Спасай себя сам

— Ай! — семилетний Хиаши вскрикивает громче, чем то требуется, и резко отдёргивает руку, когда оставшиеся после тренировки с отцом ранки на ней начинает жечь от прикосновения смоченного в воде платка. Сидящий рядом Хизаши тяжело вздыхает.

— Не дёргайся. Чем меньше будешь сопротивляться, тем быстрее мы закончим и тем меньше будет болеть, — он произносит это как можно спокойнее и терпеливо ждёт, когда брат снова соберётся с силами и протянет ему руку.

— А кто сказал, что мне больно? — Хиаши гордо вздёргивает подбородок и отворачивается, почти полностью пряча лицо за тёмными волосами. — Холодно просто...

Хизаши не пытается возражать — не понаслышке знает об упрямстве брата — и снова возвращается к многочисленным синякам и ссадинам, которые нужно обработать.

Это уже давно стало едва не ежедневным занятием, с каждым разом Хизаши становился всё искуснее в обращении с бинтами и заживляющими мазями. Тренировки старшего брата всегда были сложнее и интенсивнее, всегда заканчивались содранными коленками и ладонями. Хиаши никогда не жаловался, говорил, что будущему главе клана это не к лицу. Но Хизаши ему было не провести: близнецы слишком хорошо понимают друг друга, слишком хорошо распознают самые мелкие изменения один в одном.

— Это уже слишком... Не стоит ли сделать ваши тренировки более... щадящими? — Хизаши волнуется, хотя и старается несильно подавать вид — брат не любит, когда он слишком явно проявляет заботу. Но скрыть свои чувства не получается: Хиаши недовольно хмурится и злобно зыркает в его сторону.

— Нет, не стоит. Я будущий глава, такие мелочи не должны сломить меня. И вообще... — он впервые за вечер повышает голос и резко вырывает из рук брата только что появившуюся там баночку с мазью. — Прекращай со мной возиться, как с ребёнком. Это я старший и я должен о тебе заботиться. А ты всё с ног на голову переворачиваешь...

— Ты не сильно-то зазнавайся, — Хизаши не злится, не сейчас: он пока не знает, что способен на это чувство. Просто смеётся, тихо, искренне, по-детски наивно. — Старший... Скажешь тоже. У нас несколько секунд разница. Это ничего не решает.

— Тебе не хуже меня известно, что решает, — взгляд Хиаши ни на секунду не смягчается. Он не любит лишний раз указывать брату на его положение. И сейчас он тоже говорит, не подумав. Лишь со следующими словами он понимает, что сболтнул лишнее.

— Тогда у тебя тем более нет оснований отказываться от моей помощи. Давай сюда, — Хизаши не подаёт виду, что его как-то задело это заявление, и без долгих уговоров забирает у брата мазь. Хиаши колеблется лишь пару мгновений, но всё же переступает через свою гордость и позволяет ему чуть позаботиться о себе. Снова.

Они пока не чувствуют этого, но уже с детства их готовят к тому, что в будущем они окажутся по разные стороны. Глава клана и его подчинённый, и совсем не важно, что росли они вместе, вместе смеялись, вместе увидели свой первый снег, вместе делали всё. Хиаши почему-то кажется, что только он понимает, насколько это ужасно. Брат же относится ко всему этому слишком легкомысленно. Вот только Хизаши всё понимает. Возможно, даже лучше. Просто сейчас, когда ещё нет печати, когда они ещё почти равны, как и должны близнецы, хочет заполнить это время искренней братской любовью и заботой, не привязанной к их положению в клане. Потому что слишком хорошо понимает: потом может не остаться ни времени, ни возможности, ни — об этом даже думать страшно — желания.

— И всё равно это неправильно, — бормочет себе под нос Хиаши, наблюдая, как брат бережно заклеивает ранку на колене пластырем. — Старшие должны защищать младших. Глава клана нужен для того, чтобы защищать подчинённых. А у нас всё как-то наперекосяк...

— Перестань, — Хизаши качает головой и смотрит ему в глаза. — Сейчас ты всё равно ничего исправить не можешь. Да и в будущем тоже... Традиции нельзя изменить лишь потому, что тебе так захотелось.

— А я возьму и изменю, — Хиаши хмурится — терпеть не может, когда в него не верят. — Вот увидишь, когда я стану главой, всё будет так, как надо.

— В таком случае, я буду только рад зваться твоим подчинённым, — на губах Хизаши появляется улыбка, но оба понимают, что всё это будет не так просто...

***

Когда через пару недель после их пятнадцатилетия Хиаши заходит к нему без стука и оседает на пол, цепляясь за стену, Хизаши понимает, что произошло что-то серьёзное. Он мгновенно откладывает все дела, захлопывает окна и двери и, лишь убедившись в том, что никого постороннего рядом нет, опускается на колени напротив брата. Хиаши непривычно видеть таким: напуганным, растерянным, в самом прямом смысле зажатым в углу. Он прижимает колени к груди, утыкается в них головой, пряча взгляд, безжалостно мнёт ткань кимоно в совсем не слушающихся пальцах. И слишком ясно понятно, что говорить не хочет, несмотря на то, что сам и пришёл.

— Нии-сан, — зовёт его Хизаши, и от этого обращения он непроизвольно дёргается. Хиаши поднимает голову и смотрит на брата совсем виновато, как в далёком детстве, когда случайно порвал его любимую книгу. Тогда он долго просил прощения. Теперь же просто молчит и испуганно смотрит.

— Слушай, я не знаю, что произошло, — Хизаши этот взгляд не нравится, очень не нравится. Он медленно, без резких движений кладёт руку поверх ладоней брата и чуть сжимает, пытаясь каждым миллиметром своего существа выразить поддержку. Надеется, что это хоть немного поможет. — Но ты должен знать, что я всегда буду на твоей стороне. Что бы ты ни сказал, что бы ни сделал...

— Я использовал печать на человеке.

Хиаши снова утыкается носом в колени и не видит, как за мгновения лицо брата меняется. На нём слишком ярко отображается борьба самых разных чувств, постепенно переходящая в полное замешательство. Первый порыв — в ужасе отдёрнуть руку, но Хизаши сдерживает его, хоть и с трудом. Он не может позволить себе усомниться в собственном брате. Точно не теперь.

— Но... Но ведь была причина? — попытки сделать голос ровным терпят сокрушительный провал, но Хизаши всё равно. Сейчас главное понять, что к чему, и разобраться, не рубить с горяча. Но отрицательный жест головой заставляет всё внутри сорваться вниз.

— Не было, — шепот Хиаши звучит совсем пусто и безжизненно. Словно его самого пугают собственные слова. — Это случайность... Я не хотел, честно... Отец просто показывал мне ручные печати, объяснял, как это делается... Я ведь должен знать, должен сохранить технику в клане... А она... Девочка, маленькая, немного младше нас... Она просто шла мимо. Я тайком глянул на неё, повторяя за отцом движение, а потом... Она упала, схватившись за голову. И кричала так пронзительно... Ей было больно, а я... Я растерялся, не знал, как это остановить. А когда наконец понял, она уже без сил лежала на полу. Я подошёл, хотел извиниться, помочь, но... Она посмотрела на меня испуганно, сказала что-то непонятно и убежала. Точнее, ушла, с трудом переставляя ноги. А я даже не смог запомнить её лица... Я никогда себе не прощу...

— Успокойся, — Хизаши чуть сильнее сжимает его руку, заставляя поднять голову и посмотреть ему в глаза. Слух цепляется за одно единственное слово, и именно оно заставляет ненадолго закрыть глаза на неприятный факт. — Ты ведь сам сказал: случайность. Теперь ты знаешь, что может произойти, и будешь осторожнее.

— Почему ты так спокойно это говоришь?! — Хиаши почти кричит и резко вскакивает на ноги, отпихивая руку брата. А Хизаши даже не знает, радоваться, что удалось вывести его хоть на какие-то эмоции, или бояться последствий. — Я сделал больно человеку. Просто так. Просто потому, что она оказалась не в то время не в том месте! — вдруг он делает запинку и с каким-то непонятным, близким к помешанному взглядом снова опускается на пол. — Нет... Я сделал это потому, что она родилась в Побочной ветви. Если бы там был ты, этого не произошло бы. Если бы только не было деления... Да, всё было бы хорошо... Но так только хуже...

Хиаши снова опускает голову и зарывается пальцами в волосы, путая и без того лежащие в беспорядке пряди. Хизаши больше не пытается его успокоить своими способами и переходит к проверенным словам отца, всегда охлаждавших пыл юных голов.

— Ты же понимаешь, что изменить сейчас всё равно ничего не выйдет. Это традиция, формировавшаяся множество лет. Нельзя так просто разрушить то, что с таким трудом было построено, — Хизаши говорит это уверенно и однозначно, хотя у самого в груди бушует ураган из невысказанных «против». Но по-другому сейчас попросту нельзя.

— Это не помогло, знаешь ли, — брови Хиаши всё ещё сведены к переносице, но уже не так напряжены, из голоса пропала злость и взбудораженность. Он почти спокоен. Слова отца, словно мантра повторяющиеся в головах близнецов уже не один год, начали действовать.

— Знаю, — Хизаши не улыбается, но где-то в глубине души выдыхает с облегчением. Сегодня всё обошлось.

Они ещё долго сидят на полу друг напротив друга и молчат. Хиаши всё ещё не смотрит на брата, и он тоже отводит взгляд. Хизаши очень не хочется это признавать, но какой-то внутренний голос настойчиво шепчет: «Вот они, первые трещины». Они начинают отделяться. Границы между «будущим главой» и «будущим подчинённым» постепенно становятся всё более явными. Конечно, глупо и наивно было думать, что они всю жизнь будут вместе. Но ни один из них даже не думал, что рушиться всё начнёт так скоро...

— Хизаши, — теперь уже его черёд дёргаться от звучания собственного имени. Но он всё же заставляет себя повернуться и посмотреть в глаза Хиаши, теперь предельно ясные и сосредоточенные. — Когда я стану главой, не позволю тебе получить печать. И больше никогда ни на ком её не использую. Обещаю.

Хизаши в ответ может только грустно усмехнуться. Как же наивно... А говорят, что старшие братья должны быть мудрее...

— Не стоит бросаться обещаниями, если выполнить их не сможешь.

— Ты... Ты сомневаешься во мне? — в голосе Хиаши нет привычной самоуверенности. Теперь он выглядит как брошенный на улице щенок, раньше бывший грозой всех кошек в округе, а теперь потерявший поддержку последнего близкого человека.

— Не сомневаюсь. Не в тебе, — от глаз Хизаши не ускользает, что после этих слов губы брата дёргаются, но он пресекает попытки сказать что-либо ещё, вновь накрывая его ладонь своей и пытаясь выдавить из себя улыбку. Выходит криво и неубедительно, но он старается, как может. — Спасибо, — и хотя всё разумное говорит, что ничего не изменится ни сегодня, ни через год, ни даже через пятьдесят, чему-то упрямому внутри хочется верить, что брат выполнит обещание. Хиаши ведь никогда не бросал слова на ветер.

***

— Прости, — Хиаши старательно прячет взгляд, говоря это, с трудом подавляет порыв совсем отвернуться. Лишь бы не смотреть в лицо, лишь бы не видеть закрывающую лоб повязку. Теперь их точно никто не перепутает: сложно не заметить изумрудный символ, болезненно сияющий на раньше бывшей чистой коже.

— За что ты извиняешься? — голос Хизаши не выражает ничего, но именно эта безучастность бьёт по сердцу сильнее всего. Хиаши сжимает руки в кулаки в попытке сдержать рвущийся наружу крик. Он ведь теперь глава клана, надо уметь контролировать свои эмоции.

— Я не выполнил обещание. Ты с самого начала был прав, у меня не получилось ничего изменить, — Хиаши не замечает, как начинает кусать губы, боясь сказать лишнее. Не хочется говорить про печать, не хочется лишний раз упоминать произошедшее пару дней назад. Хочется только упасть перед ним на колени и долго-долго просить прощения за ложные надежды, данные с десяток лет назад. И он бы упал, он бы просил… Да только знает, что брат слушать не станет.

— Ты сделал так, как должен был сделать глава клана, — от слов «глава» и «клан» уже начинает трясти. Но Хизаши словно не замечает и продолжает, холодно и как-то слишком спокойно: — Пользоваться положением и отменять старую традицию из-за братской привязанности… Имя главы очернится, авторитет подорвётся. В клане пойдут неприятные слухи, появится больше недовольных. А там недалеко и до попытки переворота. Ради сохранения равновесия и относительного спокойствия можно и закрыть свои чувства. Забыть некоторые вещи.

— Как ты можешь так говорить? Я ведь… Это ведь почти предательство, — Хиаши наконец решается поднять голову, но тут же жалеет об этом решении. Наивная надежда на то, что всё это временное помешательство, пропадает, стоит лишь взгляду упасть на скрытый повязкой лоб своей точной копии. Или почти точной: на лице Хизаши сейчас куда меньше эмоций, чем на его собственном.

— Не предательство, а вполне рациональный ход со стороны главы клана. Не понимаю, почему ты до сих пор не можешь этого принять, — и снова предельное спокойствие, снова сильный удар по всему светлому, что осталось внутри. — Ты теперь глава клана, я твой подчинённый. Что произошло, то произошло, и ты уже никак это не изменишь. И обращаться ты должен ко мне соответствующе. Единственное, о чём я хочу попросить… — Хизаши делает паузу, обдумывая что-то, и в душе Хиаши снова разрастается надежда. Мысль о том, что на будущее в подчинённом положении члена Побочной ветви обрёк он не только брата, но и ещё совсем маленького племянника, давит уже не первый день. Давит с того самого момента, как на собрании клана ему не удалось переубедить старейшин. Хиаши готов сделать всё что угодно. Хотя прекрасно понимает, что ничем уже не искупит и без того огромный груз вины. Но он выполнит любую, даже самую нереальную просьбу. Потому что он всё ещё его брат, они всё ещё…

— Нет, не буду, — когда Хизаши прерывает молчание, Хиаши уже готов взорваться от переполняющих его чувств. — Это будет несправедливо по отношению к остальным членам Побочной ветви.

— Да почему же ты такой принципиальный?! — Хиаши сейчас очень хочется отвесить брату хорошую затрещину, разрушить все в одно мгновение выставленные им барьеры, вернуть себе того Хизаши, которого он знал всю жизнь, приветливого, заботливого, такого близкого и родного... В порыве неконтролируемой злости он даже хватает его за воротник кимоно, уже готовый наплевать на статус и исполнить задуманное, как вдруг... Встречается с совершенно пустыми и спокойными глазами Хизаши, и весь запал мгновенно пропадает. Как вода тушит пламя, безразличие в до невозможного знакомых глазах потушило только начавшую разгораться ярость. Хиаши медленно выдыхает и чуть ослабляет хватку, но ткань одежды брата всё ещё остаётся зажата в его руках.

— Если я тебя ударю... — голос Хиаши уже не такой уверенный, глаза снова устремляются в пол. — Ты ведь не ответишь тем же? — он искренне надеется, что ответ будет отрицательным, что Хизаши сейчас рассмеётся, скажет, что всё это шутка, что между ними ничего не изменится, что всё будет по-прежнему. И он даже краем глаза замечает, как губы брата трогает улыбка... Да только это совсем не то, что ему нужно.

— Мы ведь не дети, чтобы все споры решать в драке, — в этой улыбке сейчас только непонятно откуда взявшееся извинение, хотя быть его там не должно. А ещё смирение, которое Хиаши тоже не хочет в ней видеть. Такое, словно с получением печати жизнь заканчивается, оставляя за собой лишь тёмное пятно, до конца которого просто нужно дойти.

— Я не об этом, — Хиаши теряет последнюю надежду вернуть всё назад. Он медленно, даже разочаровано выпускает из рук ткань кимоно и отворачивается. Что ж, возможно, Хизаши и прав. Возможно, им и в самом деле теперь придётся отыгрывать свои роли, забыв всё, что было раньше. Детство окончательно закончилось.

И всё же… Как он мог упустить тот момент, когда границы между ними обозначились так чётко?

***

— Выпей. Станет легче.

Хизаши в сторону протянутой к нему руки с обезболивающим даже не смотрит. Лишь продолжает неподвижно лежать, глядя в потолок. Впрочем, Хиаши другой реакции и не ждал. Наивно было бы полагать, что факт использования на брате техники печати, пусть и на эмоциях, пусть необдуманно, так просто забудется. Он и не надеялся.

— Глава клана с каждым членом Побочной ветви так носится, или я один такой чести удостоен? — голос Хизаши сиплый, как бы он ни пытался придать ему бодрое звучание. И всё же в этом тоне Хиаши улавливает несвойственные ему нотки грубости. Злится...

— Прости, — он уже не помнит, сколько раз произнёс это слово за сегодня. Но готов произнести ещё не один раз. — Я не хотел. Но ты никогда так ярко не спорил со мной. Я… разозлился. А потом...

— Всё сделал правильно. Глава клана не должен быть мягкосердечен, — Хиаши не знает, кому именно брат говорит это: себе или ему. Возможно, обоих пытается убедить, что так и должно быть. Что любая попытка указать на неготовность будущей наследницы исполнять свою роль должна жестоко караться. — Угрозу надо устранять сразу же, как её заметил.

— Но ведь реальной угрозы не было. Верно ведь? — Хиаши и сам понимает, насколько глупо это звучит. Если дошло до того, что пришлось использовать печать, значит, так было нужно. Наверное… Он уже не уверен. — Ведь мысли это не действия. Ведь несогласие ещё не означает враждебность. Я знаю, ты бы никогда…

— Имеет значение? — вопрос, произнесённый как никогда холодно и безразлично, ставит в тупик. Хиаши не знает, что ответить.

— Что? — это всё, на что его хватает. Большего он выдавить из себя не может. А Хизаши продолжает, каждым словом всё больше и больше выводя брата из равновесия:

— Если бы на моём месте был кто-то другой, ты бы не думал о том, была угроза или нет. Никто бы не думал. И правильно бы делал. Такова Судьба членов клана: кто-то главенствует, кто-то принимает участь заточённых в клетку птиц. Это нельзя изменить. И нельзя делить подчинённых на «близких» и «незнакомых». Как же ты не понимаешь такие простые вещи...

— Да, я не понимаю! — слова о Судьбе, впервые сказанные вслух, становятся последней каплей, и Хиаши не выдерживает. Теперь он понимает, в чём причина этой странной, выводящей из себя отстранённости. Но мириться он с ней всё ещё не намерен. — Я не выбирал, когда мне родиться. Не моим желанием было главенство в клане. Не я придумал деление и печать. Но почему-то чем сильнее я хочу всё это исправить, тем сильнее ты пытаешься меня оттолкнуть. О каких изменениях может идти речь, если даже родной брат не хочет меня поддержать?

— Не хочу? — Хизаши резко поднимается на кровати и тут же морщится от головной боли: действие печати всё ещё даёт о себе знать. Но взгляд его даже через боль выражает отчаяние. — Кажется, ты немного путаешь слова. «Хочу» и «могу» — вещи абсолютно разные. Я хочу вернуться в детство, когда мне не надо было думать, что ты в первую очередь глава клана, а уже потом мой брат. Я хочу избавить сына от печати. Я хочу просыпаться утром и не думать о том, как спрятать этот чёртов символ. Но я не могу сделать ничего из этого. Потому что прав у меня столько же, сколько у десятков других членов клана. И ты не можешь ничего изменить. Потому что глава клана должен подчиняться его законам. Замкнутый круг, разрушить который не под силу никому.

Хиаши собирается возразить, но не успевает набрать в грудь воздух, как за спиной раздаётся скрип. Близнецы синхронно устремляют взгляд в сторону приоткрывшейся двери, за которой вскоре несмело показывается маленькая фигурка.

— Отец, можно мне… Ой, — уверенность мгновенно покидает голос Неджи. Он бросает на Хиаши испуганный взгляд, и маленькие ручки сильнее цепляются за дверь, вновь закрывая её, медленно и нерешительно. — Я помешал… Простите, — он уже готовится совсем убежать, как Хизаши вдруг отвечает, неожиданно оживлённо, хоть и не так легко, как обычно:

— Нет-нет, всё в порядке. Заходи, — Хиаши видит, что брат заставляет себя сесть ровно, выдавливает из себя улыбку. И выходит почти убедительно. Если бы он не знал его с детства, даже поверил бы, что боль уже прошла, а их глупая ссора, развернувшаяся пару мгновений назад, забыта.

— Ну же, иди сюда, не бойся, — когда Хизаши с доброй улыбкой зовёт сына, а затем трепетно усаживает его на коленях, Хиаши почти готов поверить, что всё это время провёл в тревожном сне, не имеющим ничего общего с реальностью. Вот только с опаской косящийся на него племянник слишком быстро развеивает эту иллюзию. — Мы уже закончили. Верно, Хиаши-сама? — предельно спокойный тон брата, совсем не соответствующий слышанному парой минут ранее, только сильнее бьёт по и без того расшатанным нервам.

— Верно, — Хиаши говорит резко, хотя честно пытается побороть злость, вызванную таким бесцеремонным способом окончить только начатый разговор, и уходит, громко хлопая за собой дверью. Таблетка обезболивающего и стакан воды так и остаются стоять на столе.

***

Хиаши уже не помнит, когда последний раз так же опирался на плечо брата, как на единственное, что способно помочь удержаться на ногах. Кажется, такого и вовсе никогда не было. И он бы верил этому чувству, да только разум преподносит слишком яркие и знакомые картинки. Да... Им тогда было по десять, а Хиаши умудрился подвернуть ногу, неудачно спрыгнув с крыльца. Глупость, самая настоящая. Что и Хизаши не забыл упомянуть, пока помогал ему добраться до комнаты. Шутки о том, что для будущего главы клана он слишком невнимательный, преследовали Хиаши ещё долго, заставляя злиться и стараться доказать обратное, хотя это был единственный случай, когда его можно было упрекнуть в неосторожности.

— Пост главы клана на тебя плохо влияет. У меня раньше никогда не получалось даже просто повалить тебя на землю одним ударом, — вот и сейчас Хизаши шутит. Но если тогда, много лет назад, в Хиаши это отзывалось ответным смехом, то теперь всё, что он чувствует, — непередаваемая горечь. И даже ответить на этот выпад нет сил. Ведь Хиаши слишком явно видит, что спокойствие брата напускное. Иначе и быть не может, если осознанно идёшь на смерть.

— Я запрещаю тебе делать это, — уже когда они доходят до его комнаты и Хизаши аккуратно помогает брату опуститься на кровать, Хиаши решает ещё раз попытать удачу и всеми силами постараться отговорить. «Запрещаю» — слово слишком громкое, но ничего лучше в голову сейчас не приходит. Он не может позволить брату расплачиваться за его оплошность. Это он, Хиаши, не уследил за дочерью, не рассчитал силу, защищая её. И это из-за него селения Листа и Облака находятся на грани войны. И он не может позволить оправдывать несправедливость Судьбой.

— Ты хочешь умереть? — прямые вопросы так свойственны Хизаши, но каждый раз бьют они как в первый. Хиаши никогда не привыкнет к предельной сосредоточенности и решимости в глазах, так похожих на его собственные.

— Ты знаешь хоть кого-то, кто хочет? — он может попытаться заставить брата чувствовать ту же растерянность. Но Хиаши для этой игры слишком нетерпелив. Он не даёт даже подумать над ответом и тут же продолжает: — Всё это неправильно. Ты не должен жертвовать собой лишь потому, что у тебя есть печать, а у меня её нет.

— Нии-сан, — Хизаши берёт его за руку, как не раз делал во времена их юности, и опускается перед ним на колено, чтобы их взгляды встретились. Решимость его не только не пропадает, но и становится ещё явнее. — Не думай, что это не взвешенное решение. Я бы пошёл на это, даже если бы печати не было ни у тебя, ни у меня. Если я умру сейчас, спасу любимого брата от смерти, любимому сыну подарю детство без войны. По-моему, моя жизнь — маленькая плата за это.

— Я… Я не прощу себе твою смерть, — Хиаши уже не старается говорить твёрдо. Всё это уже ни к чему. Он слишком хорошо знает, что брата ему не переубедить, что бы он ни делал, как бы ни высказывал своё несогласие. Но смириться он всё равно не может. — Ты не можешь так жестоко поступить со мной. Что я буду делать, когда останусь один?

— Брось. Я знаю, что мой брат сильный и со всем справится, — Хизаши улыбается. Снова улыбается тогда, когда это совсем неуместно, когда это делает только хуже. Хиаши готов завыть от безысходности. Но вместо этого лишь позволяет себе упасть в объятья брата, непослушными пальцами цепляясь за тёмную ткань его одежды. Он не хочет — и не может — думать ни о чём. Поэтому не сразу замечает, как рука Хизаши медленно тянется к его макушке и брат, найдя нужную точку, начинает мягко, почти незаметно передавать чакру*.

— Это чтобы ты не наделал глупостей на эмоциях. Сон пойдёт тебе на пользу, — поясняет он, а Хиаши чувствует, как веки постепенно начинают тяжелеть. — Прости, — уже шепчет Хизаши, но брат ничего не успевает ответить, проваливаясь в глубокий сон. Хотя столько вещей ещё осталось не сказано…

***

Хиаши медленно открывает глаза, с трудом пытаясь собрать мысли в кучу и понять, почему всё тело так ломит. Воспоминания в голове как назло туманные, но с первой же связной мыслью Хиаши резко подскакивает на кровати, напрочь забывая о боли. Его тут же ведёт в сторону, но он старается выпрямиться и, не давая себе и минуты на передышку, нетвёрдой походкой выходит, почти выбегает из комнаты.

В зале собраний клана много людей. Как вчера, когда всё решалось. И на лицах снова нет никаких эмоций. Хиаши словно попадает в кукольный магазин, где товары услужливо расступаются перед ним, время от времени бросая на него пустые взгляды. И уже сейчас он чувствует, как что-то неприятное подступает к горлу. Самые худшие ожидания грозят вот-вот сбыться.

«Это я старший и я должен о тебе заботиться. А ты всё с ног на голову переворачиваешь...»

Когда он видит чистый лоб брата, эта фраза приходит на ум первая. И от воспоминаний сильнее хочется зажмуриться и представить, что всё это сон. Что стоит только открыть глаза, и им снова будет по семь лет, когда никто из них даже не пытался строить границы, защищая от брата каждый кирпичик возведённых стен. И почему-то осознание того, что с самого начала перевернул всё с ног на голову не Хизаши, приходит только теперь.

Дыхание сбивается, а верить собственным глазам не хочется. Как же так… Ведь он столько раз обещал защищать младшего брата, несчётное число раз пытался доказать, что не позволит статусу главы клана разделить их… Когда же всё повернулось так? И почему именно их приходится проходить через всё это?

Плечи начинают дрожать, и Хиаши понимает, что долго рядом с безжизненным телом брата не выстоит. Но отвернуться всё равно боится. Словно это лишний раз подтвердит его неоспоримую вину в случившемся. Хиаши растерянно делает шаг назад и тут же натыкается на что-то маленькое позади себя. Он поворачивается и, как только видит едва не сбитого с ног племянника, замирает. Ками, ну почему, почему, почему именно сейчас они должны были пересечься?

Неджи стоит словно статуя и растеряно смотрит на покрытое тёмной тканью тело. Он тоже не понимает произошедшее, а если и понимает, отчаянно не хочет принять. Лишь спустя пару мгновений он заторможено поднимает взгляд на дядю, и Хиаши с трудом подавляет желание тут же закрыть глаза. Его племянник слишком сильно похож на брата.

— Хиаши-сама… Это ведь… неправда? — Неджи, наверное, впервые обращается к нему сам. Смотрит не с испугом, а с робкой надеждой, хотя в глазах уже блестят слёзы. И сразу же срывает с языка давно вертевшиеся на нём слова, окончательно разрушая веру в то, что всё это не более чем сон.

— Скажите, что это шутка! Так ведь не должно… — как же Хиаши хочется, чтобы ему кто-нибудь сказал, что это просто шутка. Но он не только не может этого услышать, но и в ответ сказать ничего уже не способен. Поэтому лишь резко срывается с места. Лишь бы не видеть до боли знакомое лицо, в котором он уже никогда не найдёт ничего, кроме ненависти.

Хиаши не смотрит по сторонам, старается не заглядывать в лица проходящих мимо людей, а когда на глаза всё же попадается перепуганная дочь, изо всех сил сжимает челюсти. Нет, он не должен срываться, на ней так точно. Это ведь ребёнок, она не виновата, не может быть виновата. Но почему-то эта разумная мысль в голове звучит совсем тихо.

Хиаши не знает, куда идёт, но совсем не удивляется, когда ноги сами приводят его в комнату брата, расположенную в другом конце поместья. Это сюда он всегда приходил за поддержкой, здесь делился с Хизаши самыми радостными и печальными моментами. И всегда находил в удивительно добрых глазах то, что искал. Теперь это останется в прошлом. На этот раз — навсегда.

Когда Хиаши оказывается внутри и видит до мелочей знакомое место, у него впервые за последние годы появляется желание свернуться калачиком где-нибудь в углу и расплакаться. Не отходя далеко от стен, он медленно опускается на пол, закрывает глаза и по-детски утыкается носом в согнутые колени. Отработанная схема-традиция, появившаяся задолго до того, как печать разграничила братьев на «главу» и «подчинённого». Сейчас с негромким хлопком закроются окна, погаснет свет, а Хизаши окажется рядом. Он возьмёт за руку и будет что-то говорить, стараясь подбодрить, а через час они уже вместе будут сидеть на полу, шутя и смеясь. Исключений никогда не бывало. И сейчас не будет. Надо только верить и ждать.

Но проходит минута, две, три… И ничего не меняется. Ничего, кроме белой ткани кимоно, на которой появляются первые солёные пятна.

Как раньше уже никогда не будет.