Артемий подходит к «Омуту» без спешки, поглядывая на окруженный сумерками дом и пару горящих окон. То, что на первом, это хозяйкино, объяснили уже, а вот на втором, под крышей, устроился необычный гость из Столицы.
Артемию с детства про таких людей рассказывали: здесь, у Горхона, подобные никогда не рождались, жили в легендах и сказках, а вот на севере, к Столице поближе, они были явью. Жили там, работали, среди других ходили, уже вроде почти и не диковинка, даром что их все равно мало. Парочку Бурах и сам видел издали, пока учился, а тут… один сам в такую глушь приехал. Еще и, как донесли шепотки из углов, хотел встретиться.
Для самого себя пожимая плечами, Артемий стучит в дверь, почти сразу видя в небольшой щелке испуганный глаз и очертания худого тела в золотом костюме. Хозяйке дома говорит, что его звали, и по глазами видит, что она ему не верит и будет рада выставить вон, но почему-то все равно пускает. Видно, гость сам велел пропускать, а не то к эдакой диковинке уже очередь из посетителей бы выстроилась… А пока Бурах поднимается по ступенькам, понятия не имеющий, что его ждет.
Проходя в просторное помещение под крышей, он слышит тихий звон стекла. Идет на звук, выворачивает из-за ширмы – и смотрит, поднимая взгляд от ног к голове. Дорогие, вычищенные туфли с заостренными носками, строгие брюки, даже, кажется, со стрелками, внезапно – кончик гладкошерстного черного хвоста, чуть дернувшийся перед тем, как легкое, гибкое тело разворачивается полубоком. Темный жилет, белая рубашка, застегнутая на все пуговицы, включая манжетные, приглушенно-красный шейный платок. А потом – лицо красивого, молодого мужчины, светлая кожа, черные, мерцающие в полумраке лунным бликом глаза, густые ресницы и брови, волосы угольные, на лоб спадающие, а среди них – вторые уши, кошачьи. Немногим больше человеческих от основания до кончика, тоже в короткой, гладкой черной шерстке.
Бурах молчит, понимая, что и его сейчас изучают, видит, как приоткрываются чужие губы перед новым вдохом. Звериная повадка, в противовес которой в руках котолака бликуют пустые пробирки.
– Здравствуйте, – негромко здоровается незнакомец без улыбки. – И примите мои искренние соболезнования.
Артемий хмурится и мрачнеет, уже готовый спросить, какого бы черта, но нелюдь добавляет:
– Он пригласил меня сюда – и мы вели переписку около года. Мне на самом деле жаль.
Что ж, отец с кем попало не общался, так что резкие слова Артемий проглатывает. Кивком принимает это внезапное и, кажется, честное сочувствие, а потом собирается и спрашивает прямо:
– Я вам на что?
Этот нечеловек напротив двигается с действительно кошачьей грацией, да и смотрит он, признаться, примерно так же, как кошки на человека, довольно холодно. Он проходит вдоль стола, откладывает лабораторную посуду и берет вместо того небольшой чемоданчик.
– Раздевайтесь.
Артемий чувствует как-то отстраненно, что опешил: да что этот нелюдь о себе думает? Но тот берет бутылочку спирта и тонкие медицинские перчатки, в процессе коротко указывает рукой на кресло у стены.
– Через запах медикаментов от вас пахнет свежей кровью, так что ваши ранения могут доставить еще много неприятностей. Я вас осмотрю и сделаю все, чтобы этого не случилось. И, да…
Столичный гость поворачивается вновь, встречая чернотой глаз, и протягивает руку:
– Даниил Данковский, бакалавр медицинских наук.
Ладонь у него немного узкая, пальцы музыкальные, ногти коротко подпилены, никаких когтей даже близко.
– Артемий Бурах, – он все-таки слегка пожимает руку чужую, но коротко. – Можно считать, что хирург.
Тихий смех Данковского кажется разбавленным… мурлыканьем? И не поймешь, насмехается он намеренно или вроде как понял некоторую долю самоиронии. Но Артемий так или иначе тянется к застежкам на робе, принимая чужое предложение о помощи – у него самого пока лекарств почти не осталось, а на себе раны зашивать… нет, он пробовал, но сейчас желанием не горит.
– Буду признателен, если послушаете меня непосредственно в процессе лечения, чтобы сэкономить нам обоим драгоценное время.
– Слушаю, – твердо откликается Бурах, только откинувшись на спинку кресла и морщась от боли под бинтами, опоясывающими грудь, брюшину и руку.
Очень быстро Артемий прикрывает глаза, потому что слишком сложно не наблюдать – а еще сложно не пялиться на то, как выгибается черный хвост, иногда сворачиваясь в петлю. Слушает голос Данковского, немного тягучий на редких звуках, а в целом довольно приятный, четко поставленный, выдающий того, кто умеет мыслить. Понимает понемногу, что жизнь заставляет отложить собственную скорбь на потом, потому что иначе может погибнуть целый город. Потому что странной болезни, убившей Симона Каина, все равно, кто и кого потерял.
Данковский вроде казался эдаким типичным обитателем лаборатории, но и раны латал хорошо. Артемий прислушивается к тихому шепоту линий и понимает, что столичный гость своим вмешательством ничего не разрывает. Точно ступает совсем рядом, не задевая, обходя, слегка подталкивая, чтобы срастались. И промытые, перевязанные раны больше не ноют.
– Скажите, – вдруг роняет Даниил, закончив с перевязкой. – Вы ведь человек прямой, это видно. Как здесь… относятся к таким, как я?
Артемий пытается заглянуть в чужое лицо, по голосу слышит, что нет ни испуга, ни даже любопытства праздного: Данковский прощупывает почву.
– Здесь такие не рождаются, хотя о вас и ходят старые сказки. Будешь диковинкой, ойнон, люди на улицах подходить станут. А еще из Уклада наверняка придут степняки – поглядеть. Остерегайся лучше всех, мало ли, кто додумается за оружие схватиться…
– Приму к сведению, – отбивает Даниил черными глазами и прохладцей сосредоточенной в голосе. – Благодарю.
Артемий кивает и, почти не думая, вдруг выпаливает:
– А я спросить могу?
Данковский разве что не фыркает, словно предвидит все возможные вопросы – и ни один ему не нравится. Но, отложив перчатки, кивает тоже:
– Слово за слово. Впрочем, если не захочу, я не отвечу.
– Говорят, что ваше племя каждого знает по запаху – и сородичей, и людей, и знаться оттого с некоторыми не желает. Правда?
– Безусловно. Каждый запах неповторим, состоящий из множества компонентов, и не каждому из нас нравятся их «комбинации». К тому же, в запахах для нас прибавляется еще и нотка чего-то внешнего, из мира – это чаще всего отпечатывается в памяти после первой встречи.
– И что же ты вынесешь после встречи со мной?
Даниил вздрагивает вдруг, хотя свой чемоданчик до стола доносит. Оборачивается: у него на миг вздрагивает кошачье ухо, в зрачках мелькает зелень, превращая их в две полные луны. Шаг ближе, потом еще – Даниил смотрит в глаза, впивается буквально, хотя целью вопроса так и не интересуется.
– Я скажу, – отвечает он, прежде чем наклониться и почти коснуться кончиком носа мягкой впадины за мочкой Артемия.
Бурах замирает, чувствуя чужой вдох кожей. Выдыхает сам.
– Хм… интересно, – негромко выдает Даниил, выпрямляясь. – Я думал, нотка крови была только от ран, но она есть и в личном вашем запахе. Немного крови, земля осенняя, сырая пыль, прелая листва и травяная кислинка – от этих ваших местных растений невыносимых… Но в общем запахе это интересная пряная нотка. Вас легко запомнить. И, пожалуй, не хочется отворачиваться.
Да уж, видно, от нелюдя это даже комплимент, пускай и такой своеобразный. Артемий кивает, принимая ответ, собирается натягивать одежду, но вдруг чувствует прикосновение на плече: Данковский придерживает, веля безмолвно не торопиться.
– Посидите еще немного, вам это не повредит… – Даниил опирается о стол позади себя.
Он стоит прямо перед Артемием, словно нарочно, весь открытый, расслабленный, так что легко разглядеть и темные кошачьи уши, выступающие над волосами, и мирно неподвижный хвост, не висящий ивовой ветвью, а слегка загибающийся петлей у ноги – длиной он, вроде, чуть ниже колена, хотя так и не сказать точно.
– Приходите завтра, как сможете, – то ли велит, то ли предлагает Данковский, перехватывая взгляд. – Вы можете быть очень полезны в грядущем исследовании загадочной болезни и связанных с ней смертей. К тому же, лишний доктор под рукой, даже с сомнительной квалификацией, будет очень кстати.
Артемий различает вновь эти мурчащие нотки в чужом голосе, хмурится, уже совершенно точно улавливая тонкую издевку. Одевается без резкости, чтобы не потревожить раны, то и дело поглядывая на тихонько урчащего гостя из Столицы, и думает, что лучше уж сам все сделает, чем придет еще к этому нечеловеку.
Жаль, что он понятия не имел, насколько сильно ошибался.