К Титану

Когда отщелкиваются тросы, я ощущаю это всем телом. Мой заслуженный катерок с подбитыми двигателями начинает свое бесконечное путешествие к Титану. Он не доберется туда никогда. Останется на орбите Юпитера, как один из его бесчисленных спутников. Притяжение гиганта не отпустит меня. Надеюсь, я умру до того, как осознаю это.

«Смерть совершенна среди готовых лекарственных форм...» Кто это сказал? Я не помню, а может, и не знал никогда. Какое это имеет значение?

Я чувствую огромное, опустошающее, расслабляющее облегчение. Все закончено. Совсем все. Тот ад и ужас, который я называл своей жизнью, остался позади. Инферно дедовского дома, воодушевление колледжа, яростный подъем войны, пекло тюрьмы, медленный кошмар Каллисто — все это больше не имеет ко мне никакого отношения. То, что сотворил со своей жизнью я, то, что творили со мной другие, осталось там, на планетах и спутниках. Здесь только я и немногие оставшиеся часы моей жизни. Можно подвести итоги, но о каких итогах может идти речь? Чего я достиг? Чего добился? Не состоялся как музыкант, зато состоялся как шлюха. Нечем гордиться. Разве что Титан. Самое светлое, честное, яркое, даже радостное пятно в моей судьбе.

Что-то когда-то пошло не так. Думаю, с самого начала. С того момента, как мать забеременела неизвестно где неизвестно от кого. А может, и известно — ей, деду. Только не мне. Я так и не узнал. Забавно: я так похож на деда, что когда я подрос, все принимали меня за его сына. Правда, он категорически запрещал называть его папой.

Мать я почти не помню. Так — мягкий голос, теплые объятья. Куда она делась, когда, жива ли она? Я не знаю. Может, дед выгнал «опозорившую семью» дочь из дома. Может, она сбежала сама. Жаль, я не сбежал в свое время. Может, все сложилось бы иначе. Но я был слишком домашним и послушным мальчиком. Школа обычная, школа музыкальная, стрелковый клуб. Книги и фильмы только после дедовой цензуры. Никаких друзей, никогда, никакого ТВ, никаких игр на улице. Зато везде отличник. Даже в стрелковом клубе. А по Вишесу промазал. Впрочем, если б не тот парнишка, рванувшийся наперерез моей пуле, я бы попал.

Не могу понять, жалею ли я, что промазал. Джулия оказалась права. Вишес, как и все остальные, просто использовал меня. Не он первый, не он последний. Первая и единственная моя любовь. Боевой товарищ. Я ему верил со всей безоглядностью бесконечного одиночества. Он не верил никогда и никому. А заряд в музыкальной шкатулке был слишком слаб, чтобы подорвать его катер. Я не рассчитал. Всегда был никудышным сапером. Могу утешаться тем, что «титанский опал» ему не достался.

Мы — стрелки — использовали его перед боями. Хорошая штука, но кожу вокруг глаз и под глазами убивает намертво. Хотя тогда это нас не волновало. Зато какая реакция, меткость и скорость! А теперь его используют триады в бесконечных разборках между собой.

Какая жалость, что я выжил на Титане! И какая ирония! Из нашей роты нас осталось двое — я и Вишес. Все остальные легли костями в лиловые пески. Я помню эти выветренные черепа с вечными ухмылками и пустые глазницы. Тогда я не хотел остаться там. Теперь — жалею. Это было бы лучше. Чище. Проще.

Грудь болит. В легких хрипы. Кровь выплескивается изо рта с каждым выдохом. Уже недолго. Я умру раньше, чем откажут системы рециклирования воздуха. Намного раньше.

Я так и не побывал на Земле. Не побродил по руинам Нового Орлеана и Парижа. Не подставил лицо настоящему солнцу. Вся моя жизнь — суррогат, ложь, обманка. Без любви, без друзей, без поддержки. Неудивительно, что я в конце концов спекся.

Врачи утверждают, что клиническая депрессия ведет к смерти, если ее не лечить. Я не лечился. Результат закономерный. Правда, мне не хватило смелости убить себя своими руками. В последние недели мы с болезнью легких мчались наперегонки — кто скорее, она или я? Можно считать, что я успел первым. Впрочем, прикончит меня все равно она. Она, и тюремный воздух, и то, что сходит за воздух на Каллисто. Там, как и везде, не поленились всадить под планетарную кору гравикомпенсаторы, зато забили на качественную очистку воздуха. Метан, аммиак и кислород — скверная дыхательная смесь. А еще можно сказать, что меня убила музыка — точнее, игра на саксофоне в атмосфере Каллисто. Этот воздух нельзя вдыхать глубоко, его вообще нельзя долго вдыхать без очистки. А впрочем, я все равно уже почти покойник. И давно. Кажется, я еще до суда понял, что жизни мне не будет. Ее и не было. Кончилась с демобилизацией.

Как же я скучаю по Титану! Война, пыльные бури, постоянные обстрелы, плохая вода, смерть тех, с кем воюешь плечом к плечу — но я чувствовал себя живым, настоящим, мужчиной! Больше нигде и никогда. Ни до, ни после.

Интересно, кому теперь достанется сакс? Пианино? Кто будет жить после меня в Орландо? Какой-нибудь очередной бедолага, нечаянно или нарочно оказавшийся на луне, с самого начала жившей «по понятиям»? Или охотник за длинным вулонгом? Та кровать еще многое выдержит. Кто-то поселится там, выкинет книги, сдерет со стен фотографии, продаст сакс и пианино, пополнит бар, обновит девайсы и флаконы на закрытой полке, добавит новых. Если ему повезет, так и не узнает, зачем на ней лежат четыре пары наручников. А если не повезет, сопьется за пару лет, как мой предшественник.

...Кружится голова. Какие-то синие и желтые круги перед глазами. Жаль, тут нельзя лечь — легкие бы заполнились жидкостью быстрее. Но сидеть я уже не могу. Спина не держит. Холодеют руки. Ног я почти не чувствую. Зачем длить агонию? Я же могу просто откинуть фонарь. Или уже не могу? Рука не поднимается. А если так?..

...Оказывается, у вакуума металлический привкус...