Сидеть тихо, говорю себе. Не делать того, что может ухудшить... Хотя, хуже и без того уже некуда. И этот ещё припёрся, критит тут — будто нам без него живётся скучно!
— Это как это понимать?! — плюётся, заразный. — Как можно было его не заметить?! Слепоглазые! Сидите, а мимо, а мимо целый с-с..!
Он вдохнул и выдохнул.
Тут ему явно дурно стало, раз словоизвергаться не мог. Бедный. Таким злым и растеряным его никто ещё не видел. Можно понять, сами виноваты.
— Н-ну, мы энто, покормить хотели... — стал оправдываться наш, сидящий чуть ближе. Чумазый был, беломордый, недорепетировал, сразу прибежал. — Думали, он большой, не убежит от нас, не пролезет...
— Кормить хотели, — сокрушился этот. — Кормить! Клоуноподобные цырковые! Да мы его каждый день кормим — он жрёт как не в себя!
Чумазый икнул, сглотнул. Зажмурился. Попал, видимо, под слюнораспылительный речевой нашего главного. Тот продолжил:
— Брешишь! Это же, это же с-с-..! — он опять чуть не задохнулся, не в силах высказать весь... ну, о чём переживал, короче. Но потом он снова вздохнул, закричал почти сверхзвуковым писклявым: — Мне же теперь по всем московским Пушкинским его искать! Уволю! Уволю вас всех, к остальным врою!
А затем шаркнул, оглядываясь, крякнул и в гневе пустился прочь. Наши, цирковые, сидели рядком, не понимая что делать. Возражать уже было поздно, так что оставалось одно — латать, чинить да искать сбежавшего. А ведь завтра нам всем выступать надо. Это ж можно было так провалиться...