Саня

Если бы меня спросили, хер ли я творю, я бы пожал плечами и выдал бы уже привычное «не знаю», потому что в последнее время я не знаю вообще ничего. Не могу объяснить своих действий и не сильно над этим запариваюсь. Руководствуюсь голым «хочу», без утомительных поисков глубокого смысла.

Пусть вчера между мной и Дитрихом и произошло подобие разговора, и мне после него стоило бы успокоиться, но ситуация меня не отпускает. Наверное, поэтому я топчусь перед подъездом старосты уже битый час. Вообще-то я собирался увязаться за ним после пар, но Дитрих оказался больно неуловимым. Гребаный ниндзя. Ничего-ничего, так просто от меня не избавиться. Адрес Дитриха остался в приложении, в котором я заказывал нам такси. Так что я без проблем нахожу нужный дом. Осталось проникнуть в подъезд, а затем в квартиру. В домофон не звоню, прекрасно зная, если староста услышит мой голос, фиг он меня впустит. Мне надо застать его врасплох. Так что околачиваюсь у подъездной двери, надеясь на то, что в скором времени кто-то в нее войдет или выйдет. Полный голяк. Школьники уже дома. Взрослые еще на работе. Студенты… Где-то шляются. В общем, территория у подъезда уже стала мне как родная. Успеваю выкурить три сигареты подряд, когда, наконец, раздается долгожданный писк открывающегося домофона. Старенькая бабуля выходит из подъезда. Я по-джентельменски придерживаю для нее дверь, а затем юркаю в тепло. Ого, оказывается, я уже начал подмерзать. Даже не заметил, конкретно зациклившись на мыслях о старосте. Только теперь анализирую состояние организма, когда отогревающиеся пальцы начинает ломить. На мгновение возникает шальная мысль сперва подняться на последний этаж и покурить на балконе, но я ее самоотверженно отметаю. И так кучу времени потерял, а Дитрих что-то говорил про родителей, которые не переваривают гостей. Где это видано вообще? Я к себе в гости постоянно таскал целую ораву друганов из школы, и батя всегда этому был только рад. Мы и вечерние посиделки за просмотром футбола устраивали. И ночи страшных историй. Батя активно участвовал, рассказывая нам такую жуть, после которой мы не могли сомкнуть глаз до самого утра. А эти родители какие-то не родители. Больше походят на надзирателей. Это не делай. То не говори. Сиди учись ради будущего блага. Вот только все эти старания не гарантируют шикарной жизни. И жить ради будущего мне кажется неразумным. Может быть, завтра начнется война. Или грянет апокалипсис. Или ты попадешь под колеса машины. Не надо жить будущим, которого может не стать в любую секунду. Живи сейчас, в это самое, блин, мгновение!

Поднимаюсь на нужный этаж, узнаю дверь и, закрыв пальцем глазок, жму на звонок. По ту сторону раздается приятная трель, а затем доносятся шаги. Надеюсь, Дитрих не запаникует, если глянет в глазок и увидит черноту. Не думаю, что парень со спортивным телосложением при росте в сто девяносто три сантиметра (точную цифру я узнал на годовом медицинском осмотре) заглядывает в глазок и спрашивает «кто там?», прежде чем открывать дверь. Мои подозрения подтверждаются. Замок отщелкивает, и дверь подается вовнутрь. Сталкиваемся взглядами. Лицо Дитриха — открытая книга. Сперва читается недоумение. Затем ошарашенность. Страх. И, наконец, мое любимое — раздражение. Каждая из эмоций проскальзывает на его лице всего за пару секунд, но я легко улавливаю все эти перемены. Дитрих хмурится. Я лыблюсь. Все как по нотам.

— Какого хуя? — выдает он сипло.

— Так вторник же! — напоминаю я, упершись одной рукой в дверь, на случай, если староста захочет ее захлопнуть у меня перед носом. — Мы ведь еще на прошлой неделе договорились, что будем вместе разбирать новую тему по дискретке! Или ты забыл? Так и знал, что забыл, иначе чего это ушел без меня, — наигранно возмущаюсь я.

— Ты ебанутый? — сыплет Дитрих философскими вопросами. — Ничем я с тобой больше заниматься не буду, — рычит он.

— Вообще ничем? — строю из себя дурачка.

— Майский, съеби в закат, — советуют мне. И я не против мотануться до заката и обратно. Но не сегодня, детка. Не сегодня.

— Вот уж нет, — улыбка сползает с моего лица. — Я не понял темы. Изволь объяснить, раз обещал, — выдыхаю я, толкая дверь и без приглашения проникая в квартиру. Дитрих явно теряется. Не каждый день он сталкивается с такой наглостью. Уверяю, обычно я такую херобору не творю. Но у меня возникает стойкое ощущение того, что сегодня я делаю все правильно. С Дитрихом по-другому нельзя. Он настолько зациклен на себе любимом, что скорее всего даже в этот самый момент в своей голове водит хороводы с чертями вокруг пламени, олицетворяющего нечеловеческие пиздострадания.

Дитрих все еще в шоке, так что я сам по-хозяйски закрываю дверь на замок, скидываю ботинки, вешаю куртку в шкаф и первым прохожу в его комнату. Она такая же отталкивающая, какой была и в прошлый раз. Только менее пустая. Налицо беспорядок. На столе гора из книг. Еще парочка — на тумбочке. Впечатление, будто Дитрих всеми силами пытается отвлечься. И я даже знаю, от каких именно мыслей.

— Тащи стол, — горланю я на всю квартиру, деловито усаживаясь на холодный пол. Дитрих стоит в дверях, опершись плечом на косяк. Он будто боится зайти в собственную комнату. Причина его страхов — я.

— Уходи, — в голосе старосты звучит мольба. Неужели мое общество настолько тебе неприятно?

— Нет, — качаю я головой. Нет, не уйду. Нет, не проси. И не надо на меня так смотреть! Я сказал «нет», значит, блядь, «нет».

— Я сейчас силком тебя из квартиры выволоку, — обещает Дитрих.

— Выволакивай, если получится, — пожимаю я плечами. Староста не двигается с места. Да-да, чтобы вытолкнуть меня отсюда, придется ко мне прикоснуться. А по силам ли тебе это теперь? Знаю, что поступаю как свинья. Но что я могу поделать, если ты не оставляешь мне выбора?

Староста стоит в дверях еще пару секунд, а затем с тихим «хуй с тобой» уходит и возвращается с журнальным столиком, за которым мы сидели в прошлый раз. Ставит его передо мной. Тихо психует: это видно по его резким движениям. Кидает свои конспекты на столик. Вслед за ними швыряет ручку. Точит карандаш с таким надрывом, будто пытается превратить его в эффективное оружие для убийства. Наблюдаю за ним, затаив дыхание. Не свожу глаз с его шершавых губ. Воспоминания, идите к черту, сейчас это неуместно!

— Ну, говори, что именно тебе объяснить? — рычит Дитрих. Я тыкаю в тетрадь наобум. — Тебе, блять, непонятна сегодняшняя дата? — шипит он хуже прежнего.

— Ты же понимаешь, что я не для этого пришел, — устало вздыхаю я.

— Понимаю. Не понимаю другого, чего именно тебе от меня надо? — походу и правда не понимает.

— Ну-у-у… — тяну я резину. Как бы лучше сформулировать? — Я типа беспокоюсь за тебя.

— Это с чего бы?

— Не знаю. Произошедшее тебя, наверное, сильно шокировало или даже подкосило, учитывая, какой ты гомофоб, — выпаливаю я. Дитрих смотрит на меня сквозь линзы очков как на недоумка.

— Чего, блять? — сипит он. — С какого это хера я гомофоб? — вспыхивает он.

— А нет? — удивляюсь я. — Ты же так занервничал, когда на улице какой-то левый поц обозвал нас гомосеками, — напоминаю я. Староста издает что-то вроде болезненного стона. Запускает пальцы под очки и интенсивно трет глаза.

— Майский, ты идиот, — выдает Дитрих. — Я напрягся, не потому что гомофоб. Как тебе вообще такое в башку могло прийти?! — недоумевает он.

— Тогда почему? — допытываюсь я.

— Серьезно? — Дитрих приподнимает брови. — Вот ты сейчас серьезно не врубаешься? — почему его это так удивляет?

— Нет.

Правда не врубаюсь.

— Причина до пизды простая, баран. Я гей.

Александр

Матерь божья, я связался с самым тупым человеком на свете. Дубина стоеросовая. Я лезу по-пьяни к тебе целоваться. Вылизываю тебе яйца. Отсасываю. А потом ты приходишь и выдаешь, что я гомофоб?! Ебаца логика! ПИЗДЕЦ! Меня аж трясет от злости! И признание с моих губ слетает раньше, чем я понимаю, что вообще говорю.

— …Я гей.

И это звучит так странно и непривычно. Ведь вслух я этого никогда не произносил. Даже в компании Тани.

Майский искренне ошарашен. Блин, он действительно не понял. Табуретка умнее. Ну… Давай. Ори. Или убегай. Или ори и убегай. Меня уже ничем не проймешь, я за последние три дня и так выебал себе мозг во всевозможных позах.

— Фух, — выдыхает убогий с облегчением, схватившись за водолазку в районе груди. — Как камень с души! — заявляет он.

Я зависаю. Этот дурила меня в психушку загонит.

— В смысле? — цежу я.

— В смысле, хуй неси на коромысле. Я-то думал, что ты прожжённый натурал, у которого теперь из-за меня травма на всю жизнь! Но ты, слава богу, гей!

Слава богу, гей? Поставлю себе в статус в контакте. Распечатаю на футболке и приду в ней в университет.

— Ну, а ты? — задаю я вопрос, чувствуя, как напряжение между нами тут же уходит на нет. Я признался. Я не услышал оскорблений. Со мной продолжают беседу. Для начала неплохо.

— Вообще-то я до недавнего времени был уверен, что натурал, — рассуждает Майский с умным видом. — Но вечер пятницы открыл мне новые горизонты, — признает он спокойно. — Опыт был интересный. И у меня так лихо встал, что даже не знаю, виною тому трава или я просто…

— Би? — подсказываю я, почувствовав заминку Майского.

— Полугей, — одновременно со мной выдает он.

— Кто? — переспрашиваю я, морщась.

— Полугей, — повторяет дебил с серьезной миной.

— Нормальные люди с такой ориентацией называют себя бисексуалами, — сообщаю я. — Но ты-то однозначно полугей, — меня начинает раздирать смех. Я пытаюсь сдерживаться, но через пару секунд смеюсь в голос. Не могу успокоиться несколько минут кряду. На глазах даже слезы выступают. Будто бы мой перенапряженный организм нашел отдушину и решил воспользоваться ей по максимуму.

— Слушай, — Майский, подождав, пока я отсмеюсь, продолжает разговор. — Раз ты гей и приставал ко мне, выходит, я тебе нравлюсь?

А вот к такому вопросу в лоб я не подготовился.

— Что? — я паникую. — Конечно, нет! — блядь-блядь-блядь! — Ты абсолютно не в моем вкусе, — заверяю я его с жаром.

— М-м-м… — протягивает дубина со странным отрешенным видом. — А че тогда полез ко мне?

— Так ведь… ты лучше, чем ничего, — выпаливаю я. Да, Дитрих, сегодня ты жжешь и пепелишь. Конечно, ты не мастер откровенничать. Но такое брякнуть… Подкат века. Теперь он твой с потрохами, однозначно. Лучше, чем ничего? Лучше бы тебе заткнуться.

— Какой-то сомнительный комплимент, — улыбается Майский, но сильно уязвленным вроде не выглядит. К моему облегчению. — Ну, а сейчас что? — продолжает допытываться он.

— Что? — теперь уже я не врубаюсь, куда движется беседа.

— Сейчас я тоже лучше, чем ничего?

Майский смотрит на меня испытующе. Я испытующе смотрю на Майского. Какого хера?

— Чего? — то ли это намек, то ли мое воображение хочет так думать. Сам не замечаю, как начинаю ритмично постукивать ручкой по столу.

— Чего? — вторит мне убогий.

— Я не понял вопроса, — цежу я, скрипя зубами. Что за ебаный анал-карнавал?

— А что непонятного? — удивляется Майский. — Сейчас я лучше, чем ничего? Или по-трезвянке до нижней планки не дотягиваю?

Блять.

— Ты издеваешься? — выдыхаю я, пытаясь сглотнуть образовавшийся в горле ком.

Он издевается.

Блять, по-любому.

Тварь ты мохнатая, завалить бы тебе ебало, а то хуже будет!

— Нет. Просто спрашиваю, — Майский абсолютно спокоен.

Просто, сука, спрашивает. Ага, как же.

— И на какой ответ ты рассчитываешь? — рычу я, начиная стучать ручкой об стол ритмичнее.

— Рассчитываю хоть на какой-нибудь, — лениво отвечает убогий.

Было рассеявшееся напряжение возвращается. Но теперь оно приобретает иной характер. Я молчу. Майский тоже. Только стук ручки, ударяющей о поверхность стола, напоминает, что мы находимся не в вакууме.

Нет, он однозначно не всерьёз.

Ручка летит к чертям. За ней с моей легкой руки переворачивается журнальный столик, что разделяет нас. Мои конспекты разлетаются по всей комнате. Я сам не понимаю, как так ловко подминаю Майского под себя, прижав его руки к полу и нависнув сверху.

— Ты чего, мать твою, добиваешься? — рычу я ему в самые губы, запястья парня сжимая настолько сильно, что мои костяшки белеют.

— Сам бы хотел это знать, — невозмутимо отвечает мне Майский. Вот и что вы прикажете мне делать? — Нелепая ситуация, не правда ли? — смеется он. А я понимаю, что на трезвую голову все действительно иначе. Я практически лежу на нем. Держу его руки. Наши губы разделяют какие-то сантиметры. И ведь ясно: он не против, если я сделаю что-то большее. И все равно не решаюсь.

— Наверное, вот этого всего и добиваюсь, — пускает мне Майский контрольный в голову.

Ну все… Финита ля комедия.

С силой целую Майского, вдавливая его тупорылую головушку в пол. Тут же ощущаю кончик языка, касающийся моего, и заталкиваю его глубже в рот парня. В таких играх главным быть должен я. Что и демонстрирую, не давая ему ни продохнуть, ни шевельнуться. Держу руки Майского, хотя он не сопротивляется. Чувствую даже сквозь водолазку тепло, исходящее от его тела. Трусь пахом о его ширинку. И черт… Я не вижу, но чувствую, как его ноги сжимают мои бедра. Ноги, между которыми я так ахуительно расположился.

Я слишком быстро увлекаюсь процессом и не сразу замечаю, что мои очки начинают медленно сползать с переносицы. Поправить бы их, но в этом случае придется отпустить руки Майского, а мне этого сейчас ох как не хочется. Равно как и прерывать поцелуй.

Я не пытаюсь нежничать. Даже скорее груб. Не знаю, чего я добиваюсь. Возможно того, чтобы он выбил из своей башки идею еще хоть раз появиться на моем пороге. Но и скрывать того, что все это мне нравится, не выходит.

Очки сползают окончательно. Поймать их не успеваю, и они падают Майскому на лицо.

— Уй, блин! — морщится он. — А снять их нельзя?

Если я их сниму, то не буду тебя видеть.

Мне стоит больших усилий не произнести это вслух. После такого мои вопли о том, что убогий не в моем вкусе, будут звучать еще неправдоподобнее. Хватит и того, что мы сосемся посреди моей комнаты.

Сев на колени между ног Майского, отпускаю его руки, а очки не глядя кидаю на кровать. Хотя там самое место нам самим.

Саня не меняет положения, а значит, я могу продолжить. И раз уж пошла такая пляска, почему бы не уделить внимание тому, что я упустил в прошлый раз.

Саня

Удивительно. Я намеренно спровоцировал Дитриха, будто действительно шел к нему именно за сексом. Хотя это не так. Вроде. Я запутался и уже ничего не понимаю. С одной стороны, конечно, стремновато играть роль «лучше, чем ничего», с другой стороны лучше — не хуже же, и на том спасибо! Так что… Надо пользоваться своим положением, пока есть возможность. Дитрих в меня не влюблен, я, вроде бы, в него — тоже. Психика его не покалечится, моя — тем более. У него явный недотрах. Я тоже грешен. Мы оба парни, но как говорилось в старом фильме «В джазе только девушки», у каждого свои недостатки.

А любопытство берет свое. Кончи я тогда в ванной, и, может, интерес бы уже остыл. Но нас-то прервали. И все. И пиздец. Я зациклился. Вот в чем проблема. Вот почему я хожу, как в задницу ужаленный. Точка не поставлена, и внутренняя неудовлетворенность бьет по мозгам.

Без очков взгляд Дитриха расфокусирован. И… Вы когда-нибудь замечали, как сексуально выглядят люди, которые нихера вас не видят? Или эта фишка распространяется только на старосту? Я приподнимаюсь на локтях, думая, что мы продолжим целоваться. Но Дитрих вместо того чтобы податься ко мне, внезапно толкает меня обратно на пол и резко задирает мою водолазку.

— Эй, погод…

Ё-ё-ё-ёбаный насос!

Александр

Может, я не могу его видеть, зато трогать — сколько угодно. Оголяю грудь и живот Майского, прохожусь пальцами по торсу и нащупываю то, что не идет у меня из головы уже больше суток. Стальные серьги пирсинга, сковывающие оба соска. В голове пусто. Ни единой мысли. Все внимание сосредоточено на кончиках пальцев, касающихся шариков сережек. Чувствую, как Майский вновь распластывается на полу. Надавливаю сильнее и слышу тихое шипение:

— Не делай так.

Ты хотел сказать, сделай так снова? Без проблем.

— Да что б тебя! — вырывается из Майского, после чего он ловит мои руки за запястья и пытается их от себя убрать. Я могу легко освободиться от таких захватов, но зачем? Так даже интереснее. Теперь ведь руки заняты у нас обоих.

Наклоняюсь и провожу по левому соску языком. Чувствую, как парень подо мной начинает дрожать. Вообще чувствительность в этом месте у мужчин, насколько я знаю, встречается не так уж и часто. Помню, Таня пару раз пыталась провернуть со мной эту фишку. Каждая такая попытка вызывала во мне лишь одно желание: выкинуть девушку в окно. Приятных ощущений я не испытывал. Зато раздражения — хоть отбавляй. С Таней в постели вообще следовало держать ухо востро. Только расслабишься, и сюрпризов не избежать.

Ностальгические воспоминания, впрочем, задерживаются у меня в голове ненадолго. Может, дело в пирсинге или в самом Майском, но ему мои прикосновения явно очень нравятся. Хватка на моих руках ослабевает. Судя по размытому силуэту, одной рукой Майский закрывает себе глаза, тогда как пальцы второй запускает в мои волосы. Слегка царапает затылок, из-за чего я покрываюсь мурашками. У каждого свои «слабые» стороны. Чувствую, как дыхание Майского становится тяжелее. Опускаю руки к его джинсам и понимаю, насколько он возбужден. Мое положение немногим лучше. Притягиваю парня к себе вплотную. Расстёгиваю ширинки. Приспускаю мешающую нам одежду. Удивительно, насколько самоуверенно я себя чувствую. Будто бы это у меня не в первый раз. Будто бы делал я это с десятками таких же наивных идиотов. И ведь делал. В своих фантазиях.

Наваливаюсь сверху, сжимаю в ладони оба члена, вплотную прислонив их друг к другу. Удерживаясь над Майским на одной упершейся в пол руке (что не очень-то просто), ловлю его тихий стон губами, начиная ритмичные движения кистью.

Единственным плюсом не очень хорошего зрения является попытка организма компенсировать это обострением остальных органов чувств. Запах секса кружит голову. Пульсация в руке отдается во всем теле. Я точно знаю, что сделать, чтобы ему было приятно. И как при этом будет приятно мне. До ушей же доносятся сдавленные стоны и звук открывающейся входной двери.

Стоп.

Двери?

Саня

Да ну нахуй! Какого хрена?! Опять?