Шаг в пропасть

Воспоминания Феличиано о древних временах были полотном не цельным, а скорее продырявленным тут и там. Где-то с заплатками, где-то без них. Эти чёрные пятна, казалось, заполнялись яркими образами, когда он читал книги о Римской империи или смотрел постановки в театре. Хотелось отдохнуть от реальности, сбежать от неё. Юлий Цезарь — чем не герой! Вряд ли он, конечно, валялся на диване и читал посредственные романы, но Феличиано было плевать. Его затягивало в бездну. Нужна была искра. Искра, которая прогнала бы кошмары.

   Он не обратил внимания на громкие шаги со стороны кухни и едва не выронил книжку, когда Романо рявкнул:

   — Север, чёрт побери! Хватит меня игнорировать!

   — А? — растерянно посмотрел на него Феличиано и улыбнулся совершенно не к месту. Сказал полушутя: — А фартук тебе идёт.

   — Слушай, я всё понимаю, но… Да пошёл ты, — Романо принялся его с себя стягивать. — Может, расскажешь мне правду? Прошло уже три дня.

Мгновенно поняв, к чему тот клонил, Феличиано захлопнул книгу и уже без улыбки обратился к нему:

   — Зачем тебе это знать?

   — Эй, спокойнее. Ты обещал, — нахмурился Романо и, скомкав несчастный фартук, уселся прямо на пол. Навязчивую мысль, как это, должно быть, холодно, Феличиано постарался прогнать. Его больше никто не держал взаперти и не пытал.

   Уходить Романо не собирался, а крыть между тем было нечем. Феличиано, правда, не помнил, что он там обещал, но ссориться не хотелось. Неторопливо сев, лишь бы потянуть время, он укутался в плед получше и едва сдержал дрожь, стоило только подумать, что придётся обо всём рассказать. Отвратительную, совсем не благородную историю. Романо выжидающе смотрел на него. Феличиано отвечал мрачным взглядом.

   — Тебе не понравится.

   — Мне не нравится уже то, что ты был похищен, ясно? Его Величество, кстати, считал, что ты ушёл с этой швалью по своей воле. Он прав?

   — Нет!

   Как будто Феличиано нарочно нарвался на фашистов! Как будто он их заставил уволочь себя к чёрту на рога.

   — Я верю, что нет. Тебе надо будет его разубедить. Всех их.

   — Почему я должен кого-то убеждать и разубеждать? — пробормотал Феличиано и отвёл на миг взгляд. — И что ты хочешь знать?

   — Всё.

   — Это слишком расплывчато, — возразил он, стараясь не вспоминать ни комнатушку с ободранными стенами, ни холод, ни мольбы о пощаде, ни крики, хрипы, дерьмо и вонь, ни собственную подлость. — Мне было… Это было ужасно. Я не хочу об этом говорить. И писать об этом я тоже не буду, — сразу добавил он, как только Романо открыл рот.

   Воцарилась тишина. Но лучше уж она, чем унизительная, гадкая правда или лишь чуть более красивая ложь. Что если Романо угодит в ту же ловушку? Что если он перенесёт то же самое? Что если он на собственной шкуре ощутит всю цену слабости? Надо было сделать в первую очередь так, чтобы ни закон, ни сами люди не допускали подобного, и если для этого нужен железный кулак, важно ли, кому он принадлежит?

   — Ты мне доверяешь, Феличиано?

   — Это не вопрос доверия, — вскинувшись, сбивчиво ответил он, и на щёки брызнула краска стыда. Он и себе не рассказал бы об этом, если бы только мог. — Просто поверь. Тебе достаточно знать, что это было ужасно. С остальным я разберусь сам…

   — Вот всегда ты так! — вдруг взорвался Романо и поднялся на ноги.

   — Что? О чём ты?..

   — Ни о чём, — он направился обратно на кухню, расправляя фартук. Что на этот раз не так? Поборов желание закатить глаза, Феличиано вцепился в плед, стащил себя с дивана и просеменил за братом к плите.

   — Ты, чёрт побери, никогда ничего не рассказываешь, — рыкнул тот, развернувшись к нему. — Пока тебя не было, мне пришлось быть за тебя, ты это понимаешь или нет? Знаешь как это сложно?! Наверняка даже Испания всё понял, что уж говорить об остальных, хотя о чём я? Никто и не верил, что у нас дома всё хорошо!

   Феличиано поспешил его перебить:

   — Но теперь я здесь и обо всём позабочусь, разве нет? Ты проделал огромную работу, ты действительно молодец. Я думал, ты будешь рад наконец вернуться к своим делам.

   Он уже вник в вопросы, связанные с конференцией в Генуе, которая должна была вот-вот начаться. Последний месяц Романо вертелся как белка в колесе, чтобы ничего не упустить, организовать встречу стран на высшем уровне и никому при этом не проболтаться, что Феличиано пропал. Март и апрель 1922 года… Только пусть европейцы если разругаются, то когда угодно, но не этой весной, и где угодно, но не в Италии. Пока было неясно, справился ли Романо с этой задачей, но сверху никто не ворчал.

   Почему Романо так побледнел?

   — Напомни мне, пожалуйста, — со злостью выдал он, сверкая глазами и белея лицом, — мы одна страна или нет? Я тебе провинция, что ли?

   — Да что с тобой?! Нет, ты не провинция и уж тем более не моя.

   — Значит, ты ещё помнишь, что я твой старший брат?

   Любой бы узнал эту песенку из тысячи. Однако что тут можно было ответить? Феличиано выбрал молчание. Романо сейчас напоминал разбуженный вулкан, внутри у него всё кипело, готовилась вырваться лава злости. Он всегда был вспыльчивым, но сегодня взорвался почти без повода. Феличиано тоже надоела такая жизнь, но он держал себя в руках, а ведь вроде как был младше.

   Романо отвернулся к кастрюлям и проверил их содержимое.

   — Короче говоря, руководить конференцией на уровне стран буду я.

   Феличиано удивлённо на него посмотрел. Романо — возглавит конференцию?

   — Погоди, это моя работа…

   — Тебе надо отдыхать. Ты только что вернулся от этих упырей, думаешь, ты в состоянии заниматься политикой?

   Тон у Романо был очень спокойный. Как будто у плиты стоял другой человек. Мгновение назад он цедил злые слова, а теперь пялился в кастрюльки и вёл себя как Англия. Впрочем, настоящий Англия шею свернул бы за такое сравнение.

   — Рано или поздно тебе придётся рассказать. Я рад, что ты помнишь, что я не провинция, с которой можно ничем не делиться. И, смирись, конференцию организовывал я, — посмотрел Романо на брата, — я её и проведу.

   Обычно крикливый пустобрёх, сейчас он казался уверенным в себе государством. Так непривычно. Так желанно. Может, Феличиано тоже выглядел так со стороны, но он-то знал, насколько это далеко от реальности. Забыть Версальский позор он ещё долго не сможет. Он, наследник Римской империи, вёл себя как жалкая шавка. Он не справлялся. Да что там, он пожирал сам себя!

   На кухне повисла гробовая тишина. Если Романо был просто неподвижен, то Феличиано, казалось, не дышал вовсе. В груди зрела злость. Такая же, какая захлестнула его, когда он безуспешно убегал от фашистов. Он не хотел в очередной раз позориться перед Романо. А тот, очевидно, не мог его молчание вынести.

   — Ну так что? — разломил тишину Романо. — Слушай, я же не для забавы спрашиваю…

   — Я понимаю, — ответил Феличиано и попробовал улыбнуться, но лучше бы не пытался, честное слово. — Это не было так уж страшно, на самом деле. Просто, — опустив голову, он уставился в стол, — там был не только я, понимаешь? Там было грязно, воняло, люди умирали от пыток и избиений, это было… это было хуже войны.

   — На войне тоже полно дерьма.

   — На войне ты вооружён. На войне ты знаешь, что идёт война.

   Романо передёрнуло. Он спросил:

   — Так «там» — это где?

   Феличиано не ответил.

   Он не мог ответить.

   — Я не собираюсь никому рассказывать, — добавил Романо, смекнув, почему он молчит. — Чёрт, что за хрень вообще?! Тебя похитили, измучили — и не отрицай, здесь слепых нет! — а ты опасаешься, что я расскажу об этом королю? Остальным? Помилуй, я чудовище, что ли?!

   — Я не буду перед ними отчитываться.

   — Придётся, и ты это знаешь. Иначе они точно решат, что ты предал монархию, церковь, Бога…

   Феличиано неуютно повёл плечами, словно в комнате похолодало.

   — Придумаю что-нибудь.

   Больше он ничего не сказал. Романо продолжил сверлить его взглядом, молча требовать ответ, одновременно предупреждая о последствиях, но Феличиано не раскололся. В его долгой жизни бывали дни и похуже, но сейчас подобные мысли не помогали. Пытки, унижения, смерть — каждый раз как в первый. Древний Рим умел превращать их в честь и достоинство, но этот талант не передался его слабому внуку. Италия не стала великой империей.

   Италии не хватало дисциплины, единства…

   Но больше всего — силы.

* * *

   Феличиано бежал, бежал изо всех сил по пустому центральному парку, сердце бешено колотилось, дыхание сбивалось, мелькали мимо фонари. Угроза наступала на пятки, выжимала из него всё, становилась ближе и ближе. Фашисты догоняли, и он в отчаянной надежде свернул с аллеи в гущу деревьев. Ветки больно хлестали по рукам и ногам, цеплялись за пальто и мешали, и отовсюду гулко, громоподобно звучало:

   — Красная сволочь!.. Из-за них!.. Страна катится чёрт знает куда…[1]

   — Италия? Попрошайки Европы, — эхом вплёлся в клубок слов голос Британии.

   — А, этот милый слабый Италия… — вторил ему Франция.

   — Ты нас не защитил… Ты нас не отстоял… — обвиняли Италию итальянцы.

   — Мог бы и сделать что-нибудь! — Романо.

   Феличиано бежал, бежал изо всех сил, тоже бывший солдат, но ослабленный, худой, оголодавший. Кривая коряга прыгнула под ноги, он споткнулся и с вскриком упал, до боли впившись пальцами в землю. Не в силах встать, подгоняемый отчаянием, он пополз вперёд, но вот раздались шаги совсем рядом. Прошлогодняя листва мягко сминалась под подошвами человека явно тяжёлого. Феличиано застыл. Страх сковал стальными цепями, было не шелохнуться, и когда фашисты его окружили, всё погрузилось во тьму.

   Она рассеялась, открыв взгляду ободранные стены, жёлтый свет с потолка, двух парней в чёрных рубашках, один из которых держал паяльную лампу. В нос ударила ядрёная вонь. Феличиано рванулся назад, прижался спиной к холодному камню. На руках звякнули кандалы. Ужас накрыл его душной волной. Только не снова… не снова… не снова… Это всё уже было!

   — Сам виноват, — выплюнул фашист с паяльной лампой.

   Его напарник размял кулаки и замахнулся. Перед глазами вновь потемнело, осталась лишь одна боль. Звенели цепи от попыток Феличиано увернуться, каждый новый удар сгибал его пополам. Он сплюнул кровавую слюну на ботинок, которым тут же врезали ему в живот. Фашисты задавали вопросы, их губы шевелились, глаза сверкали бешеной злостью, но Феличиано не слышал ничего, кроме стука своего сердца.

   — Помаринуйся здесь пару деньков, — с трудом разобрал он посреди гула, которым вибрировал мир.

   В руке у фашиста мелькнула бутыль, и тот довольным тоном сказал, что это слабительное — касторка. Феличиано скрутило, он закрылся руками, пока ему в рот пытались влить эту гадость, стискивал зубы как мог, но несколько ударов расправились с этим. Он закричал, дёргая цепи. Кандалы… Избиения… Горлышко бутыли…

   — Что, что с тобой?! — схватив его за плечи, принялись его трясти эти парни.

   Феличиано рванулся ударить их, и цепи куда-то исчезли, свет сменился тьмой, он с чьей-то тушей внезапно рухнул на пол. Кровь оглушительно стучала в висках.

   — Твою мать, Феличиано… — простонал кто-то под ним и грубо спихнул с себя в сторону. — Вроде худой, а тяжеленный!

   Его как ледяной водой окатило. Не в силах сдержать дрожь, он смотрел на Романо. Тот сел, потирая ушибленную грудь, всего лишь ушибленную. Феличиано трясло. Романо повернулся к нему лицом, не знавшим побоев. И зубы ему не выбивали, и не поили чёрт знает чем. Хорошо ему было здесь, на свободе. Никто над ним не издевался.

Феличиано сжал кулаки. Почему похитили его, а не Романо? Почему всё досталось ему одному?!

   — Ты кричал.

   Романо, приблизившись, взял его за плечи, но Феличиано поспешно стряхнул его руки. Он не хотел, чтобы к нему прикасались.

   — Ты ничего не расскажешь, верно?

   Он провёл ладонями по лицу, как будто сдирая ночной кошмар, и судорожно вздохнул. Ноги подрагивали, когда он вставал. Романо тут же подхватился, бросился помочь, но Феличиано его оттолкнул. Поднявшись, он направился в ванную. От пота одежда противно липла к коже. Хотелось смыть с себя всё дерьмо.

   Жёлтый свет вырвал из темноты квадратное помещение с безвкусной плиткой, и, ёжась от холода, Феличиано подошёл к раковине. Из прямоугольного зеркала над ней на него смотрел уставший измученный парень, с засевшим в глубине глаз бессилием. Стало стыдно за недавние злые мысли. Романо не заслужил такой участи. Хорошо, что к фашистам угодил не он.

   Чувствуя себя абсолютным ничтожеством, Феличиано быстро включил воду и, набрав её в ладони, смыл побежавшие всё-таки слёзы.

* * *

Умелые шпионы время от времени, прикидываясь прохожими из серой толпы улиц, передавали Феличиано и Романо приказы правительства, короля, министерств, но сейчас они сами хотели встретиться и обсудить конференцию. Впервые за долгое время в Италии, Генуе, соберётся по меньшей мере тридцать стран. Какая это бомба, наверное, понять могли только политики и те, кто с ними регулярно общался. Впрочем, нынче в каждой итальянской кухне обсуждали политику…

   Феличиано едва стоял от усталости, но надо было держаться: столько дел ещё не сделано, а оплошать перед лицом других государств было недопустимо. Консультация не помешала бы. Братья Варгас как минимум год не участвовали в политике, сидели в чужой квартирке в бедных кварталах Рима и скрывались, пока их люди пытались прийти к хоть какой-то стабильности. Судя по бесконечным сомнениям Севера и вспышкам гнева Юга, безуспешно.

   Пока были в центре, Романо настоял на походе в церковь. Феличиано сам удивился мелькнувшей у него скептической мысли, что вряд ли это поможет. Неужели Господь Бог оставил Италию? Оставил сам Рим? Пытаясь затолкать потаённый ужас как можно глубже, задавить его, забыть, Феличиано с Романо зашёл в Сант-Андреа-аль-Квиринале[2]. Они привычно окунули пальцы в чашу со святой водой у входа, осенили себя крёстным знамением…

   Небольшая и старая, величественная церковь встретила их благочестивым безмолвием. Помимо них, здесь было ещё несколько людей — необыкновенно мало для выходного дня. Обменявшись с братом взглядами, Феличиано первым сделал шаг к алтарю и поклонился перед крестом. Италии нужна была помощь. Он сам в себе разобраться не мог. Их с братом пожирали гнев и стремление к переменам, уже неважно каким, только бы выбраться из ямы, в которую они рухнули после войны. Почти инстинктивно Феличиано сжал кулак у груди там, где был к ней прижат нательный крест под одеждой.

   Бесполезный кулон.

   Мира в душе это не принесло. Только обиду и пугающую злость на то лишь, что приходится кланяться, сутулить плечи, опускать взгляд и за пределами церкви. Но Феличиано понимал, что выпавшие на его долю беды если были насланы Господом, то за участие в Великой войне. За что же ещё? Такой страшной бойни ещё не знал мир. Италия потеряла столько жизней, пролилось столько крови… И ради чего? Ради бедности и беспорядков на улицах? Ради унижений на политическом поприще? Ради выживания, а не жизни?

   Почему это Италия должна молить о прощении?

   Почему не молят о прощении её?

   Взгляды Иисуса и ангелов под куполом были пусты и равнодушны. Бог оставил Италию. Мысленно обратившись к Франциску Ассизскому, их с Романо святому покровителю, Феличиано задал эти вопросы. Может, они и правда виновны? Итальянские фашисты и коммунисты отрицали существование Бога, впервые сомневался в нём и Феличиано. Украдкой он взглянул на Романо: более сосредоточенный, тот не обращал ни на что внимания. Что ещё было ждать от монархиста? И почему это раздражало Феличиано? День ото дня становилось лишь хуже. Когда он в последний раз виделся со своими провинциями и провинциями Юга, они были готовы сцепиться друг с другом и все — все! — винили в этом его.

   Феличиано давно не приходил пообщаться с Богом, и теперь обуревавшие его чувства пугали и сутью своей, и силой. Разумеется, Романо он ничего не сказал. Когда они покинули святые стены, тяжесть на сердце никуда не ушла. И всё же Бог существует. Как можно было допустить и росточек сомнений? Фашисты пытали Феличиано, пока он не присоединился к ним, сам себе поражаясь и желая наконец раздавить всё, что заставляет его колебаться, страдать, ничему не верить. Но правильное ли это желание? Северная Италия не был человеком. Если он желал от чего-то избавиться, зачастую этим «чем-то» были люди.

   Его собственные несчастные, обозлившиеся люди.

   Они тенью самих себя проходили мимо, некоторые проезжали на автомобилях. С шумом промчался грузовик с чернорубашечниками в кузове, вопившими стихотворения д`Аннунцио[3].

   Наконец впереди показалась неприметного вида аптека с лекарской змеёй на вывеске. Ну кто заподозрит в аптекаре агента короля? Ему Феличиано с Романо сообщили, что Северу и Югу есть что сказать. Вернее говоря, спросить, но кто из власть имущих почешется ради ответов на чужие вопросы?

   — Никаких проблем быть не должно, — нервничая, заявил Романо, который занимался подготовкой к конференции. — Меня заверяли, что и полиция будет наготове, и даже армия… В общем, беспорядков не будет. Да и вроде все мы должны понимать, что если устроим какой-то бардак, когда в Генуе будет дохрена стран, то практически себя продадим, нет?

   Они неторопливо, кружными путями, брели в сторону места встречи. Пасмурное небо устилало Рим влажным покрывалом туч, ветер незримой холодной рукой пробирался под одежду, но братья-итальянцы и не думали нигде укрываться, чуть ли не назло всем. По крайней мере, Феличиано точно назло.

   — Феличиано, чёрт тебя дери, скажи уже что-нибудь!

   — Что?

   — Ну, например, что ты думаешь обо всём этом, — раздражённо пояснил Романо.

   — Ты же решил провести конференцию без моей помощи, — в порыве такого же раздражения, скрывая его за мягким тоном, ответил Феличиано и спрятал руки в карманах куртки, в одном из которых нащупал нож. Сейчас только дурак покидал дом безоружным. Не то чтобы это помогло Феличиано отбиться от фашистов: в тот день он оказался как раз дураком.

   — Я не отказывался от твоей помощи, — негромко проворчал Романо и больше ничего не сказал.

   На встрече в погребе винной лавки на окраине Рима представитель правительства смотрел на них растерянно, силясь это скрыть, впрочем, безуспешно. Впервые он видел настоящие страны. Должно быть, разочаровался. Феличиано и сам бы ощутил то же самое, если бы вместо итальянца, живущего достойно, увидел бедняка.

* * *

На конференцию в Генуе им выдали хорошие костюмы. Нельзя было опозориться на глазах у Европы — и, отдельно, Японии. Формально страны созывались для обсуждения всеевропейских экономических проблем, однако на деле всё будет вертеться вокруг Германии и СССР. Политики — вершители государственных судеб — заседали в другом зале, нежели их подопечные. Каждый из них получил чёткие инструкции: что говорить надо, что — можно, что — нельзя ни в коем случае. Романо первым встречал гостей, указывая им нужный путь, а Феличиано стоял у дверей и помогал им найти отведённое им место.

   Некоторые уже по дороге заключали небольшие торговые сделки. Англия шёл со свитой из доминионов, рядом с ним шагал Франция. Они что-то обсуждали достаточно тихо, чтобы никто, кроме них, не слышал. Немного впереди России гордо шествовал Польша. Как давно его не было на международной арене? Венгрия и Австрия, теперь разведённые, были порознь, самостоятельные, оба казались уставшими. Австрия так и вовсе благородной бледностью напоминал привидение. Чехия и Словакия, плечом к плечу, приблизились ко входу одними из первых, и Италия вежливо сообщил им их места. Германия… вышел из толпы так, чтобы идти вровень с Францией.

   Феличиано похолодел.

   Франция повернул к Германии голову, и не пришлось чересчур напрягаться, чтобы представить в его глазах стальной блеск гильотин. Феличиано нашёл взглядом Романо и понял, что тот ничего не заметил. «Эту конференцию проведу я», говорил он…

   Улыбаясь в меру дружелюбно, Феличиано под полным любопытства взором Британской империи поспешил к Германии с Францией. Заинтересовались и остальные. Романо наконец-то заметил, что происходит у него за спиной.

   — Добро пожаловать, — поприветствовал Феличиано Франциска и Людвига, отвлекая обоих на себя, и повёл их дальше, к залу. — Давно не виделись, надеюсь, вы добрались хорошо? Мы впервые за долгое время соберёмся все вместе на мирной конференции… а потом прогуляемся по Генуе, одной из моих жемчужин! Вообще я хотел устроить вечеринку в любимом генуэзском баре, но правительство выбрало вариант поскучнее, правда, уже когда всё закончится. — Он сделал приунывший вид, но в следующий же миг расцвёл: — Зато это будет на корабле!

   На военном, но об этом немного попозже.

   — Интересно, — вежливо оценил Франция, теперь демонстративно игнорируя Германию. — Не ожидал так скоро узнать часть программы, назначенной на конец конференции практически через месяц.

   — На самом деле это та часть, которую я жду больше всего, — благодушно поделился с ним Феличиано и повернулся к Людвигу: — Так, проходи в центр, там место для тебя, а ты, Франциск…

   Германия и Франция направились к местам за длинным столом, уставленным папками с документами, ручками и бутылочками с водой. Настал черёд встречать австрийца — при мысли об этом Феличиано перестал улыбаться, но быстро взял себя в руки. Он видел со стороны Австрии не только плохое, ведь правда? Генуя станет значимой вехой в истории европейских международных отношений.

   Англия со странами британской короны подошёл следом за Австрией. Видимо, хотел понаблюдать за Италией, но повода для злорадства не получил. По правде говоря, у Феличиано уже начинала болеть голова: он по опыту знал, что когда один и тот же вопрос обсуждает слишком много сторон, базара не избежать — шумного птичьего базара во главе с самыми большими и наглыми. Политики, наверное, вели себя более или менее сдержанно, в конце концов, долг обязывал. А вот страны были попроще. Гораздо.

   Всего тридцать шесть стран, включая те, что выступали за одну наподобие Северной и Южной Италии, а также доминионы Британии.

   Когда все расселись по местам, Романо проверил, не осталось ли кого снаружи, и наконец закрыл двери. Феличиано собрался было по привычке встать и поприветствовать всех разом, но вовремя одёрнул себя. Эта роль сегодня отводилась его старшему брату, который вполне её заслужил.

   — Итак, — встал тот рядом с Феличиано под взгляды остальных, — мы, Италия, от имени Его Величества короля Витторио Эммануэле III приветствуем всех собравшихся сегодня в этом зале на первом пленарном заседании Международной Экономической Конференции в Генуе…

   Пока Романо говорил — и вряд ли его кто-то слушал, Феличиано ещё раз оглядел другие страны. Особое любопытство вызывали Германия и Россия. Веймарская республика и… как его там теперь?.. Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика, представляющая весь СССР. О господи. Хотя не то чтобы остальные в любви к длинным официальным именам отставали.

   У всех, не только у немца и русского, был усталый болезненный вид, и своё состояние каждый скрывал в меру возможностей, весьма ограниченных. Франция наполнил водой стакан и пил оттуда чересчур часто, на перерыве наверняка попросит ещё; Англия взялся за ручку, чтобы скрыть неконтролируемую дрожь рук, вдобавок скоро ему выступать; у России был немигающий взгляд, что делало его ещё более жутким; Германия исхудал, но упрямо держался и, к примеру, не пил воду вёдрами. Интересно, где его старший брат, вечно похвалявшийся прусским величием. Может, совсем плохо себя чувствует?

   — …Италия бесконечно рада тому, что конференция, успешный исход которой зависит, главным образом, от доброй воли всех собравшихся здесь наций, имеет место в одном из наиболее славных итальянских городов[4]. Я прочту вам телеграмму от короля… Так, где она…

   — Держи, — Феличиано быстро отыскал её среди бумаг у Романо.

   — Спасибо, — покосился тот на него, но помощь принял.

   Затем пошли благодарности, обещания, словесные рукопожатия и прочая дипломатическая чушь, которая становилась необходимой именно в минуты беды. Романо старался вести диалог, но, бывало, всё равно ругался себе под нос, хорошо хоть по-итальянски. Феличиано понадеялся, это слышал лишь он.

   Настал черёд избрать председателя, который будет давать слово кому надо и, по сути, управлять диалогом. Италия, страна-хозяин, заранее договорилась с Британией и Францией… но из-за желания Романо вести придётся сейчас импровизировать.

   — Не сочтите за грубость, господа, но я несколько удивлён. Традиционно за государство Италия выступал Север… — взглянул на Феличиано Артур.

   Феличиано выкрутился легко:

   — Это мирная экономическая конференция, организованная по принципу равноправия всех стран, разве нет? Поэтому мы решили, что право представлять наш общий дом есть не только у меня. Я считаю, это справедливо.

   — Действительно, — поддержал его Россия и улыбнулся. Коммунист, он готов был стоять за угнетённых, особенно крестьян и рабочих, вот итальянский Юг и нравился ему больше Севера[5].

   По лицу Британии было видно, что он хотел согласиться, но сверху получил совсем другие приказы. Он высказался в пользу Феличиано, такое же мнение выразил Франция, и за этими двумя титанами пошла половина собравшихся. Россия промолчал. Выбор ведущих стран-победителей был решающим, Романо сел за стол, Феличиано поднялся и поклонился коллегам.

   Теперь надо было не передраться не только здесь, но и дома, после всех заседаний.

   Как же Феличиано устал.

* * *

По возвращении домой после первого пленума Романо ничего не сказал, и Феличиано тоже не стал поднимать болезненную тему. Конференция напоминала танец на лезвии: с одной стороны его — капиталисты, с другой — коммунисты, а Италии было важно удержаться на грани, чтобы не задеть ни тех, ни других. Хотя тяготели они всё же к первым, наиболее сильным сейчас. Трудно было перечить Франции и Британской империи, которым сейчас было море по колено, несмотря на в целом нездоровый вид. Франция попросту Германии мстил и даже не стеснялся это показывать. Британия вёл себя осторожнее… Ему было что-то надо от Советского Союза. Он в принципе привык, что перевешивает та чаша весов, которую выберет британский лев. Чуть ли не главным пунктом конференции было обчистить карманы России и Германии, и когда Романо это понял, его решимость выступать за всю Италию заметно поугасла.

   — Ты же всегда понимал, что такое политика, — как-то вечером обратился к нему Феличиано. — Самое любопытное знаешь что? Мы всего лишь повторяем, как попугаи, то, что нам сказало начальство, даже Франция и Британия со своими свободами. Сами мы не справляемся. Не соображаем, не можем выбрать…

   И их снова разрывало на части.

   — Это фарс, а не конференция, — выплюнул Романо, мешая сахар в чашке чая, расположившись в мягком кресле с резными подлокотниками. Хотелось насладиться благами цивилизации перед возвращением в квартирку в Риме.

   Правда, Варгасы уже засветились, их увидели, скорее всего, те, от кого король Витторио надеялся их скрыть. Значит ли это, что их вернут во дворец? Но даже если да, какой смысл, если большая часть страны так и останется в нищете? Надо было что-то менять. Пока пытались дипломатией и пламенными речами, но Феличиано и Романо уже устали ждать обещанное прекрасное будущее. От них обоих несло гражданской войной. На улицах давно лилась кровь, люди похищали друг друга, избивали, грабили магазины и чужие дома. Италия заболевала, но пока что всё было тихо. Ад ждал впереди.

   — Но проводишь эту конференцию всё равно ты, — помрачнев, заметил Романо и отхлебнул чай — хороший, крепкий, ароматный. Феличиано вздохнул.

   — Я не виноват, что так захотели наши хозяева мира, — обиженно нахмурился он, помня, что перешёл на сторону Антанты по Лондонскому договору, сулившему ему с братом богатые колонии. Англия наобещал с три короба, Северная Италия ему поверил и выбрал за кого воевать… чтобы стать побеждённым среди победителей.

   Совсем не высоты Римской империи.

   Романо помолчал ещё с минуту, прежде чем отставить чашку чая на столик и посмотреть Феличиано в глаза. Внимательно, настойчиво и воинственно. Феличиано поспешил предупредить назревавшую ссору:

   — Какая разница, кто из нас выступает от всего нашего дома? Судить будут в равной степени обоих, к тому же ты всегда перекладывал эти дела на меня, а теперь, когда понял что это…

   — Ну да, в Версале ты поборолся за нас херово[6].

   Феличиано побледнел.

   — Ты винишь в этом меня? — севшим голосом спросил он.

   — Никого я не виню, я констатирую факт, — отвернулся Романо, поняв, что посеял зёрна скандала. — Ты не видишь, что ли, что мы нужны Европе исключительно слабыми? С тобой в Версальском дворце не считались, со мной не считаются в Сан-Джорджо[7], ты им просто-напросто удобен…

   — Послушай, давай не будем ругаться, — примирительно улыбаясь, предложил Феличиано в попытке сгладить углы. — И не называй меня «удобным», как будто я ничего не могу сделать. Мы станем лучше, мы станем сильнее, всё непременно наладится…

   — Это так ты себя успокаиваешь, да? Не ты ли будишь меня, крича по ночам?

   — Что ты от меня хочешь? — всплеснул руками Феличиано, отчаявшись понять брата. — Мне идти ругаться с теми, кто победил в Великой войне? Мы Англии должны кучу денег, между прочим, и Америке, хорошо хоть его здесь нет… — С каждым словом его голос становился всё глуше.

   Воцарилось молчание. Романо снова взял чашку и осторожно, боясь разбить хрупкую тишину, сделал пару глотков. Подавленный Феличиано сидел напротив и водил взглядом по косым столбам света, проникавшим через полупрозрачные тюли. Ткань невесомо колыхалась от дуновений ветра, искажая тени от стрельчатых окон. Сидеть бы так вечность, ничего не решать, просто отдыхать… Утопия и бездействие. Чем больше думал об этом, тем лучше он понимал, что кругом были враги. Никто их с Романо не ценил. Никто их с Романо не уважал.

   Никто их с Романо не любил, даже дома.

   Эта мысль вертелась в голове так и эдак, цепляя к себе все остальные, и лишь иногда Феличиано казалось, что он зациклился. Но разве он был неправ? Где всё то, что ему обещали? Где по-настоящему богатые колонии, где новая Римская империя, только с именем Италии, где уважение других стран? Где, чёрт возьми, нормальная жизнь? Казалось, эпоха империй подходила к закату, большая часть из них рухнула, но Британия, к примеру, и Франция…

   Феличиано завидовал?

   Феличиано завидовал.

   Зависть — смертный грех. Гордыня, жадность — тоже. Но Бог ведь оставил Италию, а сами они не справлялись.

   Ещё больше это стало заметно после фортеля России и Германии под названием Рапалльский договор. Франция рвал и метал, Англия, как всегда, вёл себя сдержанней, но и ему это пришлось не по нраву, и итальянцы просто затихли, наблюдая за участниками этого цирка. Генуэзская конференция провалилась.

* * *

Италию лихорадило. За неудачной конференцией пошли другие, с передовиц газет не сходили тревожные заголовки, Феличиано с Романо расхватывали свежие номера, а время от времени крали, и сортировали: эти — от социалистов, эти — от анархистов… от демократов… от фашистов… Поток дел, больших и малых, казалось, был без конца. Однажды к ним в квартирку заявился сам Факта, но закончилось это лишь ссорой его, как ни странно, с Романо. Феличиано, сдерживаясь, увёл брата на кухню и беседу с главой кабинета министров завершил сам. Разумеется, во дворец страну никто не вернул. Зачем, если это бессмысленно?

   Ситуация от месяца к месяцу лучше не становилась. Порой Феличиано вспоминал времена, когда даже в тяжёлые дни у него всё же было, например, вдохновение. Сейчас царила полная неразбериха, и зерна созидания он в ней не видел. Прошло лето, настала осень, деревья к октябрю облетели, устлав деревни и города красно-золотыми лоскутьями. Но сердца эта красота не коснулась.

   Романо всё чаще держался короля и пытался удержать рядом Феличиано, и если прежде они мирились друг с другом, то к осени — уже нет.

   — Мы должны быть сильной Италией, — бормотал Феличиано перед сном, засыпал и в холодному поту просыпался. Романо больше не приходил поддержать его после кошмаров. Они стали ругаться всё чаще, и оба понимали, что это значит, хотя, казалось бы, нет на свете семьи, в которой ни разу не было ссор.

   Остановиться они уже не могли.

* * *

Остановиться теперь было нельзя. Ещё покусывали сомнения, но Феличиано почти себя убедил, что альтернатив больше нет. Италия была никому не нужна, кроме самих итальянцев — и почему он так долго не понимал эту горькую истину?

   Перекрыв бегущую из крана воду, как только вместо грязно-коричневой пошла прозрачная и чистая, он поднял взгляд на зеркало. Свет в ванной то появлялся, то гас. Стоило бы проверить проводку. Канализацией больше не пахло, и ночных кошмаров стало поменьше, хотя в отражении Феличиано всё равно видел уставшего простого итальянца, но то ли тени легли так, то ли он правда ожесточился. Он растянул губы в улыбке. Получилось зловеще.

   Коварная игра света порой забавляла.

   Он услышал из коридора, как ключ провернулся в замке три раза. Романо вернулся. Выйдя его встретить, Феличиано, пока тот не возмутился, снял все цепочки с двери, забрал у него пару сумок с едой и направился на кухню. Рис, картошка…

   — Магазин ограбил?

   — Если бы ограбил, притащил бы побольше, — фыркнул тот, проходя следом, и вдруг заявил: — Собирайся, потом разберёмся с едой. Его Величество желает нас видеть.

   — По поводу?

   — Думаешь, он сказал?

   Феличиано молча раскладывал по полкам мешочки и бумажные пакеты. Это волновало его всяко больше, чем очередные желания тех, кто должен был заботиться вообще-то о нём. Он взял кухонный нож, чтобы положить в ящик, и сам не понял, почему замер, задумчиво глядя на сияющее на свету лезвие.

   — Ты снова меня игнорируешь? Что за дурная привычка, бесит, между прочим!

   Вздрогнув, как будто очнувшись, Феличиано вернул нож к столовым приборам и пожал плечами. Он не хотел говорить о короле, во всяком случае, с Романо. Получится ли сегодня приготовить ризотто? Он не ел с прошлого дня, но нынешних запасов, если растянуть, хватит на пару недель. Он уже не расстраивался. Просто-напросто знал, что перемен не будет, если ничего не сделать.

   Когда Романо резким шагом обошёл его и встал перед ним, Феличиано только нахмурился.

   — Иди к Его Величеству один.

   — Что с тобой происходит, чёрт возьми? — тихо, слишком тихо спросил Романо. Феличиано парировал:

   — Это с тобой что происходит? Разуй глаза наконец. Смысл ждать чуда, зная, что его не случится? — отвернувшись, он собрался выйти из кухни, но Романо преградил ему путь. — Отойди…

   Романо не шелохнулся.

   — Отойди, пожалуйста, — начал сердиться Феличиано.

   — Не ты ли говорил мне, что мы станем лучше и всё непременно наладится? — отрезал тот и вдруг схватил его за грудки. — Ты сам понимаешь, в кого превращаешься? Теперь от тебя хрен знает чего ждать! Это влияет и на меня, чёрт возьми! Я становлюсь как ты…

   Отцепив от себя его руки, Феличиано без замаха врезал ему в челюсть. В кулаке отозвалась боль, но ошарашенное лицо Романо того стоило. В конце концов, сколько можно терпеть все унижения?

   — Не кричи на меня. Не хочешь жить со мной — вперёд, к себе в деревню, на юг. Я о тебе позабочусь. Я позабочусь обо всех нас, — со злой решимостью заявил он и направился прочь, но на пороге кухни Романо развернул его к себе за плечо и ударил в ответ.

   Феличиано поймал того за рубашку и потянул за собой, ткань громко затрещала, и они с Романо, сцепившись, покатились по полу. Они опрокинули табуретки, уронили со стола кружку, в порыве чувств покрыли её осколки проклятьями и вытолкали друг друга в коридор.

   — Я никуда не пойду, — сопротивлялся Феличиано, пока Романо вытаскивал его наружу.

   — Это приказ короля.

   — И мы пойдём к нему в таком виде?

   Мятая пропитанная потом одежда, которой они собирали пыль с пола, взъерошенные волосы и синяки вряд ли впечатлили бы короля и премьер-министра. Романо потоптался на месте, выругался себе под нос и посмотрел Феличиано в глаза с такой искренней злобой, что на миг показалось: они были готовы друг друга убить.

   Тихо фыркнув, Феличиано быстро пошёл вниз по лестнице, но не по королевской указке, а прочь, прочь…

   Прочь от мысли, что они с Романо становились врагами.

* * *

Настроения во дворце царили тревожные. Романо послушно замер подле короля, не понимая, зачем их с Феличиано позвали. Последний, разумеется, посреди Рима сбежал, и Романо тогда мрачно подумал, мол, пусть катится к чёрту. Его Величество Витторио Эммануэле III, восседая в кресле, был погружён глубоко в свои мысли, и Южная Италия как страна молча стоял рядом, словно флаг или герб.

   Он вздрогнул, когда раздался стук в дверь и, не дожидаясь ответа, внутрь почти ворвался нынешний глава кабинета министров — синьор Луиджи Факта. Он кинул на Романо озадаченный взгляд, и Витторио, тоже посмотрев на него, кивком головы указал на соседнюю дверь. Нахмурившись, Романо неохотно подчинился. Вид у Факты был не на шутку взволнованный, и документы в руке тот сжимал слишком сильно.

   Закрывшись, Романо отошёл было и понял, что точно хочет подслушать этот разговор. Остановившись у самых дверей, он прислонился спиной к наличнику и удобнее пристроил ухо. Если бы король Витторио был против, то не отослал бы Романо всего лишь в соседнюю залу, верно?

   — …об ультиматуме Национальной фашистской партии…

   — Это фактически объявление войны, и если мы срочно не предпримем необходимые меры, то мы проиграем Италию, — убеждённо заявил Факта.

   Ответом стало молчание. Романо вслушивался в него так, что едва не выдал себя, чуть не упав у дверей. Он знал: Витторио с самого детства рос осторожным, немногословным человеком. Факта вновь заговорил:

   — Ваше Величество, мы…

   — Мы давно проиграли Италию, синьор Факта. И Северную, и Южную.

   — …мы подготовили декрет об осадном положении на случай вторжения чернорубашечников в Рим. Муссолини ясно дал понять, что у него готовы три колонны бойцов. Рим выстоит, Королевская итальянская армия будет приведена в боевую готовность меньше чем за день…

   Романо похолодел, понимая, что это значит. Он тщетно пытался почувствовать Феличиано сквозь расстояние, но тот слишком далеко находился: за века Рим разросся до огромных размеров. Этот древний город пережил много войн, но Романо не был уверен, что нечто вроде последней четырёхлетней бойни не поставит в его истории точку. Оружие вышло на такой уровень развития, что страшно было даже подумать.

   Факта между тем замолчал.

   Витторио заговорил:

   — Кто…

   И Романо удивлённо покосился на дверь: Витторио нелегко было вывести из себя.

   — Кто дал вам полномочия принимать такие решения? — сдерживая гнев, тяжёлым тоном спросил он.

   — Мы приняли это решение, Ваше Величество, но ратифицировать его можете только вы.

   — Вы понимаете, что если мы выпустим навстречу Муссолини Королевскую армию, нас ждёт гражданская война, как в России? Италия ещё никогда не была так близка к этому. Бенито Муссолини, — Витторио, судя по звукам, поднялся с кресла, — станет премьер-министром Италии, это моё последнее слово. Я не принимаю декрет вашего кабинета министров, синьор Факта. Это смертный приговор для Италии. Я не одобряю фашизм, но наша страна достаточно страдала. Ей нужна передышка.

   Куда ушёл Феличиано?

   Романо, ошарашенный, отошёл к окну. Пока улицы Рима казались спокойными.

Феличиано знал о фашистском вторжении в Рим? Если да, то неужели был согласен отдать их с ним сердце одному, растоптав всех остальных? Он так не хотел идти к королю, как будто испытывал к самой мысли об этом почти телесное отвращение. Матерь Божья, да они, Север и Юг страны, подрались. Гражданская война? Романо давно не видел никаких итальянских провинций, исключая Лацио[8]. Они желали вцепиться в глотки друг другу, как до Рисорджименто? Романо тоже обуревали сомнения, но он упрямо держался той истины, с которой прошёл через века[9].

   Ему надо встретиться с Феличиано.

   Срочно.

   Сейчас же!

   Плюнув на приказ короля, Романо громко постучал в двери и без разрешения вошёл, столкнулся с суровыми взглядами Витторио и Факты, и вывалил как на духу:

   — Я искать Северную Италию. Мне нужно понять, что с ним сейчас, чёрт возьми, происходит. Это напрямую влияет на меня, и я хочу знать, что мне грозит.

   — Мы анализируем ситуацию…

   — Я сам всё узнаю, — сверкнул глазами Романо. Факта неодобрительно насупил брови и повернулся к королю Витторио:

   — Должен сказать, не ожидал, что наши подопечные могут вести себя столь непочтительно.

   Мгновение Романо был готов на этого Факту наброситься. Какая уж тут почтительность! Он вдруг ощутил себя псом на цепи. Он не чувствовал Феличиано, и его могли никуда не пустить. К городу подступали фашисты, правительство решило мобилизовать армию, хотя Витторио был против, однако… случиться могло всё что угодно. Романо не хотел, чтобы их драка в квартирке обернулась кое-чем похуже.

   Даже если Феличиано превращался в чудовище.

   Пока что он вёл себя по-человечески, но, глядя на итальянский народ, Романо сомневался, надолго ли это. К тому же он сам начинал понимать, почему Феличиано стал таким, каким стал. Взгляд изменился у них обоих.

   — Иди, Романо, — дозволил Витторио.

   Романо бросился к выходу.

   Он сразу поспешил на Пьяцца Венеция, одну из центральных площадей Рима, но ещё на улице Плебишито почувствовал Феличиано. Едва-едва, но лучше, чем никак. Немедленно сменив курс, Романо помчался к ближайшей трамвайной остановке… но предпочёл угрозами и тычками выгнать из автомобиля безобидного на вид гражданина и уехать на его четырёх. У полиции сейчас были заботы посерьёзнее.

   Пока Романо ехал, он видел реакцию города. Римляне запирались в домах, подгоняемые страшными слухами. Закрывались и занавешивались окна. Осаждались магазины: народ запасался на будущее и не считал нужным платить. Чем ближе Романо был к подступам к Риму, тем громче вокруг становилось. В конце концов бросив автомобиль на обочине одной из неприметных дорог, он, словно гончая, помчался по следу Феличиано.

   Только, чуял он, было поздно.

   Вглубь Рима стекалось всё больше людей, уже слышался звон битых окон, мелькнули первые в чёрных рубашках. Запоздало Романо подумал, что надо было взять с собой что-то посерьёзнее, чем пара ножей. Но то самое особое чувство, помогавшее отличать таких, как они, воплощения стран, от обычных людей, становилось сильнее. Кто это как не Феличиано?! Рим сейчас прятался по домам. Лацио и подавно здесь не было… Романо на это надеялся.

   — Романо?

   Он резко обернулся.

   — Феличиано?.. — пробормотал он, глядя на своего младшего брата в чёрной фашистской рубашке.

   Кажется, говорить уже было не о чем. Романо всё понял с первого взгляда.

* * *

Феличиано увлёкся самосовершенствованием, и по не до конца понятной причине Романо не мог за ним не повторять. Нищета постепенно ушла, а вместе с ней и голод, многие люди стали зарабатывать, открылись фашистские кружки, на каждом шагу развевались национальные флаги Италии и полотна с фасциями партии. Первое время Романо казалось, что он попал в странный сон. А может, ему всего лишь привиделись как раз дни, полные неопределённости? Теперь же определённость была.

   Ещё какая.

   Романо приставили к Феличиано учиться быть настоящим фашистом, но пока он лишь видел, как его брат, не делясь с ним сокровенными мыслями, тащил с новыми своими друзьями очередного коммуниста в тюрьму. Святая миссия, очищение нации, прекрасный путь к совершенству!.. Не выдержав, Романо сплюнул себе под ноги. Еды и денег стало в достатке, тут только поаплодировать, к тому же партия и Ватикан пожали друг другу руки. Но кое-что не давало Романо покоя.

   Феличиано.

   Он так и не решился сказать всего пару предложений: «Почему ты присоединился к тем, кто так над тобой издевался? Ты ведь до сих пор порой кричишь по ночам». Разумеется, о своих снах Феличиано ничего не рассказывал.

   Только однажды он Романо доверился.

   — Я чувствую себя сильным, — улыбаясь, признался он и осторожно нанёс ещё пару мазков на старый портрет дедушки Рима в доспехах легионера. Эту картину ещё давно Феличиано написал сам и сейчас её реставрировал, желая обновить краски того величия, частью которого когда-то был.

   — Я больше никогда и никому не буду служить. Я… ни у кого не буду просить. Тем, кому служат, тем, у кого просят, буду я сам, — продолжал улыбаться Феличиано так же светло и мило, как раньше.

   Внешне и по манерам не сильно-то он изменился, но по какой-то причине Романо своего младшего брата больше не узнавал. И не доверял, понимая, что тот в любую минуту мог упечь его за решётку.

   Было ли это правильно? Кто знает. Ватикан одобрил фашизм. Романо и Феличиано изменились. Они шагнули вперёд.

   Как бы это не стало шагом всего лишь в новую пропасть.