К востоку от Кантерлота за стылыми склонами Жеребячьей горы, за Лощиной Теней, за тучными пастбищами Филлидельфии путник выйдет к Безбрежному океану.

Строго говоря, он, конечно же, совсем не безбрежный. От одного берега до другого пролегает две тысячи миль водной глади, но первые пони, бежав из долины Грёз и выйдя на побережье, ни разу не видели подобного. Вода простиралась за горизонт, тёплая даже в разгар зимы, волны накатывали на берег, внушая трепет перед силой и мощью моря. И тогда пони бежали вновь — прочь от шумного прибоя, от едких солёных брызг, от зыбкого песка под копытами. Места для новых городов им было предостаточно.

…Пони давно не боятся океана. Взрослые гуляют по берегу и запускают змеев, когда веет бриз, жеребята играют на пляже, строят замки из песка и смотрят, как их смывают волны.

Пони собирают ракушки и водоросли, воображая, будто это — сокровища с морского дна.

И когда-то они впрямь были сокровищами.

* * *

Пучины океана темны и непроглядны; встань пони в набегающих волнах — он не увидит и своих копыт, лишь то, что белеет пена да мутнеет ил. Вода прячет от глаз всё, чего бы ни касалась.

Иногда пони бросается вперёд, вплавь, так далеко, что дно уходит из-под ног. Спустя сотню-другую ярдов позади на суше, за гребнями волн, скрывается из виду всё, кроме верхушек деревьев — сосен, пальм. На таком расстоянии уже не слышны вопли плескающихся жеребят; ухо ловит шум прибоя и крики чаек над головой.

Кто-то рискнёт отплыть ещё дальше, на милю, — и от суши останется лишь пятно на горизонте, которое видно с гребня волн.

Пони не славятся умением плавать. Хоть лёгкие их могучи, а силы — безграничны, копыта не чета плавникам. Рано или поздно пони начнёт тонуть, потеряв из виду сушу, солнце, звёзды, не чувствуя более тепла, света и порыва ветра, — и в конце концов пойдёт ко дну. Вокруг стремительно зачернеет темнота. Брось пони взгляд вверх, он увидит, как тает на глазах надводный мир, как колышется на волнах солнце — одинокое жёлтое пятнышко плещется, туда, сюда, туда, сюда… и пропадает.

Слепота застилает глаза в краю мрака. Слой воды давит сверху, мгла сжимает сбоку и снизу — уже и не скажешь, где верх, а где низ. Всё уходит, кроме бесконечной холодной пучины.

И если пони протянет столько, чтоб погрузиться на дно океана — тогда он, возможно, заметит в ущельях и расселинах слабое мерцание: крохотные огоньки пляшут в черноте перед глазами.

Последний город морских пони — Аквастрия — находится за сотни миль отсюда к западному побережью. Здесь же, на востоке, городов больше нет. Величайшая империя на свете, раскинувшаяся под волнами на тысячи лиг, давно сгинула — ничего не осталось, кроме обломков, раскиданных по дну океана, да тины, выбрасываемой на берег.

Пони этот, что пожаловал сюда и пересёк бездну, отыскал сердце забытой империи. Мерцающие огоньки в толще воды обрамляют границы Млечной впадины.

* * *

Как гласят легенды, лабиринтами Млечной впадины правила коралловая королева — предпоследняя из своей династии. Род её был обширен и стар, он уходил корнями в прошлое на тысячи лет, когда табуны наземных пони ещё кочевали по свету и не заложили первого города. Королева правила мудро и добро, жизнь текла неспешным чередом, и подданные не роптали, живя в мире с народами пучин: китами, марлинами, кэльпи и многими иными.

Королева и её придворные жили в огромном дворце, чьи стены были сложены из перламутра — тоньше яичной скорлупы, прозрачнее стекла, ярче всех красок океана. Многие мили тянулся сказочный замок по дну Млечной впадины. Внутри вырастали целые города, и сады водорослей складывали их стены, а столпы из морской соли поддерживали своды.

Ныне от дворца во Млечной впадине остался лишь длинный и пустой каньон. На самом дне в наносах ила едва поблёскивает скорлупа перламутра — она тонка, тоньше яичной, и столь хрупка, что ломается от одного касания. Дворец пока ещё живёт в осколках этих “руин”, но скоро и они исчезнут, рассыплются прахом и станут пищей для улиток и червей, живущих в донной тине.

* * *

Если верить преданьям, у коралловой королевы было четверо детей — три дочери и один сын.

Когда королева состарилась, она позвала дочерей и повелела: кто в течение года сыщет для морских пони самый ценный подарок, та и будет новой королевой подводного народа, та и получит в дар коралловый венец.

Старшая дочь, сирена с чешуёй белой будто жемчуг, уплыла жить к китам. Весь год она бороздила с ними свет от северного полюса до южных морей, где училась музыке. Возвратившись в Млечную впадину, она спела песню, растрогав двор до слёз. Ведь не может быть искусства прекраснее, чем песнь, в бессолнечном краю мрака — и в том был урок старшей своему народу.

Средняя дочь, чья грива была гребнем светло-тёмных плавников, как у рыбы-крылатки, выплыла к берегу. Громко позвала она кружащих в небе пегасов, ведомая любопытством, и так весь год качалась на волнах, на поверхности, внимая рассказам о чужом мире и делясь историями о своём. Морские вельможи узнали от неё о далёких каменных городах и подобных богам пони, двигающих звёзды, и средняя стала первым послом пучины — первым кирпичиком в мосту меж берегом и морем.

Младшая дочь, пони с обликом рыбы-парусника и столь же молниеносная, помчала к акулам и марлинам. Весь год она плавала с рыбами наперегонки, ища, кто в океане мог бы обогнать её, а возвратившись, принесла дух товарищеского соревнования. Младшая созвала всех обитателей моря и положила начало первым великим играм: пусть каждый покажет свою удаль, и пусть венок из водорослей достанется победителю.

Так все три дочери предстали пред очи матери-королевы и склонили головы, уверенные, что коралловый венец достанется им, ведь их дары были бесценны.

Но тут — самый последний — явился сын.

Пони-барракуда, он был мельче сестёр, худощав, остроморд и мог похвастаться не плавниками, а пастью, полной зубов-игл. Он провёл год у кэльпи — народа плотоядных тварей, живущих в шатком мире с морскими пони. Кэльпи увидели в нём железную волю к власти, а он в них — орудие к исполнению мечты. Весь год, пока сёстры искали дружбу и дары для своего народа, их брат строил козни. Сговорившись с кэльпи, он явился в тронный зал на коронацию во главе армии.

Над морскими пони не властвовало ни одного короля, поэтому брат решил не поступаться традицией; вместо этого он нарёк себя императором — не только лишь морских пони, но всего океана.

Он велел выколоть сёстрам глаза и, забрав венец из копыт убитой матери, сам короновал себя.

* * *

Дно Млечной впадины усеяно обломками. Тысячи изваяний торчат из песка, и ещё тысячи погребены глубже, а тысячи — раскрошены в пыль. Местами, где подводные течения смывают ил, во тьме видно, что статуи стоят дорогой без видимого начала и конца.

Скульптуры все на одно лицо: пони-барракуда властно и холодно скалит зубы, буравя неживыми глазами мёртвую пустыню.

Некоторые изваяния более-менее нетронуты, будто бы избежав той силы, что уничтожила их соседей. Постаменты статуй обрамлены соскобленными символами древнего письма — буквы столь истёрты и стары, что современные пони, даже морские, вовек их не расшифруют. Их знание и мудрость канули в реку времени.

Целых надписей не сохранилось. Даже у очень редких статуй, тех, что не повреждены, с постамента стёрто единственное слово — сточено, выбито, выжжено; ни под одной из тысяч скульптур не прочесть этого слова. Оно было вымарано из истории.

Млечная впадина безжизненна, и статуи — единственные её обитатели, не считая улиток, крабов и червей. Всё остальное — лишь тина, толща вод и крохотные огоньки, танцующие в черноте.