Александр

Не так хреново быть говном, как осознавать себя таковым. Я-то думал, поистерю пару часов, успокоюсь и пойму, что принял верное решение. Обычно так и происходит. Разум берет верх над сердцем и все встает на свои места. Ведь взрослая жизнь на то и взрослая, что нам следует делать то, что мы должны, а не то, что хочется. Нельзя всю жизнь потакать лишь своим желаниям, не думая об окружающих. По крайней мере, я пытаюсь себя в этом убедить. Или в этом меня убеждали родители? Я уже не понимаю, какие мысли в моей голове принадлежат мне, а какие — моим «гениальным воспитателям». Хотя что это я… Все идеи в моей голове исключительно родительские. Откуда я вообще узнал термин «моё», когда моего у меня никогда не было? Мое здесь только тело. И то не факт. Ориентация моя — вот это бесспорно. Майский был моим. Был.

Облегчение, вопреки моим ожиданиям, так и не наступает. Потому что принятое решение нихера не верное — вот что говорит мне внутренний голос. Да что говорит, долбит по вискам, награждая сверлящей виски мигренью. Очередная фатальная ошибка. А сколько их еще впереди?

Родители ситуации не улучшают. Вернувшись вечером воскресенья, они еще с порога, даже не разобрав толком вещи, начинают вещать мне о том, какой я бесполезный никчемный сын. Да как я вообще посмел даже на секунду предположить, что могу куда-то не поехать? Промывают мозги тщательно и планомерно. Сыплют доводами, давят фактами, добивают жизненным опытом. Они знают, как убедить меня в своей правоте. Отчасти они действительно правы. Деньги в нашей жизни играют большую роль. Они же — билет в мою свободную жизнь. Я и сам прекрасно это понимаю. Но в этот раз что-то идет не так. Я слушаю родителей, как и раньше. Я соглашаюсь с ними, как и раньше. Но глубоко внутри на подсознательном уровне не могу отделаться от ощущения, что я ошибся. И принятое мною решение неверное. Впервые осознаю это настолько отчетливо. И даже промывка мозгов не выбивает этой мысли из моей головы.

Все. Хватит. Надоело. Следует как можно скорее выбираться из-под родительской тирании. Укачу в Европу, станет только хуже. Я увязну в этом говне больше прежнего, ведь моя зависимость от них, как и денежный долг, который отец скрупулёзно подсчитывает у себя в голове, возрастет втрое. Да, это потрясающая возможность. Да, воспользуюсь ей, и мое будущее начнет рисоваться красочнее в плане карьеры. Но хочу ли я всю жизнь посвятить работе? И сделает ли она меня счастливым? Гарантии нет. А вот то, что я буду счастлив с Майским — неопровержимый факт. Проверено на практике.

Но что я сейчас могу?

Ничего?

Идти в университет в понедельник не хочется сильнее обычного. Я не знаю, как смотреть Майскому в глаза. Никогда и ни перед кем мне не было так стыдно. И я волнуюсь… Как он отреагирует на меня? И отреагирует ли? И что хуже: его реакция или полное ее отсутствие? Игнор невыносим. Нет ничего хуже него. Думаю я, но… Поведение Сани меня обескураживает. Столкнувшись со мной в коридоре, он бросает обычное, расслабленное «привет». Не кидает на меня злого взгляда исподлобья, не тащит разговаривать по душам, не лезет в драку. Но и не воротит от меня носа. Он ведет себя так, будто ничего не произошло.

И тогда я понимаю, что кое-что хуже игнорирования все же есть: поведение, которое ставит под сомнение сам факт того, что между нами вообще что-то было. Словно ему плевать.

Мне бы радоваться. Но ощущение, будто меня придавили к полу и расплющили, оставив от меня лишь мокрое место. Чего я хочу? Чтобы, блять, он страдал? Чтобы ему было хреново из-за моего долбоебизма? А не увидев всего этого, я разочарован?

В себе разочаровывайся, скотина. А к нему не лезь. Ты, блядь, не заслужил даже жить с ним в одном городе. Испортил парню жизнь и еще смеешь что-то от него требовать. Дитрих, какая же ты скотина. И как же я тебя ненавижу. Всей, блядь, душой.

Я бы посвятил думам об этом больше времени, но сочетание зачетной недели с подготовкой к студзиме отнимают почти все свободное время. К моему счастью. Представить не могу, как меня будет штормить, когда суматоха закончится, и я начну располагать достаточным временем для того, чтобы тщательно, со смаком и мазохистским удовольствием окунуться с головой в потрясающие размышления о собственной никчемности. А это произойдет совсем скоро. Жду не дождусь.

Последние дни перед студзимой пролетают молниеносно. День мероприятия, кажется, наступает слишком неожиданно для всех факультетов без исключения. Сижу в небольшой импровизированной гримерке, листая сценарий. Я помогаю ведущим. У меня есть пара реплик. Ничего значительного, как я и хотел. Мне куда больше подходит контролирование происходящего из-за кулис, чем непосредственное участие.

Чем ближе время выхода на сцену, тем больше суматоха. Вокруг бегают студенты в костюмах. Кто-то до сих пор что-то доделывает и дошивает, кто-то судорожно заучивает уже вызубренный, но благополучно забытый текст, кто-то психует из-за опоздания других участников. Три девушки неподалеку, врубив какую-то русскую песню, тихо подпевают, будто бы не замечая общего напряжения.

…Желание перекреститься

…Я потушила не спеша.

И тут в гримёрку заходит Майский.

И мир замирает.

…Забилось сердце, словно птица,

…И в пятки бросилась душа.

Растянутые свитера и потертые джинсы заменяет классический темно-синий костюм, состоящий из приталенного пиджака и узких брюк. Убитые ботинки — кожаные мужские туфли. Обычно всклокоченные волосы теперь забраны назад и лежат волосок к волоску. Белая рубашка неожиданно поглажена. И даже носки, мать его, одинаковые. Черные, без дурацких принтов.

А шея в пластырях телесного цвета. Не бросаются в глаза, если не присматриваться. Конечно. Следы не могли пройти так быстро. Боже, почему эти пластыри меня так будоражат? Больше, чем непривычный для Майского внешний вид. Я схожу с ума.

…Ты был прекрасен, как Иисус

…В произведениях искусств.

Насчет Иисуса не уверен, но то, что Саня воплощает собой произведение искусства — неопровержимый факт. Он не просто красив, не просто обворожителен и притягателен. Он идеален.

С лютой ревностью замечаю, что не я один откровенно пялюсь на Майского. Многие из присутствующих в гримерке кидают на него удивлённые взгляды. Поразительно, как одежда может преобразить человека. Но вы подождите, не пускайте на него слюни. Думаете, он хорош в этом костюме? Блядь, это вы еще не видели его без одежды.

Пиздец, нахуй. У меня сейчас точно крыша поедет.

…Я думала, что вознесусь

…От красоты или от чувств.

И неожиданное желание притянуть его к себе, обнять и поцеловать на глазах у всех становится почти невыносимым. Поцеловать, а затем, не выпуская его из объятий, смерить всех взглядом, красноречиво давая понять, кому он принадлежит. И пусть бы кто-нибудь только посмел что-то крикнуть в сторону Майского. Только подумал о его связи со мной что-то грязное. На ответ я бы не поскупился.

Тупая фантазия.

Утыкаюсь взглядом в сценарий.

Отвлекись. Забудь. Просрал ты его, успокойся.

Но сосредоточиться на тексте не выходит. Хочется поднять глаза и посмотреть на Майского снова. Черт.

Саня

Увидев Дитриха утром в понедельник в университете моим первым желанием было хорошенько вломить ему кулаком по роже. Вторым желанием — раздолбать его сраные очки. Третьим — выбить ему пару зубов, чтобы не был таким красавчиком. Четвертым — утянуть в туалет и ползать полдня на коленях с воплями: «Вернись ко мне, я все прощу!» Пацан я не гордый. Мне вообще похуй. Пусть, блин, просто будет моим!

Но каждый из дебильных порывов я нечеловеческой силой воли свожу на нет. Батя сказал, что лучше не высвечивать. А я доверяю его опыту и привык прислушиваться к советам отца. Не высвечивать, так не высвечивать. Буду делать вид, будто бы все хорошо, в фантазиях то сжигая Дитриха на костре, то трахая его. Одно другому не мешает.

Я, конечно, не гуру, когда дело касается актерского мастерства. Изображать иные чувства, чем я испытываю на самом деле, я не люблю, да и не сильно умею. Всегда казалось, что проще говорить все в лоб. Но батя уверяет, что надо быть хитрее, а не оставаться Ваней-пряником. И я честно пытаюсь. Хер знает, выходит ли.

Судя по поведению Дитриха, ему плевать на меня с высокой колокольни. И это самое обидное. Ни тебе щенячьих взглядов, ни намеков на раскаяние или чувство вины. Нихера подобного. Роется в своих конспектах, поправляет ручки, пырит на доску, раздает распоряжения и ничего больше. Совсем ничего. В мою сторону даже не дышит.

А что, если мы с батей ошиблись? Надумали лишнего, и нет никакой причины, по которой староста так резко поменялся? Может он просто… реально попользовал меня и помахал ручкой?

Интуиция подсказывает, что Дитрих, сколько бы херни он не успел наворотить, все же не из тех людей, кто способен на такую низость. Но я своей интуиции не доверяю. Сдается мне, она лишь говорит то, что я хочу услышать.

И все же… Тайная надежда на лучший исход, еще маячащий в моем будущем, не отпускает. Это, наверное, в данной ситуации самое поганое. Меня взашей, а я хожу и все равно с ослиной упертостью на что-то надеюсь. И где мои зачатки гордости, спрашивается? Ответ прост: в заднице, которую поимели.

О, сколько надежд я возлагал на эту студзиму. Теперь нет ни одной. И петь совсем не хочется. Особенно песню, которую я учил, у себя в голове посвящая ее Дитриху. Еще и наряжаться приходится. Если бы мне сразу сказали, что придется напяливать костюм, я бы сбежал еще при первом сборе. Но мне об этом сообщили все в тот же злополучный понедельник, окончательно испортив и без того говеный день.

Но ничего не поделать. Я, может, и летящий парень, но толика ответственности во мне присутствует, и я бы никогда не кинул целую толпу народа, рассчитывающего на меня, лишь из-за того, что у нас терки с Дитрихом. Пусть и очень болезненные.

Захожу в гримерку под исполнение девушек с факультета песни Ленинграда. Фальшивят жутко. Или я просто цепляюсь из-за дурного настроения. Тут же сталкиваюсь с Борей и получаю от него несколько поручений, а затем, как бонус, комплимент:

— Ты сегодня огонь! — хлопает он меня по плечу и растворяется в толпе людей, которые его распоряжений еще только ожидают. А я, тяжело вздохнув, невольно кидаю взгляд на сидящего у дальней стены Дитриха и давлюсь воздухом.

…Ты-ы-ы как Иисус, ты-ы-ы как Иисус.

Открывающаяся моим глазам картина под эту песню напоминает «Тайную вечерю» Леонардо да Винчи, одну из немногих картин, которые я знаю благодаря Дэну Брауну. Спасибо, чел, что пишешь крутые книги, которые даже в мою не очень информационно емкую башку внедряют познания о чем-то еще, кроме разнообразия вкусов чипсов.

Центральной фигурой в моей интерпретации картины выступает, естественно, староста.

…Спадавший с плеч игривый локон,

…Твой образ стильный завершал.

Дитриха и раньше назвать уродом язык бы не повернулся, но сегодня он бьет все рекорды красоты. В черном костюме, такого же цвета рубашке и галстуке он походит на приспешника Сатаны. Охуительно сексуального приспешника Сатаны. Горяч, как ебаный Ад, чтоб тебе пусто было! Готов пасть в преисподнюю и прямиком к вашим ногам, господин Дитрих. Иронично, что в моей интерпретации «Тайной вечери» он занимает место человека, противоположного вселенскому злу.

И очки, собака, заменил на линзы. Полный отвал пизды. Сидит, штудируя какие-то бумажки, а вокруг него так и вьются девушки. Одни заглядывают в записи Дитриха, другие, скромно касаясь плеча или локтя, о чем-то его спрашивают, третьи — просто пожирают старосту взглядом. Так, а ну-ка все отошли и закрыли глаза! Набросились как стервятники! Он пока еще не свободен, что бы он там себе ни надумал. Занятой! МНОЮ ЗАНЯТОЙ! КЫШ ОТСЮДА!

Скрипя зубами, ухожу в самый темный угол душной гримерки. Мне вообще следовало бы распеться. Одно дело горланить на вписоне, где на твои косяки никто не обратит внимания, совсем другое — со сцены, представляя свой факультет. Мне бы нервничать по поводу выступления, но я нервничаю лишь потому, что староста слишком красив, и все это видят. Бесит неимоверно.

Я СКАЗАЛ ЗАКРЫТЬ ВСЕМ ГЛАЗА! Сейчас же!

В кармане вибрирует телефон, оповещая о входящем сообщении. Смс от бати: «Порви всех как Тузик грелку! Верю в тебя!»

Попробую, пап… Мне бы только отсыпать себе чутка твоей веры в мои силы.

— Наш выход через пятнадцать минут! — внезапно раздается ор Главного. — Все за кулисы! Немедленно!

Суета в гримерке возрастает. Провожаю взглядом уходящего за сцену Дитриха. Чуть погодя двигаю следом. Староста выступает в самом начале и в середине. Я — в конце. Придется помозолить друг другу глаза еще самую малость, а потом побегу домой и разопью бутылочку пиваса под какой-нибудь сериальчик. Надо же радовать себя мелочами! Завтра, правда, два зачета. Но это мне расслабиться не помешает!

Грея себя мыслью о будущей награде, опираюсь спиной о стену и наблюдаю за происходящим на сцене. Сейчас там выступает другой факультет. Смотрю, но не вижу. Боковым зрением наблюдаю за Дитрихом. Хоть разок рожу в мою сторону поверни, козлина. Я, между прочим, тоже сегодня ничего такой. Даже отошел от амплуа бомжа. Мог бы глазенки свои мерзотные на меня и поднять!

Бесполезное желание.

— Привет, Саша, — рядом со мной возникает Лариса в небесно-голубом платье.

— Привет, — улыбаюсь я девушке, пухленькие щечки которой тут же покрывает румянец.

— Ты сегодня… эм… То есть… Костюм тебе очень идет, — выдыхает она с усилием.

— Да хер с ним с костюмом, — отмахиваюсь я. — Лучше посмотри на себя! Выглядишь ахуит… Я хотел сказать, потрясно! Просто бомба! Все мужики сегодня твои! — бездумно сыплю комплиментами, запоздало соображая, что тем самым рою себе могилу. Лариса тупит взгляд и смущенно улыбается, а у меня по спине неожиданно пробегает холодок. Невольно вновь кошусь на Дитриха и сталкиваюсь взглядом с чистой яростью.

Ого.

Проняло-таки?

Наконец-то я вижу твои истинные чувства.

Выступление соперников заканчивается. Наша очередь. Шутки, сценки, смех, раздающийся из полного зала. А я не могу оторвать взгляда от Дитриха. Он хорошо держит себя на сцене. Выглядит куда уверенней в себе, чем есть на самом деле. Сколько женских сердец ты сейчас покоряешь этой своей искусственной улыбкой? И наверняка не только женских. И никому из них невдомек, что на самом деле творится в твоей голове. И мне невдомек. Я для тебя такой же чужой, как и любой в этом зале? По крайней мере, ты очень хочешь меня в этом убедить. Тогда какого лешего ты так ревниво пялишься на меня? Какого, я тебя спрашиваю, лешего, черт бы тебя побрал?!

— Ну что, готов? — Боря вырывает меня из гнетущих мыслей, и я осознаю, что толком нихера не увидел, а уже все идет к завершению. Мы полтора месяца готовились к тому, что пролетает в мгновение ока. Столько усилий ради небольшого выступления.

— Готов, — киваю я без энтузиазма. Музыка меняется. Выхожу на сцену, забираю протянутый одним из ведущих микрофон и смотрю в зал. В глаза бьют софиты, тогда как зрительный зал в полумраке, но я почти сразу нахожу взглядом отца и невольно улыбаюсь. Как бы ни было плохо и что бы ни произошло, всё будет хорошо, так ведь, пап?

Батя не отвечает мне ободряющим подмигиванием, но лишь потому, что на сцену и вовсе не смотрит. Его взгляд устремлен на что-то другое сбоку от него. Пытаюсь разглядеть, на что же он с таким интересом уставился и…

Сердце начинает биться чаще, а было конвульсирующее в предсмертной агонии настроение тут же взлетает до привычной нормы. В паре метров от отца сидит Шурик.

Музыка. Нужный аккорд. И я начинаю петь.

…Imagine me and you, I do (Представь нас вместе, я представляю)

Черт!

…I think about you day and night, it's only right (Я думаю о тебе день и ночь, и это правильно)

ЧЕРТ!

…To think about the boy you love and hold him tight (Думать о парне, которого ты любишь и крепко обнимать его)

ПОЛУЧИЛОСЬ!

…So happy together (Мы так счастливы вместе).

ДА Я ЖЕ ЕБАНЫЙ КУПИДОН!

В оригинале песни, конечно же, нет никакого «boy». Там было «girl», который я бессовестно заменил и благополучно об этом забыл. Следовало бы оставить оригинальный текст, ведь теперь я пою не для Дитриха, а значит риски того не стоят. Мало ли кому взбредет в голову вслушиваться в текст. Мало ли кому хватит знания английского, чтобы его перевести. Мало ли какие выводы в связи с этим сделают. Но батя и Шурик напоминают мне о тех чувствах, которые я хотел вложить в эту песню. И сомнений как не бывало.

…I can't see me lovin' nobody but you (Я не могу представить, что буду любить ещё кого-то, кроме тебя)

…For all my life (Всю свою жизнь)

…When you're with me, baby the skies'll be blue (Когда ты будешь со мной, малыш, небеса будут синими)

…For all my life (Всю мою жизнь)

Подумать страшно, что выйдет из моей затеи. Я успел убедиться, что все мои планы — хуйня из-под коня. Но отец не отрывает взгляда от Шурика, а тот, будто мраморное изваяние, сидит и словно боится шелохнуться. Знает, что батя не отводит от него глаз. Не отрывает, даже слыша голос сына со сцены. Любимого сына, между прочим! Шурик чувствует это и не смеет сделать лишнего вздоха. А я-то думал, что после ситуации с Дитрихом никогда не смогу испытать такой радости. Наивный! Ведь счастье отца мне не менее важно, чем свое собственное. И если у меня ничего на личном фронте не выйдет, пусть хотя бы у них все наладится!

…Me and you and you and me (Я и ты, я и ты)

…No matter how they toss the dice, it has to be (Не важно как падут кости, мы будем вместе)

…The only one for me is you, and you for me (Ты для меня единственный, единственный для меня)

…So happy together (Мы так счастливы вместе).

Немедленно становитесь счастливы вместе. Иначе я за себя не отвечаю.