Динка

Кухарка постоянно ворчит. Рыжая Динка — растяпа растяпой, белоручка и совершенно не умеет чистить картошку, всё время режет себе пальцы и роняет ножик на пол. Где её такую дуру нашли — непонятно.

Дина на это никак не отвечает, ей стыдно, она всё прекрасно осознаëт. Понимает, что говорят по делу, а потому реветь себе не позволяет, даже оставаясь наедине с собой. Слёзы — слабость. А она сильная, по крайней мере, ей в это хочется отчаянно, до мольбы верить: ведь в этом мире слабые мрут первыми и самыми грязными способами. Дина же хочет жить. А потому с каждым разом она самостоятельно бинтует себе пальцы, берёт нож в ладонь и всё по кругу, и всё заново.

И совсем неудивительно, что однажды её ставят перед мойкой, дают тряпку и указывают на гору немытой посуды. Металлической. Такую разбить она не сможет, даже если постарается, и поэтому Дина выдыхает с неприкрытым облегчением. Кухарки же помоложе над нею хихикают, а главная всё также костерит, сводит густые брови к переносице и сетует на прожорливые армейские рты.

Да, Дина — кухарка в армии, точнее посудомойка на кухне в кадетском корпусе, где за три года из, прости Господи, детей лепят самых настоящих солдат. А на деле — будущих мертвецов. Которые вскоре умрут все. Пачками.

Дина это знает, ведь она не отсюда.

Дом её далеко, там, где никогда не было никаких стен, титанов и острова, в насмешку названного п а р а д и з о м. Там у неё была жизнь обычного подростка, надоедающая учеба, художка и несколько чёрно-белых томиков манги в прошлом старшей сестры.

История постапокалипсис, где люди не доживают даже до тридцати, где есть неразвитое пыльное средневековье и титаны, что едят человечину. К тому же геноцид, война и ещё незнамо что — Дина следить за историей забросила и позже просто ловила спойлеры, читая (впрочем, не зная зачем) разные дискуссии на форумах и изредка просматривая отдельные главы, даже не вникая в общую суть. Просто листала картинки.

Теперь же она за это расплачивается.

Дина в этом мире тяжелый год, и месяц назад произошел новый набор. Шадис вновь надрывает глотку, новички лезут из кожи вон, а в сформировавшемся сто четвёртом отряде парнишка из павшей Шиганшины дурниной кричит о ненависти к титанам и грезит о разведке. От которой и так пасёт могильным холодом каждую их вылазку.

Дина трёт до кровавых мозолей тряпкой по алюминиевому ковшу и знает: Йегер, пока ещё мелкий, но уже — будущий покойник.

И их здесь таких тысяча, если не больше. Но Дина на это с трудом, однако научилась, смогла закрывать глаза. Хотя иногда ей кажется, что, наверное, лучше, если она всё об этом и вовсе забыла. Наверняка так было бы гораздо проще. Правильнее.

Не так страшно.

— Динка! — шумно гаркает Герда — та самая главная повариха. У неё всегда звучный тяжёлый голос и недовольное красное лицо. — Если нет работы, то так и говори, что отлыниваешь, — ворчит она, а Дина молчит, держит рот закрытым, даже не реагирует: за столько времени привыкла. С гонором здесь не любят и не церемонятся, сразу ставят на место ещё с первых дней.

— Принеси воды и помой яблок. Они рядом с кладовкой. Приехали смертники, поэтому, ради Стен, не глупи, иначе лишишься аванса, — половником грозится Герда и тут же выставляет её за дверь, не забывая при этом всучить в руки жестяное ведро.

На улице же свежее чем в душной, наполненной спертыми запахами кухне, веет вечерним прохладным воздухом, что приятно обдувает потный лоб и лицо. Сразу всё становится не так уж и плохо. Конечно, всего лишь иллюзия, но и она спасает.

Неспешно шагая, Дина на ходу поправляет немного съехавшую бандану, так, чтобы все её непослушные, цвета ржавчины кудри не лезли при работе. Под мальчишку ей стричься было жалко, и так обрезала здесь волосы на десяток сантиметров.

Она наслаждается минутами блаженной тишины, когда не так сильно трещат виски от криков шумных женщин на кухне. Хорошо, что сейчас время клонилось к ужину, а не то на полигонах орал бы недовольный Шадис. Нравилось ему давить психологически новичков-кадетов, отсеивая, будто сквозь мелкое сито, новый набор.

Колодец в поле зрения появляется слишком уж быстро, растянуть прогулку хотелось бы чуть подольше, но Дина лишь на это с обречённостью вздыхает и начинает крепить ведро.

У неё оно давно не падает в воду.

***

На скамейке рядом с бараком хорошо, мирно. Тут относительно тихо, прохладно и никто не пристаёт, орёт или докучает своим присутствием. Дина здесь расслаблеется и только трёт до чистого-чистого скрипа холодной водой в небольшом тазу насыщенно-красные яблоки.

Выпросить у Герды поменять свое место дислокации внезапно получилось до одури просто. «Хотя бы мешаться под ногами не будешь», — её слова и по-театральному обращённые глаза к потолку. Поэтому Динка по очерёдности перетащила к лавочке сначала яблоки, а следом и чистый тазик. Конечно, вряд-ли под конец силы останутся вновь перенести вымытые несколько килограмм фруктов на кухню, но попросить ребят из корпусов язык у неё не отвалится, а те вполне могут помочь за символическую плату в виде небольшого перекуса.

Как заинтересовать потенциальных помощников Дина знает — уж слишком в кадетке ценилась внеплановая еда, особенно если завтрак, обед и ужин шли по чёткому расписанию. А некоторые при подобном укладе даже умудрялись пропустить один из приёмов пищи. Да, были и такие. Впрочем, именно они (те, что понаходчивее) первые напрашивались в работники на кухню в обход Шадиса и выбивали себе лишнюю буханку хлеба либо чашку супа у сердобольных кухарок. Хотя тем только в радость сбросить помывку полов или чистку той самой треклятой картошки на лишние плечи, главное, лишь чтобы те в довесок ничего другого не стащили.

Система была старой и действенной, но Динку от работы ни капельки не спасала. Мытьё посуды и беглые поручения были только её личной прерогативой. Хотя впрочем, однажды к ней всё-таки подставили пару выпускников, но тех послал на эту работу в наказание сам Шадис.

Вообще дядькой тот оказался, на удивление, хорошим. Пусть и с тяжёлым характером, но это не удивительно — пережить ему пришлось многое, а именно годы в служении и командовании разведывательным корпусом. И вникать в смысл этих слов глубже Дина совсем не желает — догадки есть, да пусть же они ими и останутся.

Впрочем, именно Шадису Дина благодарна своим спасением. А ведь по-другому сказать язык у неё никак не поворачивается.

Именно этот человек однажды выслушивал сбивчивую, дрожащую речь напуганной девчонки и (с какой стороны не посмотри) наглую просьбу принять её работать в кадетский корпус, при этом даже не прогнав взавшей, как Дина в начале с замиранием сердца предполагала. Но Шадис согласился. Да, в своём стиле — гаркнув так, что она подпрыгнула и чуть ли не испустила дух, устраивая в тот момент какой-то фарс и настойчиво предполагая ей вариант вступить в армию. Мол, если так нужны деньги и крыша над головой нужное решение есть в шаговой доступности, двери всегда открыты.

Вот только Дина — трусиха. Она знает будущее и для неё армия — табу. А панический страх высоты в этом вопросе аргументом был тогда далеко вторичным.

И услышав её короткое, отрывистое, но правдивое «Потому что боюсь» Шадис внезапно, даже для самой Дины, дал своё согласие.

— Ну, тогда будешь кухаркой, — на этом и порешили.

Впрочем, разговаривали они тогда в первый и последний раз, но Дине большего не нужно. Зарплата пусть и мизерная, но была, койка в женском бараке для работников — тоже, еда включённая в оплату, больничный и даже отпуск. Жаловаться не приходилось, точнее: было нельзя. Не согласись тогда Шадис подобрать подозрительную оборванку с улицы, у неё возможно сейчас не было даже этого. Потому Дина исправно работала, терпела насмешки кухарок и копила деньги на нормальную, качественную обувь. Нынешняя ужасно натирала пятки, и спасала только вата да бинты.

Поэтому заканчивая сейчас мыть яблоки, Дина старалась — в конце месяца она вполне может съездить с каким-нибудь попутчиком в город и взять себе наконец что-нибудь сносное на ноги...

Хлоп!

Дина звонко хлопает на руке комара и морщится. Цапают здесь они, падлы, больно, а их укусы зудят неимоверно.

Она распрямляет спину, после чего слегка разминает шею и руки. Дина с усталой печалью смотрит на несколько оставшихся плавать фруктов в тазу и позволяет себе пару минут отдыха.

Обращая глаза на происходящее рядом на улице, она сразу же замечает идущих в десятках метров от неё Шадиса и какого-то кадета. Вот только Кис кажется слишком спокойным... И вглядевшись повнимательнее, Дина с каким-то странным холодком, что бегло пробегается табуном мурашек по её затылку, осознает: никакой это не накосячивший кадет.

А Леви-черт-подери-Аккерман.

Совсем низкий, как есть, с белым жабо и таким проницательным взглядом, что заставляет тебя замереть каменной статуей в подкравшемся незаметно напряжении. И не вдохнуть, не выдохнуть.

Спустя пару липких и вязких секунд Дина наконец неуклюже спохватывается и вновь начинает натирать яблоки, когда разведчик от неё отворачивается. Игра в гляделки закончилась, даже не начавшись, а после себя оставила непонятный, липкий, иррациональный страх и сбитое дыхание. Вопреки расстоянию и паре незначительных секунд.

Дура она. А любопытство в этом мире — порок. Особенно по отношению к крылатым смертникам.

Вскоре Дина полностью заканчивает с яблоками, а Шадиса и Аккермана, к счастью, уже давно не видно на горизонте.

Она может спокойно выдохнуть.

***

— Ребят! Да, вы, со сто... четвёртого, — Дина подбегает к двум остановившимся мальчишкам и с осторожностью улыбается. Лицо стремительно сереет, а перед ней стоят недовольный Жан и Марко. Вот только перед глазами скачут мутной чехардой события кровавой манги и скорая смерть одного из них.

Чёрт.

Она пытается не смотреть в глаза тихого и поцелованного солнцем черноволосого мальчишки, пытаясь задерживать свое внимание лишь на сощурившемся в напускном подозрении Кирштайна.

Не получается.

Ну и почему именно они?

Ей хочется уже спешно извиниться и развернуться, найти кого-то другого, но Жан оказывается быстрее: уже грубо спрашивает с намёком на упрёк:

— Ты кто такая? — на него что-ли сегодня орал Шадис?

По Марко видно — за друга ему сейчас в который раз становится неловко, и он уже хочет вновь начать привычно сглаживать диалог, но у Дины время не резиновое, поэтому она покорно представляется:

— Дина, — в голосе же плавает смирение: слинять от этих двоих у неё теперь самой не получится, — работаю на кухне. Мне нужна помощь пары лишних рук, — она всё же предательски запинается, — согласитесь?

— На что? — в этот раз голос подаёт Марко. Мальчишка вежливо улыбается и взглядом буквально просит своего, по мнению Дины, не в меру дерзкого друга не грубить. Со стороны это выглядит немного забавно.

Дети. Они ещё дети. Что с них взять?

Неопределённый тяжело-горький вздох так и остался где-то посередине глотки.

Дина через силу улыбается.

Улыбка же режет щёки и даётся с трудом. Ей больно.

— Там два ведра яблок нужно перетащить поближе к кухне. За помощь даже угощу парочкой, может чая вынесу к отбою, если захотите. Ну как?

Ребята переглядываются. Смотрят секунду, вторую друг на друга, а меж тем между ними проходит молчаливый разговор, после которого они синхронно оборачиваются. Решили.

И Дина уверена, ответ ей не понравится.

Жан отводит взгляд, скрещивая руки в замок на груди и еле слышно фыркая. Точно лошадь. Марко же отвечает, просто и по-доброму:

— Мы не против.

Она рассеянно кивает и просит следовать за собой. За спиной тем временем улыбается будущий труп.

Молчание же выматывает. Выматывает намного больше того, если бы сейчас пришлось говорить, поэтому Дина первая нарушает гробовую тишину на свой страх и риск.

— Может представитесь? — она облизывает губу, и зная себя, по этому жесту сразу же определяет: нервы сдают. Хотя и неудивительно.

При таких-то обстоятельствах.

— Жан Кирштайн.

— Марко Ботт, — так вот как его фамилия, — а вы...

— Дина. Просто Дина, — уточнение выходит слишком резким и лишним, но Дина в своё время не подумала придумать себе фамилию до разговора с Шадисом, а после и не видела смысла.

В кадетке даже с таким пробелом в биографии у неё появилась работа и крыша над головой, поэтому надобность врать вскоре и вовсе отпала. Да и перенести помимо чужого имени, что исковеркали из простой Дианы, к тому же и фамилию будет... сложно. Поэтому пусть лучше будет так, вместе с домыслами о том, что она родом из подземного города. В ту дыру проверять на наличие в прошлом какой-нибудь Дины добровольно никто в здравом уме не сунется. А ей сейчас это на руку.

Ботт тактичен, поэтому эту тему не спешит продолжать. Он замолкает, Дина — нет.

— Можно на ты, — она бесцветно хмыкает. — Я ненамного вас старше.

— И сколько тебе? — тут же в разговор включается Жан. Возможно отсутствие фамилии у кухарки в кадетском корпусе привлекло его любопытство.

— Девятнадцать.

Сзади неё раздается спёртый кашель.

Винить Кирштайна Дина не может, ведь сама себе по внешнему виду может дать максимум пятнадцать. Его удивление понятно. Пусть и крайне веселит реакция.

— Гонишь!

— Нет.

— Не верю.

— Доказывать не собираюсь.

Тихое «пиздец» заставляет её судорожно проглатить подступающий к горлу смешок, а Марко поддеть своим острым локтем бок до сих пор не в меру поражённого друга. Дина оборачивается украдкой в подходящий момент.

До места же они доходят в лёгкой, разряженной обстановке. Ребята ей споро помогают, получают в благодарность несколько яблок и уходят к баракам довольные выполненной работой и своей небольшой наградой.

Дина же перед сном ловит тот ещё диссонанс.

Знание будущего больше проклятие чем благословение — она убеждается в этом снова и снова, засыпая в который раз только под утреннее зарево.

Завтра она опять будет сонно клевать носом и слушать с утра возмущённые крики Герды.

***

Дине часто снится прошлая жизнь.

Она нагоняет её в ночи, окунает с заядлой переодичностью в счастливое прошлое, где рыжей Динки пока и вовсе не существует, а вместо неё живёт вполне привычная Диана Кашина.

Вот только, к сожалению, продолжаться так будет недолго.

Человеческое счастье мимолётно и познается в сравнении — истина для Дины, что в один весенний день по пути в круглосуточную аптеку попала в другой мир. Падение с моста запомнилось отрывочно и смазанно, но быстрая смена температуры и та паника при всплыве на поверхность в память въелись надолго.

Она была разбита. Не соображала толком, что с ней произошло, каким, чёрт подери, образом переместилась из подмосковного городка в самое настоящее средневековье.

Первые недели — настоящие пытки, бешеная адаптация и мысли о поехавшей крыше, одновременно с этим: выживание на улицах без какого-либо знания местности и гроша в кармане. Мысли тогда посещали её разные, вплоть до суицида — когда она впервые услышала о стенах и титанах, наконец в полной мере осознав в какую дыру угодила.

Дине то время хочется к черту вычеркнуть из головы. Как плохой сон или несмешную шутку. Жизнь её спешно вынудила сменить на сто восемьдесят градусов приоритеты и обучить тепличный ранее цветок не жить, а выживать.

Особенно, когда путь обратно домой утерян и ты даже не догадываешься: на время или навсегда?

К сожалению или к счастью, но Дина надеждами себя тешить давно перестала.

— Динка, — из мыслей её выводит голос Камиллы, она всего на пять лет её старше и единственная из кухарок относится к ней хотя бы с пониманием, — там к тебе мальчишки какие-то пришли. Стоят, топчутся, иди выйди.

Дина только недоумëнно кивает, прополаскивает руки и обтирает их о жёсткое старое полотенце.

Чуть поодаль от кухни, рядом с кустом сгоревшего на солнце шиповника, стоят, прислонившись к стенке, Жан и Марко. Брови её незамедлительно подскакивают и на ум сразу же приходит та ситуация и те яблоки с месяц назад.

— Утра, — она аккуратно кивает в приветствии и, подойдя ближе, замечает рассеянный вид двоих.

Дина непременно слукавит если скажет о том, что ей не стало любопытно.

А мальчишки же продолжают мяться и только спустя одну красноречиво поднятую бровь и её встречное терпеливое ожидание, начинают вещать. Рассказ же выходит в два голоса, неожиданно длинным, сбитым и до краёв наполненным водой. Однако главную суть уловить Дина сумела и после пыталась стойко не выдавать во внешнем виде лёгкое проклюнувшееся веселье. Смущать ребят не хотелось.

— Вам бы к сёстрам обратиться.

Марко же неловко улыбается и тянет руку к своему затылку:

— Узнают они узнает и Шадис, а нам...

— Не выгодно, — Дина понятливо кивает и всё же неслышно фыркает, умело маскируя вырвавшийся смешок под кашель, — я поняла. Свои заморочки?

Они конфузно соглашаются.

— Типа того.

Дина же замолкает и пытается вспомнить, есть ли на кухне те травы, которые упоминали мальчишки при разговоре. Шалфей вполне может быть, как и мята — вроде бы она припоминает, как на днях Ольга и Рена заваривали с ней чай, что по мнению Дины, на вкус получился ещё более пресный, чем обычно. Из-за всякого отсутствия сахара и мёда, чаи в этом мире она разлюбила. Уж лучше обычная вода.

— Подождите здесь, я пойду поспрашиваю насчёт мяты.

Марко на ответ улыбается благодарно, Жан же напоследок успевает кинуть что-то в духе того, чтобы она их не спалила. Однако его последние пять копеек Дина беззлобно игнорирует.

На кухне просьбу о мяте встречают спокойно, без лишних вопросов оповещают на какой полке лежит ненужный мешочек с листьями и вновь возвращаются к своим сплетням, покуда есть свободное время. И перед тем как выйти, она мимоходом улавливает разговоры о конюхе Джеймсе и его новой пассии. Динин уход же остаётся как и всегда незамеченным.

Отдавая мальчишкам мятные листья, Дина журит их, говоря о том, что алкоголь в их возрасте всё же ещё пока рановат, а бражка, контрабандой которую привозят парни из старших корпусов не блещет качеством. Марко смеётся крайне неловко, а Жан делает кислое выражение лица — видимо в этом он убедился сам лично, и благоразумие своего друга на этот раз не спасло. Пожелание же удачи у Дины выходит искренним, как и две прощальные улыбки, что она видит в конце.

Жан и Марко уходят с листьями мяты на помощь к Конни, у которого из-за кадетской контрабанды распоясалась диарея прямо перед завтрашним экзаменом у Шадиса.

После этого случая Дина все чаще начинает замечать, как при случайной встрече с ней мило здоровается Ботт и приветственно кивает Кирштайн. И она совсем не может вспомнить: в какой момент банальная вежливость превратилась в нечто большее. Сначала это — оказанная в несколько раз помощь отнести ведра на кухню, а после — мимолётные жалобы на Шадиса, увлечённые рассказы о первых уроках полёта на УПМ и то, как они искренне делятся с ней своими успехами.

Дина смеётся с того, как Жан всякий раз говорит об Йегере, горланистом смертнике, не подкалывает, когда он несколько раз неловко упоминает Микасу, улыбается при громких рассказах о том, что десятка лучших наверняка будет у него в руках, как и место в военной полиции.

Дина каждый раз смотрит ему в лицо и нагло врёт.

Как и Марко, в глазах которого — домашний, уже давно забытый тёплый шоколад, и россыпь небольших веснушек на щеках.

Дина чувствует себя последней эгоистичной тварью, понимая, что в двух зелёных кадетах успела найти в этом мире отдушину, которой, не стесняясь, пользуется. Ведь сил, чтобы просто открыть рот и предупредить о нападении в Тросте, будущих многочисленных смертях и настоящей истине, у неё нет. Их давно клешнями вытянул плотоядный страх и превратил в убогое лживое лицемерие днём и тихое поскуливание по поводу своей жалкой эгоистичности ночью. Вот только подобное нытье — отнюдь не праведная исповедь, а последний способ соврать самой себе о собственной невиновности.

Но это же не так.

За подобное ей тошно и мерзко. Но трусливая маска лжеца вросла в лицо насмерть крепко и незаметно, став её вторым «я».

Поэтому она ничего не говорит Марко, молчит о Тросте, не предупреждает хотя бы Жана. Да, черт возьми, она могла бы просто брякнуть что-то неопределённое в качестве подсказки Ботту, предостерегая его от смерти! Он парень не глупый, сообразил бы, непременно сообразил. Но блядская трусость сомкнула ей в нужный момент связки и получилось лишь выдохнуть тихое «удачи» на прощание.

Удачи. Мертвецу. Которого она видит в последний раз.

Она с посеревшим лицом смотрит, как лошади с диким ржанием отправляются в путь, и с клубами пыли за горизонтом скрываются пока-ещё-счастливые кадеты.

Она облажалась.

Это очевидно. И накрыло только тогда, когда стало поздно.

И вечером Дина воет волком, сдирает костяшки кулаков в кровь и понимает, что лучше бы она утонула четыре года назад при переносе в этот мир.

Так было бы проще — она умерла бы Дианой, наивной выпускницей, и не стала бы Динкой, из-за молчания которой погибнут люди, что могли бы иметь еще один шанс на жизнь. Той, что истоптала в прах и пыль суровая правда жизни, заставив стать таким человеком, которых в прошлом она же и презирала.

Ха. В каком-то смысле Дина это считает забавным.

Особенно когда к ней через пару дней после битвы за Трост подходит Герда и припечатывает к земле словами о том, что её с Камиллой переводят на кухню развед-отряда — у них недобор и срочно нужны повора.

Плакать Дина, увы, совсем разучилась, поэтому она только смеётся.

***

Смотреть в глаза Жану — стыдно.

Они случайно столкнулись в одном из коридоров, когда Дина решила подышать свежим воздухом, но в итоге позорно заблудилась. Кирштайн подошёл к ней со спины и только окликнув её, заставил Дину внутренне сжаться — до этого она видела его боковым зрением, стоя у окна.

И сейчас, уткнувшись взглядом на собственные пальцы, Дина душит в себе отчаянный порыв сбежать, пока Жан формулирует вполне ожидаемый ею вопрос.

Нельзя. Ни в коем случае. Рано или поздно, но они бы встретились. Этого не избежать.

Ей надо смириться.

— Я знаю про Марко. Мне... очень жаль, — слова вырываются против её воли и падают вниз камнями, со свистом выталкивая воздух из лёгких. Тем временем ей хочется вломить себе пощечину за подобное.

Жаль ей, да?

В глаза насыпают мешок песка, а горло стягивают добротным жгутом. Сердце же ухает куда-то в пятки, но тем не менее его оглушительный пульс отдается равномерным стуком в висках.

А вот Жан постарел на несколько лет — это лихо выдают глаза, что вживую видели смерть товарищей и реки крови. Он был там, в аду. Слышал плач, крики, мольбы, отчаянные молитвы и последние сиплые вздохи. Недавно бывший мальчишкой солдат прошёл испытание жизнью, войной и горем, но не смотря на это выбрал зелёный плащ с крылатым гербом.

Кирштайн после слов о друге может лишь только кивнуть.

Пусть ему сейчас и больно, но рана в душе уже успела немного затянутся. Смерть он принял, смирился, однако медленно заживающий рубец всё ещё продолжает нарывать.

И Дина себя ненавидит, когда может прочитать в лице Жана мимолётное выражение радости от встречи с ней. Она этого не заслуживает.

— Это было внезапно, — Жан неловко скребёт макушку. — Типо увидеть тебя здесь, в разведке. Но я даже рад.

— Меня перевели, — Дина болезненно сжимает кулаки за спиной, на коже от ногтей наверняка оставляя кровавые лунки. — Ты стал разведчиком... — игра в лжеца тем временем продолжается.

А Жан в лице не меняется, только слегка тускнеет кожа, да стекленеет взгляд.

Он произносит на выдохе:

— Люди меняются.

И Динка с этим до боли согласна.

Тому есть явный пример — её собственное подтверждение, вот только об этом кроме неё никто до сих пор не знает.

— Верно, — кивок выходит фальшивым, натянутым.

Внутренняя струна лопается.

***

Дина волнуется, Дина боится, у Дины неистово дрожат коленки и в горле стоит тяжёлый ком. Её фигуру, застывшую в дверях, прожигают пытливым взглядом, под которым хочется сжаться и спрятаться где-нибудь в шкафу. У Эрвина Смита глаза хищника, острые и колючие, от которых подскакивает пульс, а кожа покрывается ледяной испариной.

Дина дышит через раз.

В зрачках истинного полководца, мастера своего дела, давно сдохла всякая человечность и без сожалений заменилась холодным расчётом, со святой целью одержать победу в войне с гигантами и вековыми стенами.

— Вы Дина Шверт?

Новоявленная фамилия режет слух, до сих пор чужда и непривычна. Шадис одарил её под конец поддельным паспортом, где Дина Шверт была уроженкой бедной деревушки рядом с Тростом и носила фамилию, что означала будто в насмешку «меч».

То ли судьба, то ли разведчик на пенсии оказался тем ещё шутником.

Дина вдыхает воздух шумно, во все лёгкие и голосом, что звенит в воздухе напряжением, проговаривает звонко и надтреснуто:

— Да, — пальцы сминают подол грубой юбки, а по виску тем временем стекает вниз капля солёного пота. — И я пришла сообщить информацию о титанах-шифтерах.

В кабинете же оглушающе тихо.

Эрвин в интересе приподнимает брови, а сзади, в эту же минуту еле слышно хлопает дверь. И Дине не требуется много ума, чтобы понять, что там, прямо сейчас, за её спиной, молчаливой тенью стоит вошедший так невовремя сильнейший воин человечества.

Назад пути теперь нет.

Маска лжеца трескается.

— А теперь... вы можете об этом поподробнее, миз?

***

Загляните в душу свою, и будет ли тогда день или ночь, вы найдете там кладбище. Маленькое, жадное, так много поглотившее. И тихий, грустный шепот услышите вы — отражение былых тяжелых стонов, когда дорог был мертвец, которого опускали в могилу, и вы не успели ни разлюбить его, ни позабыть; и памятники увидите вы, и надписи, которые наполовину смыты слезами, и тихие, глухие могилки — маленькие, зловещие бугорки, под которыми скрыто то, что было живо, хотя вы не знали его жизни и не заметили смерти. А может быть, то было самое лучшее в вашей душе...

(из книги «Прекрасна жизнь для воскресших» Андреева Леонида Николаевича)