Побратим

Подполковник государственной безопасности Евгений Журавлёв спрятался у расшатанного плетня. Затих, прислушиваясь: треск пламени, топот, невнятное бормотание и резкие, бессвязные крики. На лицо ему стекала вода — грязная из-за пепла, с гадким привкусом серы и гари. Невдалеке вовсю полыхала хата, бросая вверх зловещие искры. Ветерок приносил дым и серые хлопья пепла.

За плетнём начиналось подворье. И не подворье уже, а заросший бурьянами пустырь, посреди которого торчал амбар — полусгнившая развалюха с дырявыми стенами. Это здесь. Здесь? Человек, укравший кейс профессора Валдаева, должен прятаться именно в этом амбаре. Журавлёв его очень долго искал — всю войну искал кейс, куда погибший профессор спрятал… какие-то чертежи. Вроде как, разработка, якобы способная изменить ход войны. Ещё один чёртов прожект. Никто не знает наверняка, что вообще в этом кейсе. И Журавлёв бы плюнул на него давным-давно, если бы всю жизнь не искал человека, который по злой иронии увёл этот кейс у него из-под носа.

Вокруг амбара бродили люди, и в руках у них сверкало оружие. Охраняют, черти полосатые! А много как — Евгений человек десять успел насчитать. Один прошёл у самого плетня — растоптанный драный сапог оставил след в грязи у Евгения перед носом. А второй гад остановился, озираясь по сторонам. Недобрый взгляд маленьких, прищуренных глаз, казалось, замер на Журавлёве. Евгений тоже смотрел на него из укрытия. Он узнал эту гадкую носатую рожу, перекошенную кривым шрамом от подбородка до лба: коллаборант Мартын Ампелогов, по кличке Дирижёр. Гнида, фашистский подлиза, заставлял пленных партизан играть на балалайках с петлёй на шее, а потом — отдавал приказы повесить.

Возле Мартына встал уголовник Авдей и зло забурчал, сыпля бранью и тюремным жаргоном.

— Нет! — сухо отрезал Мартын.

И повернулся к Журавлёву спиной. Пора! Покрепче сжав пистолет-пулемёт, Евгений выпрыгнул и навернул Мартына прикладом в затылок. Тот, булькнув, свалился ничком, а Журавлёв перепрыгнул его и с размаху вонзил штык в лоб Авдею.

Евгений рванул вперёд, шлёпая по раскисшей глинистой каше, а враги уже неслись к нему со всех сторон. Над ухом опасно свистнула пуля — Евгений бросился наземь, вконец перепачкавшись. А вскочив, метнул штык в горло тому, кто подбежал, чтобы его добить.

Голоса бесновались, чавкали сапоги, выстрелы раздавались сухими хлопками. Журавлёв пригибался низко к земле, прятался в спутанных зарослях. Острые ветки, колючки, рвали его гимнастёрку и царапали кожу, однако Евгению было плевать. Он прыгнул вперёд, повалив выскочившего перед ним полицая, и тут же свернул ему шею. За ним оказался другой — Евгений вскинул пистолет-пулемёт, но оружие клацнуло: нет патронов.

— Вот чёрт! — бранясь, Журавлёв отшвырнул бесполезную железяку.

И увидел дуло пистолета у себя перед носом.

— Руки! — потребовал от Евгения прыщавый щенок.

Он сжимал пистолет и весь мелко трясся, от чего мушка гуляла. Чёртово трусло: у щенка дёргался глаз и дрожали разбитые губы. Сплюнув, Евгений начал медленно поднимать руки. Щенок кивнул пистолетом и сделал опрометчивый шаг назад. Журавлёву хватило секунды — он саданул ногой, вышибив у мелкой твари оружие, и уложил щенка единственным чётким ударом в лицо. Евгений поднял его пистолет и сразу нажал на курок, пристрелив гада, прибежавшего на помощь щенку. Тот скорчился у него под ногами. Журавлёв сбил тело в сторону мощным пинком и, распахнув дверь с ноги, ворвался в амбар. На него сразу кто-то набросился, Евгений влепил ему пулю в лоб. Враг рухнул навзничь, распластался, пачкая кровью отсыревшее сено. И Журавлёв оказался в тишине. В давящей, мёртвой: тут нет больше живых людей. Только голубок спорхнул с балки под потолком и вылетел через рваную дыру в крыше. Но Журавлёв нутром чуял, он здесь не один. Предчувствие грызло — Евгений не опускал «вальтер» щенка. Он вертелся рывками, целился… Тут и целиться некуда: сено, вилы, ведро валяется на боку. Дырявое, ржавое, мятое — Евгений пнул его, и оно покатилось с хриплым лязгом.

Лёгкий свист, и правую руку Евгения внезапно пронзила резкая боль. Пистолет отлетел, а Журавлёв оказался пришпилен к стене за ладонь штык-ножом. Он выдернул его, стиснув зубы, из ладони струйкой хлынула кровь. И в тот же миг в лицо Журавлёву выскочила рыжая курица, а за ней стремительно возник человек. Евгений замахнулся штыком, но враг блокировал, и в челюсть Журавлёву врезался мощный удар. Евгений рухнул на пол, вскочил, но нарвался на новый удар. Его отшвырнуло к стене — Журавлёв треснулся спиной и лопатками. В ушах звенело, перед глазами плыли круги, а в руке больше не было штык-ножа: упустил.

— Привет, Жека! — прилетело сквозь звон, и Журавлёв успел заметить, как у его носа сверкнула сталь.

Евгений прянул вперёд почти наугад, заломил врагу руку и выбил штык.

— Здорово, Эрих, — выдохнул он, хорошенько приложив того лбом о брёвна стены.

— Как же я рад тебя видеть! — процедил Евгений сквозь зубы и стукнул его ещё раз, да посильнее.

— Ты, небось, тоже! — добавил Журавлёв, угостив немца коленом в живот.

Тот согнулся и захрипел, но внезапно вырвался и набросился, злобно рыча. Евгений ушёл в сторону от его кулака, подхватил с пола штык. Ударил, но Эрих пропустил его мимо себя и врезал ногой по спине, лишив равновесия. Журавлёв успел схватиться за опору, развернулся, но поймал удар ногой в челюсть. Дыхание сорвалось, Журавлёв налетел на опору плечом. В плече с болью хрустнуло — сломал, вывихнул? Чёрт, некогда размышлять — Евгений презрел любую боль, прыгнул, увернувшись от очередного удара, и, поймав гада за горло, прижал к стене. Он душил его, навалившись всем весом, но немец страшным усилием сбил его руки. Журавлёв отскочил, уходя от кулаков и сапог. Он бил в ответ с диким остервенением, но сил оставалось всё меньше. Запыхавшись, Евгений неуклюже пропустил удар и оказался по уши в плесневеющем сене. Немец дёрнул его за воротник, пихнул на пол и навёл пистолет. Лёжа, Журавлёв отдувался — чертовски устал, побои отзывались отвратительной болью. Эрих сел рядом на корточки, и тут же Евгений заметил торчащую в сене рукоять штык-ножа. Он метнулся к нему, и в следующий миг остриё впилось в шею немца, немного порезало кожу.

— Руки вверх, немецкая гнида, — прохрипел Журавлёв, сплюнув выбитый зуб. — Поднимайся, давай!

По подбородку стекала кровь — Евгений вытер её рукавом. Он медленно встал, не спуская глаз с захваченного врага. Немец пялился на него в упор единственным глазом. Чёрная повязка наполовину съехала с его рожи, открыв пустую глазницу.

— Отлично выглядишь, просто блеск! — злорадствовал Журавлёв, с нездоровым азартом царапая кожу немца вокруг дёргающегося кадыка.

Кровь выступала мелкими каплями — как завораживала — Евгений резал ещё и ещё, заставляя немца отступать мелкими шагами. Тот остановился — упёрся в опору, и тогда Журавлёв озверел. Проткнуть насквозь паршивую тварь, чтобы захлебнулась в собственной поганой крови! Со свистом Евгений занёс лезвие — и сразу получил тумака в открытый живот. Журавлёв захрипел, сгорбившись пополам, но устоял на ногах. Резко выпрямился, выбросив залитый кровью кулак. Удар получился неловким и слабым, и у Эриха вышел точно такой же. Вконец уставшие, обессиленные, оба тяжело осели на пол. Привалились спинами к сырой и замшелой опоре. Журавлёв поднял голову — над ним, сквозь дыру голубело бескрайнее небо, подёрнутое серым маревом дыма. Он хватал воздух ртом и слышал, шумное, свистящее дыхание Эриха.

Евгений обернулся и оказался с Эрихом лицом к лицу. С его лба через пустую глазницу спускался на щёку глубокий шрам. Эрих протянул грязную руку и вцепился Евгению в воротник, а потом и в загривок. Журавлёв то же самое сделал, да ещё и прижал побольнее. Оба не смогли удержать равновесие и стукнулись лбами.

— Тварь немецкая, — хрипел Журавлёв, собирая слюну, чтобы плюнуть в разбитую рожу.

Но в горле дьявольски пересохло.

— Унтерменш! — парировал Эрих и мерзко расхохотался.

— Куда ты дел кейс Валдаева, гнида? — процедил Журавлёв из последних сил, не замечая, как опирается на него.

— Потерял!

Ежу ясно, что Эрих нагло соврал. Он тоже на него навалился и таращился прямо в глаза

— Для чего тебе кейс Валдаева, Жека?

Эрих впился Журавлёву в загривок острыми пальцами — Евгений собрал капли сил и скинул с себя его руку. Для чего? Действительно, для чего Журавлёву бумажки, в которых никто ничего не поймёт без профессора? Валдаев унёс свою разработку в могилу, а Евгений искал вовсе не кейс.

— Жахнуть решил? — шипел Эрих. — Не получится, Жека: Валдаев нас всех надул, его синхротрон не стреляет. Он сляпал эту чёртову банку совсем не для этого.

— Мне начхать на его синхротрон, — оборвал Журавлёв.

Он попытался вырваться, но Эрих не отпустил.

— Я знаю, мне тоже начхать, — его лицо перекосила неприятная кривая ухмылка. — Ты ведь помнишь восемнадцатый год, Жека? Зарин?

Евгению будто влепили пощёчину: он всё помнил. Помнил тот день, который едва не стал для обоих последним. Ему всего лишь четырнадцать лет, и он не Евгений, а Жека — не подполковник, и может быть, совсем не боец. Он просто детдомовский паренёк, которого поглотила война.

Жека сидел на сырой земле, прислонившись к чему-то очень холодному. Глядел перед собой широко раскрытыми глазами, но его окружала непроглядная темнота. Он ошалело моргал, будто пытался сморгнуть весь этот ужас. Но темнота не уходила. Не уходил едкий дым, смрад и шум в ушах, похожий на визжащие голоса.

И ощущение, что кто-то есть рядом. Жека знал: он где-то здесь — немецкий мальчишка, которому так же не повезло. А может быть, ещё больше не повезло, чем ему самому.

— Где мы? — прошептал ему Жека, стараясь не всхлипывать.

Горячие слёзы сами собой текли по щекам, и он уткнулся в колени, чтобы мелкий фриц не дай бог не увидел, что он разревелся.

— Я нье знать, — тот точно так же шептал, да ещё хлюпал носом.

— Я не вижу, — признался Жека.

И стоило ему об этом сказать, как страх захватил его, сжал горло, словно виселичная петля. А что, если он ослеп навсегда? Кому на свете нужен слепой сирота, когда зрячий, и то, никому совершенно не нужен?

— Жека, гармошка нье потьерять, — прошептал ему Эрих.

Журавлёв ощутил тёплое дыхание возле уха. А потом Эрих сел рядом с ним и неуклюже толкнул. Жека ткнул его локтем — наверное, в бок. Эрих дёрнулся, но не сдвинулся с места.

— Я не вижу, ты слышишь? — Жека вцепился в грубую ткань его мундира, принялся дёргать. — Не прикидывайся, что не понимаешь по-русски, глупый пруссак!

— Пьесня назвать «Schneeflöckchen», — голос Эриха остался спокойным и каким-то умиртворяюще сонным. — Ньяня петь мне, венн я засыпать. Я нье знать, как «Schneeflöckchen» на рус.

— Кисейная барышня! — сквозь слёзы ругал его Жека. — Буржуин!

Как же, няня, песни на ночь… Буржуин, расстрелять.

— Расстрелять! — выкрикнул Жека и снова дёрнул Эриха — скорее всего, за рукав.

— Кайн крик, нас замьетят, — Эрих осадил Жеку тычком.

Но несильно и даже не больно, как осаживают липучую кошку. Эриху тоже четырнадцать, но он выше, чем Жека, и заметно шире в плечах. Конечно, он лопает за четверых, потому что у него есть еда. Буржуин.

Эрих больше ничего не сказал. Он тихо наигрывал эту самую песню — вульгарно буржуйскую, наглую… Нет же, медленную и уютную: наверняка, такие и называют «домашними». Хотя Жека не знал, у него никогда не было дома.

На шею Жеке легла рука, холодная и немного дрожащая, перепачканная чем-то мокрым и липким. Пахло железом — пальцы Эриха были в крови. Жека сидел неподвижно. Враг… Враг обнимал его и прогонял страшную тишину. Визжащие голоса затыкались, и страх потихоньку сменяло спокойствие. Веки тяжелели — Жека прикрыл глаза, уверенный в том, что откроет их и обязательно увидит солнечный свет. Ведь увидит, слепота от зарина проходит. Надо только чуть-чуть подождать.

 Внезапно музыка оборвалась, и Жека вздрогнул, испугавшись вернувшейся тишины.

— Эрих, — шепнул он, снова смяв его рукав в кулаке. — ты что?

— Же-ека, — протянули над головой и задёрнули носом. — И я нье видьеть. Убераупт нихьтс.

— Это просто зарин, — выдавил Жека.

Он сам так хотел в это верить: просто, просто зарин, и всё это скоро пройдёт.

— Надо только чуть-чуть подождать.

— Я йметь чьетиры швестерн, — Эрих тоже старался не всхлипывать, но у него не выходило совсем. — Унд кайн брат. Я хотьеть брат.

Видение отползло, растворилось в сумерках памяти. Журавлёв понял: Эрих его отпустил.

— Я тоже хотел брата, — пробормотал он, корчась от боли в пробитой руке.

Кровь запеклась вокруг раны коркой и сгустками, но от этого стало ещё больнее. Брата, сестру — всё равно. В детстве Жека хотел хоть кого-то родного. Наверное, потому и решил тогда, что родных ему способен заменить проклятый пруссак.

— Ты не дёргай рукой, — Эрих поймал Евгения за запястье, разглядывая рану. — На, пей, ты же хочешь.

Немец полез в карман дырявого и замаранного бушлата и протянул Евгению плоскую фляжку. Он никогда бы не взял — выругался бы, а то и швырнул бы фляжку на пол. Но жажда его убивала. Горло слиплось, язык еле ворочался. Журавлёв заграбастал фляжку, свинтил пробку и отхлебнул огромный, жадный глоток. Нутро ошпарило адским огнём. Евгений взвыл и швырнул проклятую фляжку на землю.

— Что это за дрянь, чёрт бы тебя сожрал? — просипел он, мучительно вдыхая запах собственного рукава, чтобы сбить огненный спиртовой дух.

— Первач, — Эрих хохотнул и оторвал кусок от своей обветшалой нательной рубахи. — И дезинфекция тебе, и анестезия, и выпить можно.

Он подобрал фляжку и снова крепко схватил Евгения за запястья. Остатками первача он плеснул ему на ладонь, и Евгений готов был на месте его пристрелить, пропадая от боли.

— Радуйся, что у тебя не будет гангрены, — Эрих отпустил ехидный смешок и принялся осторожно перевязывать ладонь Журавлёва клоком от рубахи. — Вовремя оказанная помощь меняет ход войны.

— Заткнись! — Евгений вырвался и закончил повязку сам, затянул хвосты, схватив один из них в зубы.

Эрих наблюдал за ним с насмешливым прищуром, а потом — полез к себе за пазуху. Журавлёв в любой момент готов был выхватить пистолет. Но в руке Эриха оказалась губная гармошка. Блестящая такая, как новая — скорее всего, серебряная.

— Жека, гармошка не потерялась, — он улыбнулся.

Журавлёв впервые видел у него такую улыбку: неожиданно тёплую. Можно даже сказать, человеческую.

— Я знаю теперь, как эта песня называется по-русски, — Эрих придвинулся к Журавлёву поближе. — «Снегурочка», Жека.

Журавлёв не сопротивлялся, когда Эрих обнял его за шею — точно так же, как и тогда. Он всё помнил, может быть даже и лучше, чем Журавлёв. Его пальцы были точно такими же, холодными и испачканными в крови. И точно так же пахли железом. Только «Снегурочка» звучала совсем по-другому, потому что Эрих выучился виртуозно играть. И по-русски он говорил почти идеально, даже слово «дорога» освоил и уже несколько раз обманывал СМЕРШ. Журавлёву было дьявольски стыдно за то, что обнял его в ответ и подпевал ему по-немецки. А потом и по-русски, сходу переводя текст. Выходило не всегда в рифму, но это неважно. Важно другое.

— Скажи мне, почему я каждый раз встречаю тебя? — спустя годы Евгений, наконец-то, вымучил этот вопрос.

Эрих бросил играть и задумался. А может, только сделал вид, будто не знает, что говорить.

— Есть такая легенда, Жека: если загадать желание перед лицом смерти, оно обязательно сбудется, — в его голосе скользнула странная мечтательность. — Ты загадал иметь брата, поэтому я тоже на каждом шагу встречаю тебя.

Эрих слегка пихнул Журавлёва и, кряхтя, поднялся на ноги. Евгений сидел. И даже не мог осознать, что творилось у него на душе. Он — патриот и подполковник НКВД. Его долг, его честь — ловить таких проклятых врагов, как Эрих. А кто такой этот Эрих? Бывший нацист, дезертир, наплевавший на звание группенфюрера СС. Да ещё и шпион, торгующий технологиями. Но Евгений его не схватил, не прикончил. А сидел и слушал чёртову «Снегурочку», как бездарный юнец. Как… предатель?

— Кейса больше нет, Жека, — слова Эриха донеслись до Евгения точно сквозь вату. — Я выкинул его в Сухую Волноваху, когда уезжал из этого вашего Черепахово. Так что, можешь возвращаться к себе. Я постараюсь больше не попадаться тебе на глаза.

Журавлёв не замечал, что обнимает опору, прижимаясь к гнилому дереву побитой щекой. Щека уже распухала: Эрих здорово его приложил. Кулаком, сапогом — один чёрт, синячище на всю физиономию расплывётся. Евгений видел, как в сумерках амбара удаляется высокий силуэт — Эрих, прихрамывая, тянулся к двери. Журавлёв не может его убить. Но и не имеет права выпустить его. И не только как подполковник НКВД — врага народа. Как человек, Евгений обязан стряхнуть это проклятие, этот камень, который давит на шею вот уже четверть века. Журавлёв твёрдо решил: ему не нужен такой побратим.

Сжав волю в кулак, Евгений вскочил, вырвав из-за ремня пистолет.

— Затащу тебя в могилу вместе с собой! — рявкнул он.

Евгений застыл, сжав рукоять. Он целился Эриху в лоб, и в его собственный лоб глядело смертоносное дуло. У Эриха мгновенная реакция, и неизвестно теперь, кто успеет выстрелить первым. Если Евгений — потом он пустит пулю и в собственный лоб. А если Эрих его опередит? Что тогда?

— Вместе с собой, — сквозь зубы повторил Журавлёв.

А Эрих молча держал его на мушке.

Щёлк! Тихий щелчок вместо грома, искр и смерти от раскалённой пули. Пистолеты обоих оказались пусты.