в красоте заключён ужас

Одна из тусклых лампочек мигнула под своим бумажным, выгоревшим давно абажуром, будто приветствуя Ху Тао, ступившую на третий этаж корпуса иностранных языков, пыльный и полутёмный даже в сентябрьский полдень, словно бы и солнечным лучам запрещалось подниматься сюда без уважительной причины.

К счастью, у Ху Тао уважительная причина была.

Она выдохнула — и шагнула в узкий коридор, отсчитывая кабинеты. Триста — триста пять — триста семь — вот он.

Нужная ей дверь тёмного дерева с золотым и потёртым номерком. Неприступная обитель уважаемой профессорки Лююнь.

С этого самого дня — и её профессорки тоже. Ху Тао крепче сжала новую красную тетрадь, которую купила специально для её предмета и даже не обклеила ещё всю сверху донизу глупыми стикерами: после всех трудов было бы обидно вылететь из этого кабинета из-за какого-то глупого кота или поста тамблер-блога с кричащим именем totally-sapphic-posts.

— Хм.

Ху Тао развернулась так быстро, что чёлка едва в рот не попала.

Ещё когда подходила, заметила, что возле окна — слишком старого и пыльного, служившего только для того, чтобы на него можно было опираться, ожидая занятий — уже кто-то стоит, но решила тогда не отвлекаться от номерков на дверях. Теперь же — могла рассмотреть во всей красе.

Потому что, о, на Нингуан — одну из учениц профессорки Лююнь — стоило смотреть только так.

Против скудного света она всё равно умудрялась сиять, будто из тонкой-тонкой бумаги вырезанная и золотой тушью очерченная; золотом сверкало её кольцо-коготок на левой руке и заколка в волосах, глаза — точно цвет мэйхуа воспетый, Ху Тао свои на секунду пришлось прикрыть и глубоко вдохнуть, чтобы от зрелища этого не потерять дара речи. Было бы обидно простоять вот так, распахнув рот, когда именно её болтовня и помогла к профессорке записаться.

Нингуан меряла её пристальным взглядом. Ху Тао вспомнила, как в столовой однажды шептались, что она носит линзы — не может быть у человека настолько ярких красных глаз, сколько бы раз альбиносом человек этот ни был.

— Cubitum eamus?

Было бы крайне обидно — и, что ж, Ху Тао так и простояла. Целых невыносимо длинных три секунды, пока Нингуан не засмеялась:

— Верно понимаю, ты наша новенькая? Чжунли на прошлом занятии тебя расхваливал.

Всего у профессорки было пятеро студентов — Ху Тао наблюдала за ними порой. И вовсе не потому, что хотела подсматривать, точно не потому, что завидовала их удаче — попасть к чудной и странной мудрейшей Лююнь; нет, они притягивали все взгляды, просто существуя.

В старой ли столовой, в душной ли библиотеке, на газонах ли, что раскинулись по кампусу и ещё не успели пожелтеть и вытоптаться под сотнями ног.

Так странно было вдруг оказаться рядом с ними. Сесть прямо на пол в кабинете новой профессорки, задержать на секунду дыхание: пахло морем, и кожей, и какими-то цветами, и терпким чёрным чаем. Получить улыбку Нингуан, кивок от Чжунли — его-то она хорошо знала, с ним же в библиотеке несколькими днями ранее и поспорила, его же помощью тут и оказалась, — звонкие приветствия от близнецов (сестра, Люмин, с неотцветшими ещё тысячелистниками в волосах бросила взгляд на старое кольцо на большом пальце у Ху Тао и усмехнулась довольно).

Профессорка Лююнь щёлкнула чайником, бросила взгляд на часы и очень громко вздохнула.

— Шифу, — Ху Тао вздрогнула даже, когда услышала от Чжунли столь старомодное и неподходящее обращение к преподавательнице литературы. — Дайте ему семь минут. Вы же знаете.

— Я прекрасно знаю, — сухим, будто треск соломы, голосом отозвалась профессорка. — Ещё прекраснее я знаю только что, что он сейчас курит прямо под моими окнами. Паршивец.

Стояла она спиной к окну. Хлопнула в ладоши, указала одной рукой на Ху Тао:

— Дицзы, — произнесла важно. — Представишься? Чжунли нам уже тебя расхвалил в прошлый раз, да только знаю я, как он горазд языком плести. Что сама о себе скажешь?

Мало что могла Ху Тао сказать о себе, не приукрасив до невозможности, не припорошив бесполезными словами, не отвлекаясь на неуместные шутки и смешки; никогда прежде себя не стеснялась — словами играть любила, перебирала их, точно стекляшки разноцветные, мозаику выкладывала, отвлекаясь по пути на десять таких же — а тут вдруг, в бело-золотом блеске, под взглядом пристальным красных, что гранаты, глаз — и язык прикусила.

Никогда не думала, что место своё среди других заслужить должна, верила, что ни к чему скрывать себя за масками и уловками — жизнь больно коротка, чтобы ещё и об этом задумываться. Не собиралась даже, но на секунду вдруг мелькнула странная мысль: что, если все эти люди — неземные создания, из тонкой бумаги вырезанные силуэты, окруженные тайнами и слухами — иначе на неё посмотрят после того, как она представится, сама за себя скажет?

— Ну я уж точно не собираюсь курить под вашими окнами, шиму.

А потом слова, как это часто с ней бывало, полились сами. Вином из кувшина, солнечным светом из-за распахнутых занавесок, горстью цветного стекла — пока дверь не хлопнула.

— Шисюн! Вот какова твоя фаворитка!

Древние обращения его голосом звучали неправильно, искаженно — точно специально слишком долго тянул шипящие, рубил слоги. Ху Тао сразу вспомнила: говорили, что пятого ученика профессорки Лююнь зовут как-то совсем иначе, сложно и непривычно, что он своё родное имя оставил ради того, что на чужом языке звучало проще — и куда круче; частая, грустная практика у иностранцев — по пальцам пересчитать можно было тех, кто остался при прежнем своём имени.

Ху Тао рассматривала его долго — так долго, что его высокая, непривычная глазу фигура и странное лицо успели ей надоесть, и она переключилась на остальных; ей показалось, будто прошла вечность — но когда Чайлд уселся на подушку рядом с ней, а профессорка Лююнь начала разливать по пиалам чай, стрелка часов едва сдвинулась.

— Что думаешь?

Нингуан окликнула её на лестнице между вторым и первым, когда занятие уже закончилось, и профессорка едва ли не в спины их вытолкала — минута в минуту, как только прошли отведенные им четыре часа с перерывом на легкий перекус. Она едва терпела опоздания — но ненавидела работать и секунду дольше, чем было заявлено в расписании; одна из старейших преподавательниц в колледже, она любила свой предмет с пугающей страстью, рассказывала о древних мастерах слова и о традициях так вдохновлённо, будто скучала по тем временам — но стоило любому студенту её перебить и напомнить, что она находится в извращённой современности, как она превращалась в сухую и вредную старушку.

— Я думаю, — Ху Тао спрыгнула с последних двух ступенек, охнула, когда чуть не выронила тетрадь, и обернулась: на залитом светом первом этаже Нингуан выглядела пугающе восхитительно, — я думаю, что Чайлд — мартышка.

Нингуан замерла, не сняв руки с перил.

Изваяние. Слоновая кость, золото, кровь, взгляд — кинжалами; охваченная божественным безумием жена, мстящая мужу, вдовствующая Императрица, столетняя лисица в облике прелестной девы — на ум пришло вдруг так много всякого, что у Ху Тао голова закружилась. И захотелось тут же куда-то это выплеснуть.

Ах да — Нингуан ведь вряд ли привыкла к мыслям настолько путанным и рваным, да и спрашивала наверняка о другом, это Ху Тао, не заметив, продолжила диалог, что вела в голове…

— Душой мечется как обезьяна, мыслями скачет как лошадь, — Нингуан усмехнулась. — Но спрашивала я о том, как тебе речи нашей Хранительницы.

— Почему Хранительницы?

— Ворчит столько же.

Близнецы спустились, как всегда, вместе, и Ху Тао заметила, как на секунду поджались губы Нингуан — будто той не нравилось, что кто-то ещё вмешался в разговор.

— Помнишь легенды о Хранительнице Облаков? Великой Владыке, что Одолжила у Ветра?

Люмин улыбалась, слегка раскачивалась с пятки на носок, поникшие уже тысячелистники в её волосах оставались только чудом. Этер за её спиной держал в руках два тёмных пиджака, слишком жарких для сентября, и смотрел куда-то в сторону — не на Ху Тао и не на сестру, прочь.

— Вот она похоже ворчит, — Люмин хихикнула, добавила потом, понизив голос до шёпота: — Это Чжунли придумал.

Словно это было секретом, который мог пошатнуть корпус иностранных языков и низвергнуть его в пропасть.

— Где ты обедаешь?

Нингуан вернула разговор к себе. Каждое слово подчёркивала ударом коготка по перилам. Они стояли на проходе. Возможно, ей была уже без малого тысяча лет, она вот-вот бы получила свои девять хвостов и взошла бы на небеса — последние годы зачем-то решила скоротать в колледже среди подростков и старых текстов.

— В столовой здесь. Иногда у математиков.

Ху Тао не была особо стеснена в деньгах, но все же предпочитала не тратиться лишний раз на обеды где-либо вне кампуса, а когда готовила сама, не могла ручаться, что выйдет что-то приличное. Ответ её был самым обычным — сотни студентов отвечали так же, кроме того, столовые и бистро на кампусе кормили достаточно прилично, — но всё же почему-то на секунду ей показалось, что она вновь отрезает себя от этих неземных, устрашающих, выточенных из слоновой кости и обедов в лучших ресторанах людей.

— О, — Этер обернулся к ним наконец, глаза его засияли. — Я хотел забежать к математикам. Давно не брал “Сельскую усладу”.

— Хороший выбор, — Нингуан кивнула. — Не возражаешь, если мы присоединимся?

— Радуйся, что Чжунли сейчас нет с нами, — сообщила Люмин где-то на полпути. Она выбросила тысячелистники в урну у выхода и сейчас рассматривала все клумбы в поисках цветка, который можно было бы безнаказанно сорвать. — Он бы очень сильно сокрушался, что сегодня не четверг и что математиков сегодня не кормят томлёным свиным супом.

— Какая, несомненно, потеря, — рассмеялся Этер. Нингуан чеканно — ровно два раза — хихикнула.

У Ху Тао закончились слова, чтобы описать её глаза, и она вновь вернулась к цветущей мэйхуа.

Позже — ещё несколько обедов на кампусе, два ужина в квартире у близнецов, заставленной всяким хламом с местного антикварного рынка, где Этер неизменно спускал почти всю стипендию, одна прогулка на лодке спустя всего пару дней после лучших моментов листопада, когда воду украшали только побуревшие листья, — Нингуан задумчиво опустила голову Ху Тао на макушку.

Начинался декабрь. Пятница кричала очередной из вечеринок, что медленно становились новогодними. Ху Тао покачивала в руке бокал с каким-то алкоголем, к которому даже не притронулась.

— Современные люди ничего не смыслят в вечеринках, — поделилась Нингуан.

Ей наверняка пришлось неудобно согнуться, чтобы вот так встать рядом и обнимать Ху Тао за талию.

Ху Тао вспомнила вдруг: на прошлой неделе Нингуан пришлось уйти с занятия раньше, потому что она поменялась сменами с другой официанткой в ресторане, у которой в семье что-то стряслось.

— И правда, — она усмехнулась, попыталась выровнять дыхание. — Нет бы уйти в лес чтить безумного бога и разорвать своих сыновей на куски, приняв их за диких зверей…

— ...восседать на своем троне, когда твоя младшая жена поит тебя зельями и лжет о своей великой любви, только чтобы выпытать твое слабое место и позже отрубить тебе голову вместе с ещё шестью женами…

— ...какова досада.

Ху Тао засмеялась. Она не пила.

Она думала о том, что свой чёрный с золотыми волнами пиджак Нингуан купила в секонд-хенде. О том, что что-то странное происходит между Чайлдом и остальной четвёркой.

Кажется, рукава пиджаку Нингуан тоже подшивала сама?..

— Я и говорю, — Люмин со стуком отрезала куриную голень от бедра. Ху Тао мысленно дорисовала ей брызги крови на щеке. — Что есть убийство, как не высшая форма власти…

— Остынь. Эта бедная курица и без того уже безвозвратно мертва и полностью в твоей власти. Хоть запекай ее, хоть вари, хоть пересоли…

Занятия сократили, и близнецы пригласили всех на обед. От старой духовки на тесной кухне валил жар.

Чайлда не было.

— Верно. Курица мертва и ничего не сможет рассказать.

— Курица бы и так не рассказала. Люмин, может, мне этим заняться?

Люмин бросила в сторону Этера ледяной взгляд. Тот поднял руки, пробормотал что-то под нос и отошел в другой угол, где всё это время молча сидел Чжунли.

— В одном вы очень сильно ошибаетесь, — подал он голос, рассматривая люстру с перегоревшей лампочкой через стакан воды. — Считаете его умнее, чем он есть на самом деле.

А помолчав, добавил:

— И вместе с тем — глупее. Там, где он на самом деле весьма умён.

Ху Тао всегда любила жару, но сейчас почему-то — задыхалась. Нингуан нарезала овощи к салату, её кольцо-коготок лежало рядом с рукой Ху Тао. Она схватила его, не думая даже, провела острым концом по ладони. Ткнула в центр.

— Шимэй, куда это вы сбегаете?

Ху Тао замерла, не переступив и одной ступеньки. Нингуан крепче сжала руку у неё на талии. Опускался ранний зимний вечер. Близнецы всё занятие шептались о чем-то, заработали несколько очень выразительных взглядов от профессорки Лююнь, ушли сразу же вместе с Чжунли — никто и не заметил даже.

Чайлд стоял в дверях кабинета. Улыбался широко.

— Свидание, — отчеканила Нингуан, не повернув головы.

“Все закончится”, — прошептала потом, ночью, прежде чем уснуть на узкой кровати общежития. “Уж с Люмин-то…”

Кольцо свое она давно сняла, но в плечи Ху Тао и без него впилась мертвой хваткой.

Объятая божественным безумием вакханка. Эриния. Отвоевывающая свободу младшая жена. Колдунья, сварившая из мести старика-короля.

Дыхания не хватало: Ху Тао любила — и Ху Тао боялась. До того, что сравнения и рифмы на язык приходили только самые избитые и глупые.

— Вот и упущен шанс, — Люмин выглядела искренне разочарованной. Спрятала руки в карманы тонкого весеннего пальто, выдохнула в мартовский вечер облачко пара. Усмехнулась.

Ху Тао стояла в объятиях Нингуан и держала её руки в своих крепко — до боли. Её вовсе не била дрожь.

Но отпустить — не могла. Нингуан, к счастью, это понимала.

Сама ведь к ней подошла.

Где-то загорались первые звёзды.

— И что это вы тут делаете?

Чайлд вышел к ним с прогулочной тропинки, окинул их удивлённым взглядом: выглядели они, и правда, странно — у обрыва, рядом со вспоровшими землю корнями старых сосен, в день, когда весь кампус праздновал вновь что-то на очередной шумной вечеринке.

Люмин охнула, Этер придержал её за локоть.

— Да так.

Первым к Чайлду шагнул Чжунли.

— Папоротники ищем.