Бутафория

Бутафо́рия (итал. butta fuori, букв. выбрасывай — первонач. приказ режиссера актеру выходить на сцену) — поддельные, муляж, специально изготавливаемые предметы (скульптура, мебель, посуда, украшения, оружие и др.), употребляемые в театральных спектаклях взамен настоящих вещей. Предметы бутафории отличаются дешевизной, непрочностью, подчёркнутой выразительностью внешней формы (при их изготовлении обычно отказываются от воспроизведения деталей, не видимых зрителю).

***

«Заебись!»

Пролегающая ниже дверного проёма балка целует с размаху в лоб, выбивая искры из глаз. Отабек наклоняется, и тут же снова врезается головой, теперь в полку какую-то, опрокидывая рулоны и банку с гвоздями.

«Сука!»

Он же всё правильно сделал: волосы отряхнул, козявки в носу проверил — нету, разноцветные руки о разноцветные штаны обтёр. Цель проста — заходим, берём ключ, не привлекаем внимания. Проще простого.

Все в каморке теперь смотрят только на него. На эту воссиявшую, блин, звезду. Особенно этот смотрит.

— Эй, осторожнее, — смеётся прораб, освещая каморку двумя белоснежными рядами зубов. — Может тебе в каске ходить?

Вот мудак.

Отабек отводит взгляд и сдерживает порыв потрогать ушибленный лоб. Уж кто-кто, а он биться лбом не привык точно.

— Я ключ взять в туалет.

Пиздец, сексуально. Браво, Отабек.

— Вон, на крючке, — машет парень в пыльном комбезе. Тоже бутафор вроде. Или электрик.

Отабек берёт ключ и отправляется в туалет, с целью сгореть там от стыда в пепел. Лучше так, чем его спалит ледяной огонь этих смеющихся глаз. Или чем он сплавится в лужу от уверенных распоряжений тут и там.

Потому что плавиться он не готов, точно нет. Он ещё с прошлого раза не собрал себя в кучку. У него ещё болит.

Ну и что, что этот явно из наших.

Отабеку не нужны романы. Ему нужна работа.

Гвозди-то поднять нужно было, наверное.

На обратном пути он помогает таджику дотащить какие-то доски. Таджики его вечно поначалу за своего принимают. Отабек не против, он помогает, заодно просит ступени для театральной инсталляции укрепить получше — шатаются. А Юрка их ещё подпилит, вообще ненадёжно станет.

— Так, мужики, вы что мне тут ценный организм угробить хотите?! — радостно вопит из-за спины тот самый отдающий распоряжения голос. — Художников чур не воровать!

Он пролетает как торнадо, каждому узбеку и киргизу выдаёт ценные указания: манекены без голов сюда, с головами вон туда, осьминога упаковать, штукатурку тут, эпоксидку там, стеллажи починить, цветы и шляпы не трогать. Отабеку велит не прохлаждаться, и ключ вернуть, пока никто не обосрался; а на тех ребят ругается, мол, доколе эта хуета будет продолжаться, объясните, уважаемые? С этой платформы, только прыгать и вешаться. Мы тут декорациями занимаемся или сараи строим? Живо переделать! Эй, Сынгыль! Гвозди острой стороной забиваешь? Молоде-ец! Всем зарплату на день раньше, оп, пошутил! Иисусеньки, видили бы вы свои мордашки…

Прораба все зовут Джей-Джеем в лицо и за глаза. За глаза ещё гондоном правда. А он всё вертится вокруг, хохочет, шутит нелепо, по плечу всех хлопает, и повелевает голосом, не терпящим возражений. А еще как будто флиртует.

— Эй, Отабек! Я тебе каску принёс!

Или нет.

Отабек поднимает голову. Джей-Джей в глаза пристально смотрит. Так-то не на что больше — респиратор всё лицо закрывает, кроме глаз, вот он и смотрит. Отабек в курсе, что они красивые — мать говорила. И не только она.

Отабек смотрит на красную бандану, чернющие густые брови, ресницы пушистые девчачьи. В лучистых радужках пляшут черти, феи и спрайты с леприконами. На губах обескураживающая улыбка.

Никакой каски нет, конечно, это шутка такая. Очень смешно.

Дольше Отабек не смотрит, возвращается к покраске гигантского белого попугая.

Сверху летит кусок бумаги. Кусок ваты. Кусок газеты. Тряпка какая-то…

Гоша забрался под самый пятиметровый потолок, и бросает всякий мусор.

— Да заебал, ты, нормально же летело!!! — Юра примеряется и выпиливает очередной кусок из декоративных ступеней, имитируя сколы и разломы.

— Слишком порывисто, — возражает Гоша, бросает кусок бинта и поясняет, подкрашивая театральными интонациями: — Вот так они будут падать, падать, белые перья и розовые лепестки, а потом, — Гоша неопределённо взмахивает рукой, — время остановится!..

— Зрители ахнут, а нам заплатят, — ворчит Юрка.

— Из органзы попробуй, — предлагает Отабек.

— Не. — Гоша бросает кусок гофрированной бумаги. — Пробовал — слишком лёгкая.

— Гошаня, это даже не похоже на перо! — негодует Джей-Джей, глядя на итоговый результат длительных Гошиных изысканий.

— Ну, бля… — надувается тот, готовый к неравной схватке.

— Нам нужны перья, а это — кусок ебучего синтепона, Гошка, ты что тут всех за ебланов принимаешь? Ты на это сколько времени потратил?

— Погоди! — Гоша карабкается наверх, так стремительно, что Отабек зажмуривается чтобы не видеть, как тот пизданётся с шатающихся лесов.

Гоша вытягивает руку под светильник и отпускает выгнутый лодочкой кусок синтепона.

Все дыхание задерживают, на всякий случай.

Разлохмаченные белоснежные края в ярком свете софитов зажигаются ангельским сиянием. Невесомый кораблик плавно парит в воздухе, снижается, легко качаясь из стороны в сторону, описывает круг, прежде чем бесшумно опуститься на бетонный пол.

— Ладно, живи, — милует Джей-Джей.

И подмигивает Отабеку.

Он уже который день тут подмигивает. И вьётся вокруг, мурлыча песенки под нос, и всё-то ему нужно рядом продефелировать, прямо перед Отабеком. И наклониться — вот это вот упало же, надо поднять. Задница просто потрясающая. Отабек смотрит. Улыбается смущенно, как дурачок. Краску льёт и льёт. В банку, на пол, на свои ботиночки…

Отабек вспоминает, что он не готов, оттирает краску, замешивает новую, ловит хитрый взгляд боковым зрением и потягивается так, что футболка задирается. Ну он же не виноват, что размяться припёрло именно вот сейчас, ну затекла спина, что такого…

— Если ты покрасишь акрилом, то он станет тяжелее, и слишком быстро упадёт! — Гоша держит перед глазами Отабека лепесток размером с человеческое лицо. — Недостаточно трагично будет, понимаешь?!

Отабек смотрит внимательно. Гоше виднее, конечно.

Он быстро перебирает в уме все варианты: от пыльцы цветочных фей, до сияния с копыт единорогов.

— Акварель?

Гоша задумчиво кивает:

— Заебись.

— А как время остановится? — спрашивает Отабек. — Если их к леске привязать, то они так парить не будут же?

— Не будут, — охотно соглашается Гоша, — они сначала падают, падают, а последнюю пачку просто спустят на лесках… Ты же пионы покрасишь, да? Они такие жемчужно-розовые должны быть, нежные-нежные, с плавным переходом в белый, как…

— Гошан, подай шкурку, вон, валяется. — Юра крепит узкую картонную рейку к трёхметровому каркасу колонны. — И мозг не еби человеку.

Отабек на четвереньках красит ступени, превращая блеклую фанеру в безупречный мрамор. На верхней площадке люк, в который падает главная героиня, в финале. Он как раз пытается не провалиться, когда слышит восхищённый свист. Отабек робко оборачивается.

— Вот это булки, Отабек!!! — восторгается Джей-Джей огроменными бумажными пионами. — Роскошно!

Мысль провалиться в люк перестаёт пугать и становится заманчивой.

— Да, Гошан в штаны навалит от счастья, — соглашается Юра, смахивая с лица и рук мелкие опилки грязной тряпкой.

Джей-Джей стоит над душой и повсюду суёт свой нос. Расхаживает с торчащими из-под банданы глупыми ушами. В растянутой майке. С сизыми разводами пылищи на рельефных плечах. С татуировками на бицепсах. Улыбается, подкалывает. Ходит и раздаёт указания и весёлые пиздюли.

Ах они распиздяи, говорит. Ща я жопу кому-то намылю, говорит.

Джей-Джей говорит первому распиздяю:

— Так, Юрочка, бери-ка швабру и вот там вот смети…

— Я что тебе, нахуй, уборщик?

— Ты мне человек, который сейчас ничего не делает. Швабра в подсобке.

И второму распиздяю Джей-Джей говорит:

— Ты, давай, Гошаныч, отдохни от этой суходрочки — притащи те камни, Отабек покрасит.

— Я, блядь, тут сдохну! — Гоша бросает стописятый бумажный лепесток пиона к коробку и стремительно удаляется, сотрясая воздух изумительным баритоном: — У меня, блядь, талант! Худфак, блядь, с отличием! Говорила, блядь, мама…

А третьему распиздяю Джей-Джей говорит:

— Отабек, ты что, блядь, это ТРИ ДНЯ мазал?!

Совсем охуел.

Отабек сдвигает респиратор на шею, вдыхает ароматы растворителя, олифы и цемента. И отвечает:

— Намажь быстрее.

Раз такой умный. И глазастый.

Глазки-то светятся прямо. Сияют, искрят смешинками. Реснички хлоп-хлоп. Помогите, кто-нибудь, нечем дышать. Хелп.

— Гошан ща камни даст — покрась, это вперёд всего нужно, сдадим и забудем, а потом колонны мраморными сделай, ага. Потом лепестки ещё добить нужно — Гошан вон, настрогал два кило. И надень респиратор, а то вредно так.

И утанцовывает, сукин сын. Отабек снимает респиратор и кидает в коробку.

— Вот пидор, — машет шваброй Юрка, — ни делаю я нихуя. Опизденеть! А колонны эти ебучие сами тут выросли. Как грибы, нахуй. А я вообще не заебался их пилить! Заебись, блядь, нахуй.

— Пх, пф, фу, бля, — наваливает камни Гоша.

— Давай в малярку лучше отнесём, краскопультом задую, — рассуждает Отабек, — заодно покурим.

— А потом похаваем, — кивает Гоша, — я сейчас помру, верите? От этой цветочной ебли. Ещё овердохуя перьев нужно, блядь. А уже хавать охота, не могу! Погибну блядь, голодной смертью! Прошу, передайте моей маме, что я был храбрым и умер достойно!

— От рака драмы, блядь, подох, так и скажем! Хоть ты не еби мозг! — гавкает Юрка, и бросает швабру. — Пошли в столовку прям щас! Пока я убивать не начал, — и пинает ведро, для убедительности.

Отабек собирает кисти. В столовку так в столовку.

В столовке борщ, котлеты с гречкой, салат. Витя улыбается, раскладывает всё по тарелкам, слушает стенания Гоши, Юрке побольше сметаны кладёт.

Джей-Джей мимо стола порхает, разбрасывает вокруг себя флюиды и феромоны, приятного аппетита желает всем и каждому.

Отабек бы глупо улыбнулся, но вдруг гречка между зубов застряла?

— Жрите, распиздяи, пока дают! И снова в бой!

И улетает, заметая следы красной мантией, придерживая корону, размахивая золотым скипетром самой фаллической формы в мире!

Отабек встряхивает головой, прогоняя навязчивый образ.

— Бека, ты в малярку? — спрашивает Гоша.

— Ага.

— Камни прихватишь?

— И ту хуёвину ещё, — кивает Юрка.

В малярке курит Джей-Джей.

Стоит такой.

Не улыбается.

Смотрит странно.

Может дело в ядрёном мертвецком освещении, или это просто низкий потолок так давит, что всё кажется ненормальным?

Отабек сглатывает. И принимает тот факт, что ему не мерещится. Джей-Джей просто пялится. Откровенно так, с напором, чтобы никаких сомнений не осталось.

Смотрит ПРЯМО НА РОТ.

Без своего бесячего оптимизма, зато с вот этим выражением лица: «Всё, Отабек. Ты думал я тут в игрушечки с тобой играю? Игры кончились.»

У Отабека в руках та хуёвина, а в животе огонь.

Вот сейчас Отабек либо сгорит, либо пора валить, пока его прямо в вонючей малярке не разобрали, либо…

Он неуверенно ставит ту хуёвину на пол. Может не так уж он и не готов? Ах, за камнями же ещё нужно. Джей-Джей окурок щелчком посылает точно в мусорку.

Ой-ой.

Отабек, сбегая за камнями, врезается в железную стойку, спотыкается об решётку на полу, руку об деревянного козла обдирает. Как какой-то… хрен знает кто, блядь. Позорник.

В чём вообще смысл был?!

Отабек вспоминает, что ему не пятнадцать, и обратно возвращается. Под защитой многоуважаемых представителей рабочего класса и ближнего зарубежья. За одно просит ступени, когда разбирать и упаковывать будут, проложить дополнительно поролоном.

— Вы в ночь остаётесь? — Юрка разминает плечи, стягивает резинку с волос.

— А ты нет? — Отабек смотрит на Юрку, но перед глазами только лепестки, которые он красит и красит, а они всё не кончаются и не кончаются.

— Не, я на объект в пять утра. Как раз соберу всю эту ебалу, и вы подтянетесь. Гошан, проверишь, чтоб эти упаковали нормально?

И подмигивает Отабеку. Вот этот щенок. Ну или у него глаз просто дёрнуло, что неудивительно, в этом перманентном адище ещё не то задёргается.

Отабек моргает несколько раз, и решает отшельничество своё прекращать, на всякий случай. Как говаривала бабка: «Отсутствие половой жизни не только полезно, но и вредно»

От горького Гошиного вздоха белые перья разлетаются в стороны.

Глаза горят, шея ноет, пальцы не разгибаются. Гошан в мастерской остался — сладко похрапывает в синтепоне. Отабек бы тоже, да кот сам себя не покормит. Доползти бы до дома, быстренько подремать пару часов, ох, скорее бы всё — там деньжата, за хату заплатить, купить одеяло… Может ещё на второй проект возьмут, может даже на постоянку, вроде нормально сработались…

Дверь в раздевалку содрогается от ударов кулаком.

Несложно догадаться кто там ломится и без этих жизнерадостных выкриков выспавшегося человека:

— Сова! Открывай! Медведь пришёл!

Отабек распахивает дверь.

— Да открыто!

Джей-Джей масляным взглядом лапает его за голый торс, каждый сантиметр липко обсасывает.

Ладно, уговорил.

— Что? — Отабек разводит руками, — поцелуемся?

Джей-Джей заваливается в тесную душную раздевалку, ого, и правда с поцелуями. С вздохами и бесстыжими стонами. Так не вовремя, но как же наконец-то. Отабек его радостно хватает — иди-ка сюда, говнюк.

Это в вонючей малярке он был не готов. А теперь, в вонючей раздевалке, он очень даже да.

Отабек смотрит в зеркало на засос на шее. Пятнадцать лет ему, что ли?

Надо будет на свидание хоть позвать, или что там взрослые делают. В кино, в паб. После получки.

Джей-Джей обнимает, прощается ласково, никак не прервёт поцелуя, и просит сегодня не опаздывать, сегодня же монтаж.

Отабек же тупой.

сегодня приходит она. угощает всех вкусными пирожками с капустой, нет, не пекла — из соседней пирожковой. она помогает юре: светит ему телефоном в люк. гоше помогает подержать стремянку. тут так здорово, говорит, дочке бы понравилось. отабеку помогает больше всех: они вместе цепляют синтепоновые перья на свисающие с потолка лески; прикручивают на тонкую проволоку розовые лепестки пионов. классно вышло, такие большие и такие лёгкие, качаются в воздухе, как живые. лучше живых, у гоши талант. нет, она не работает тут, просто помочь решила прийти — такая группа поддержки. хорошая, добрая, весёлая, болтает с отабеком среди античных колонн, в безумном замершем урагане огромных перьев и лепестков, убирает прядь чёрных волос за ухо, смеётся, гладит мраморные ступени: «как красиво!»

всё как настоящее.

отабек раскладывает на ступенях мертвого попугая — последний штрих и домой, наконец. расправляет перья хвоста и крыльев, фиксирует степлером, пока эти двое на выход идут, проходят мимо отабека. она заглядывает в сияющие глаза, держит за руку, сплетая пальцы, рассказывает всякое. джей-джей обнимает её за талию, чёлкой встряхивает по пути, как будто хочет повернуться, но не поворачивает головы, идёт дальше и там где-то уже сдаёт проект, прощается со всеми. отабек безупречным цветом её помады проводит кривую поперёк, через сердце, заливает краской распластанную птицу, и разломы белого мрамора ступеней. ведёт густые потёки вниз и немного небрежных брызг в самом конце. сверяется с эскизом.

юрка сзади авторитетно оценивает: «заебись!»

Отабек кивает.

«Заебись.»