего гнева Лили произносит очень грубое слово, — он ведь должен быть наказан! Что прикажешь нам делать теперь? Успокоиться и ждать?!

— Ты сама ответила на свой вопрос, — улыбаюсь я. — Для начала предлагаю тебе поехать домой и отдохнуть. Выспаться. И никаких седативных. Никакого алкоголя. А завтра приходи к нам в гости. Развеешься. Я всегда тебя поддержу, ты же знаешь.

Лили сердито пыхтит, отвернулась от меня и ничего не отвечает. Я прощаюсь с ней, искренне веря в то, что мудрые слова монаха по имени Кунг Лао должны дать всходы в этой неугомонной рыжей голове. Это как посадить маленькое семечко — росток понимания рано или поздно пробьётся на свет.

Подруга нехотя окликнула меня, когда я уж стоял в дверях. Я повернулся к ней.

— А младшую сестрёнку можно взять с собой? — вопросительно бурчит Лили.

Я улыбнулся и кивнул подруге. И когда уже закрывал за собой дверь, то услышал, как в мусорную корзину с гулким стуком что-то упало.

Это были таблетки.