Вот юноша в своей комнате. Так уж вышло, что сегодня, 13 Апреля, у него День Рождения. И…
Ой, прошу прощения, на данный момент комната всё же пуста, а наш герой находится в ванной. Господи, какой же просчёт, я была уверена, что он находится в своей комнате. Ещё раз прошу прощения за столь неожиданный форс мажор.
Парня зовут Джон Эгберт, и сегодня ему исполняется двадцать три. Знаменательное число — всего десять лет назад началось его знаменательное приключение, разделившее всю его жизнь на «до» и «после». И уже как семь лет он живёт на прекрасной Земле С, ставшей пристанищем для стольких рас.
По случаю своего Дня Рождения Джон решил сбрить свою трёхнедельную щетину, чтобы не заставлять гостей с неким недоумением всматриваться в его уставшее лицо.
Измазав щетину в пене легендарного отца, он взял не менее легендарную бритву. За всю свою жизнь парень так и не привык к обычным бритвенным станкам и пользовался этой, похожей на швейцарский нож.
Брюнет посмотрел в зеркало на своё отражение. В отражении стоял юноша, с явными проблемами со сном и, возможно, питанием. Лицо его было невероятно обыкновенным. В нём не было абсолютно ничего примечательного, разве что его старомодные очки Это его непримечательность делает его примечательным, ведь таких невзрачных аналогов ещё поискать нужно. И всё же не имеет смысла детально описывать его внешность, просто представьте себе самое безликое лицо и водрузите на него очки прямоугольной формы — вот он, Джон Эгберт.
Парень всматривался в свои собственные глаза. Его посетило странное давнее чувство какого-то несоответствия и апатии. Чем больше он всматривался в голубизну этих омутов, тем больше становилось это чувство внутри. Оно росло, а юноша так и стоял в тихом доме с бритвой руках и пеной на лице. В определённый момент это чувство дало жизнь неожиданной жизни, что пронеслось на периферии сознания и скрылась где-то в потёмках подсознания. Все эти игры разума заставили испытать Джона некий затхлый страх, осевший где-то под селезёнкой. Парень мотнул головой, положил бритву на раковину и снял очки. Когда глаза стали видеть лишь мягкие расплывчатые образы реальных вещей, парню полегчало.
Джон вновь взял бритву. Он приставил лезвие к коже, задержался слегка и начал водить им снизу вверх. Он смотрел на себя в зеркало, хотя, честно говоря, он мог бы идеально выбриться с закрытыми глазами.
Он провёл бритвой по горлу, рядом с сонной артерией. Внутри него вспенилось какое-то старое предвкушение чего-то хорошего. Предвкушение сладостное, искрящееся словно салюты на новый год. Это ощущение было таким родным, оно сопровождало его всю жизнь, куда бы он ни пошёл, чтобы он ни делал.
Он провёл бритвой снизу вверх.
Эта мысль впервые пришла весной. Когда всё дышало жизнью, когда эта самая жизнь бурлила и набухала. Трава зеленела, а солнце впервые за долгое время грело. Тогда было так хорошо. Было так свежо, так воздушно, так впечатляюще. Мысль, пришедшая к нему, была словно зёрнышко, словно твёрдая почка. Она вот-вот должна была расцвести, обратиться во что-то зримое. Мысль незаметно проскочила меж его пальцев, держащих эту же самую бритву. Она была такой новой, сияющей, дурманящей. Джон впервые вообще задумался о таком, но мысль, словно вольная птица, выскользнула из его поля зрения, как только он обратил на неё пристальное внимание. Она ушмыгнула от него и поселилась где-то в районе яремной ямочки, пуская дикие корни свои и в голову и в руки. Зачарованный переливом различных трактовок этой маленькой прошмыгнувшей мысли, он даже и не заметил, как она въелась в него. А после Джона отвлекло то, что находилось в коробке, вскрытой бритвой. А дальше последовал долгий день.
Он осторожно прошёлся по кадыку.
Во второй раз эта мысль пришла к нему летом. Точнее будет сказать не пришла, а напомнила о себе, ведь она давно уже в нём поселилась. Джон убежал от «секретных» свиданий Дэйвспрайта и Джэд в оранжерею. Он никогда бы не подумал, что уход за растениями может быть настолько расслабляющим занятием. Особенно на фоне… ну, всего. Он пропалывал маленькие грядочки с каким-то вьющимся растением. Ему даже не важно было, что он растит, сам акт садоводства был приятен. В тот раз он находился в некоторой прострации. Он плохо осознавал, что делает, будто бы был на автомате. В голове проносились мысли о его жизни, мысли о его роли в этом месиве, мысли о его друзьях. Всё было как-то слишком сложно, он не приходил в своих размышлениях к чему-то однозначному, весь мыслительный процесс зациклился. От стагнации собственного разума его спасла боль в указательном пальце правой руки. Он порезался о лопатку для вскапывания грядок. Красная капелька на его пальце сияла, будто гранёный рубин. Она завораживала и манила. Мысль выпорхнула из своего насиженного места и улетела куда-то вглубь нутра парня. Внутри что-то зашевелилось, заклубилось и заворочалось. Будто клубочек змей, шевелилось в нём желание, которое он так и не смог полностью осмыслить, но которое давило на подсознание. Кровь тем временем скопилась и начала растекаться по коже, а парень всё также сидел и рассматривал её. Капелька покатилась по пальцу и упала на землю. Она быстро впиталась, исчезая в черноте почвы. Мысль тем временем влетела в голову, и, пускай, она всё ещё была совсем зелёной, не оформившейся и наивной, но Джон отчётливо сформировал одно желание, порождённое самой мыслью.
«Хочу посмотреть, сколько крови может впитаться в землю».
Осознав своё же желание, парень испугался, скорее потому что надо пугаться таким мыслям. Он быстро сунул палец в рот, слизывая солоноватую кровь и начал вспоминать, где же находится аптечка. В это время мысль вернулась в горло. Она начала прорастать, и с каждым днём она будет отравлять разум мальчика всё больше и больше. Нужно лишь только подождать. Чего-чего, а вот терпения у мысли хватало и с лихвой.
Он провёл бритвой, задевая старый блёклый шрамик.
Напомнила о себе мысль осенью.
Это был последний год их путешествия, а Джон впервые в своей жизни пытался побриться. До этого он весь день провёл за изучением статьи на вики хау о бритье, чтобы минимизировать последствия предстоящей борьбы с пушком на лице. Он стоял в ванне, что была покрыта золотом, как, в общем-то, и всё на этом корабле. Обмазавшись толстым слоем пены он поднёс легендарную бритву не менее легендарного бати к лицу. Ручки слегка дрожали, было очень страшно вдруг нечаянно взять и порезать себя. Но он всё-таки взял себя в руки и провёл на пробу лезвием по щеке. На лезвии осталась пена и маленькие сбритые волосы. На лице же не образовалась целая куча шрамов, и не начала хлыстать как не в себя кровь. Джон даже слегка загордился собой. Он начал медленно и аккуратно бриться. Всё проходило хорошо: первый юношеский пушок неизменно сбривался и ускользал в слив раковины, со временем парень приноровился и стал более уверенно водить лезвием по коже. И вот уже парень подходит к концу — остаётся лишь одна недобритая полоска пены. Он проводит, пробуя надавить чуть сильнее, после чего вдруг ощущает резкий укол боли. Он быстро доводит бритву до конца и смотрит в зеркало на свою шею. На ней начали набухать капельки крови, растекающиеся словно чернила на плохой бумаге. Парень впал в короткий ступор, а после рванул смывать с себя пену и кровь вместе с ней. Этого маленького ступора хватило, чтобы мысль выпорхнула и пробралась в самые кончики пальцев. Ладошки дрожали, когда он смывал с себя кровь, стараясь зажать венку выше ранки. Знакомый клубок змеек шевелился внутри, кусая его, отравляя ядом страха. Тем временем мысль вспорхнула и снова унеслась в свою обитель, а в голове у Джона появился пугающий вопрос. Он и до него, по правде, не слишком-то волновался по поводу ранки, скорее даже наоборот. Кровь могла захлестать с тройной силой, но парень бы ничего не почувствовал, ни страха, ни боли. И это то, что его пугало. Но новым слоём нервозности и растерянности стал вопрос.
«Я что будет, если я воткну лезвие глубже?»
В итоге Джон всё же остановил кровотечение, приклеил бумажку к ранке, как делают все настоящие мужчины при порезах, заработанных во время бритья. Он сложил бритву в капчу от греха подальше. Джон довольно-таки быстро забыл о всплывшем в недрах сознания вопросе. Не до того ему было.
Он снова провёл бритвой снизу вверх, стараясь быть нежным настолько, насколько это возможно.
Мысль воспылала зимой.
Новый мир и первая зима. С огромными хлопьями снега, с хрустом под ногами, с огромными снеговиками и, конечно же, простудой. Просто невозможно было не заболеть, когда ты три года провёл на тёплом корабле. Поэтому сейчас юноша топал в огроменных сапожищах в ближайшую человеческую аптеку. Что было очень сложно, ввиду огромной насыпи снега. За пазухой что-то противно хрипело и булькало. Ежеминутно он доставал носовой платок, чтобы высморкаться. Место под носом уже успело раскраснеться и раздражиться, так что на холоде масштаб бедствий только увеличился. Он шёл по заснеженному обрыву у моря, которое в свете холодного солнца казалось таким пугающе глубоким и неизвестным. Он просто хотел уже поскорее купить антигриппин и пойти отогреваться дома. Он не решался лететь, потому что он и на ходу засыпал, а что может случиться, если он сейчас полетит? Особенно когда он находится в опасной близости к дороге и к обрыву, у подножья которого разместилась каменная насыпь. Сил на мысли о том, что же в теории может произойти, не осталось, поэтому Джон просто поплёлся дальше, пытаясь спрятать свой нос поглубже в шарф. Так бы он и шёл, если бы впереди не показалась человеческая фигура. Парень не разглядел эту фигуру, она была слишком далеко от него. Но главное что он понял, так это то, что фигура стояла за перилами, отгораживающими обрыв, расставив руки в сторону. Первое что пришло в голову Джона, так это то, что кто-то решил отыграть сценку из Титаника, но когда фигура развернулась спиной к обрыву и начала раскачиваться из стороны в сторону, до парня дошло. Он инстинктивно выкрикнул что-то, что в теории должно было остановить человека, побежал к ним. Но завидев Джона, фигура подалась назад и улетела в свободный полёт. Внутри парня что-то оборвалось, словно струна: с громким хлопком, да так что свободная часть дала по лицу. Он добежал, до того места, откуда свалилась фигура и посмотрел вниз. На каменном берегу распласталось человеческое тело. Даже слабого зрения Джона хватило на то, чтобы понять, что конечности у человека вывернуты так, как они выворачиваться не должны. Лучшим сейчас действием, которое мог бы сделать парень, так это позвонить в скорую. Но он просто стоял и смотрел на тело. Человек сделал это быстро, они были уверены в своём поступке. Надо было просто накрениться и всё. Так легко. Мысли не надо было на сей раз выпархивать из своего насеста, её корни отравляли ядом всё тело Джона. Поэтому его желание свеситься через перила были в каком-то смысле даже естественны. Змеиный ком внутри уже не пугал, он был так же естественен для парня, как и его руки к примеру. Так естественно и непринуждённо он на ветру держался за перила, всё не решаясь перемахнуть через них.Он смотрел на тело, в котором возможно трепеталась ещё жизнь, которое возможно ещё можно было спасти. А он думал лишь об одном.
«Смогу ли я умереть, если сейчас сброшусь?»
В конечном итоге, Джон всё же отмер, набрал номер скорой и как послушный гражданин дождался приезда медиков. Он пристально следил, как в машину погрузили окровавленное тело, с посиневшей кожей. Это зрелище было настолько же отвратительно, насколько и прекрасно. А вместе с тем, Джон наконец-таки понял, что за мысль жила и зрела в нём всё это время. Но он не испугался. Не было какого-то внезапного озарения, после которого он стремглав понёсся к ближайшему психологу. Реакцией Джона было что-то вроде « Ну сдох и сдох, что бубнеть то».
Он посмотрел на себя в зеркало. Парень был идеально выбрит, без каких-либо происшествий. Осталось только смыть с себя пену и помыть бритву. Он отложил лезвие на раковину и стал тщательно вымывать своё лицо. Как только на коже не осталось пены, он нацепил на себя очки. В зеркале отражалась очень уставшая мокрая морда. Джон улыбнулся ей, но улыбка вышла какая-то кривая. Бросив попытки развеселить себя, он взял лезвие и начал мыть его. И всё вроде бы было хорошо, он в самый последний момент он порезал свой палец. В этот момент он как будто бы увидел, как все пять слоёв кожи лопаются под напором железа. Ничего страшного на самом деле, маленькая ранка, которая итак уже была под водой. Кровь словно красные черви неслась вместе с водой в слив, так и не успев раствориться в ней. Внутри всё похолодело и потяжелело. Джон медленно капчалогировал бритву, стал ждать, когда кровотечение пройдёт. Через минуту или две, он вытащил палец из-под струи, вытер его полотенцем и поспешил к выходу. Но перед тем как выйти, он обернулся и посмотрел в зеркало в последний раз. В отражении он увидел себя, с перерезанным горлом, кровью на руках и бритвой в раковине. В отражении вода всё ещё текла, смывая нити крови с его лица и шеи. В отражении он был мёртв, губы были синюшно фиолетовые, как и вся кожа. Джон был заворожен этой сценой. Она была… красивой. Только парень захотел сделать шаг по направлению к раковине, как из недр дома раздался телефонный звонок. Он мотнул головой, вышел из ванной. Внутри всё ещё извивался ком змей, но он уже научился жить с этим вёртким ощущением бесполезности.
Счастлив ли Джон Эгберт?
Нет.
О счастливых людях не пишут истории.