— Ну и что такого в несанкционированной торговле мёртвыми голубями?! — яростно верещит в свою защиту Чуя, когда его только-только удалось затолкать в участок. — Вы вот тут вяжите начинающих предпринимателей, а бомжам жрать нечего!
— Здесь вопросы задаю я! — не менее яростно орёт на него офицер, едва удерживаясь от желания пустить в ход кулаки.
Выразительно и с чувством, как и подобает выпускнику школьного актёрского клуба, Накахара оправдывался перед стражами закона, чуть ли не пускаясь в пляс: тут ногой махнёт, там носом повертит, то сдует лезущую в рот рыжую чёлку, то клацнет зубами — и всё с блестящим видом главной суки района. Где-то по пути он успел укусить палец несчастного практиканта, из-за чего получил дубинкой по лбу от уже знакомого им офицера. Рюноскэ тогда соображать удавалось довольно сомнительно, его мозг отказывался работать после бега с препятствиями длиною в два квартала с прекрасным дополнением в виде злых дядек-полицейских на хвосте. Чуя, может, орал бы ещё громче, да и сопротивлялся яростнее, но вот загвоздка: он больше переживал о жизнеспособности своего слабого напарника, чем желал вновь обрести конституционно-закреплённую за его личностью свободу.
Это был просто обычный школьный день! Обычный. Школьный. День. Простой! Без планов загреметь в обезьянник!
Акутагава проклинал весь мир, чувствуя ледяные металлические прутья на лбу и горячие щёки Накахары на коленях. И ведь надо же было с таким звонким треском разбитых надежд (а заодно и интеллекта) попасться! А главное — на чём! Из всех возможных авантюр их спалили на самой позорной и отстойной, Рюноскэ ещё никогда так неловко себя не чувствовал. А видеть ошарашенные глаза отца оказалось чем-то глубоко неправильным. Мори, конечно, уже давно не сокрушался, что его единственный сын довольно часто становился гостем всяких отделений полиции города, и особо не удивлялся, когда ему звонили уже с записанных ранее номеров и просили объяснить, почему у семнадцатилетнего ребёнка есть дорогой спортивный мотоцикл и какого хера он ездит по загруженным дорогам со скоростью в двести километров в час, нагло игнорируя погоню правоохранительных органов за ним. Но всё равно каждый раз, выходя из участка, Акутагава чувствует себя последним мудаком: Огай и так дома не бывает, потому что сутками торчит в своей частной клинике, а он его выдёргивает оттуда по всяким пустякам.
— Прежде, чем мне доложат, во что вы оба в этот раз вляпались, я хочу услышать вашу версию событий, — объявляет Мори, стоя за решёткой и прожигая усталых подростков откровенно заёбанным взглядом.
Накахара только недовольно цокает и несвязно что-то мычит — его энергия на сегодня растрачена, всё, чего сейчас он может желать, это горячую ванну и бокал красного вина. Но отец, как обычно, нальёт только минералку. И то после того, как с насмешливым видом выслушает очередной тупой рассказ о новом приключении странного чёрно-красного дуэта. Верлен, казалось, ещё не утратил юношеский азарт и всегда старался поддержать сына во всех начинаниях, но сейчас Чуя уверен, что его по головке не погладят. Это действительно тупой повод попасть за решётку… Поэтому он очень рад, что заберёт их именно Мори-сан, ведь быть поднятым на смех собственным отцом ещё хуже, чем быть отчитанным отцом лучшего друга.
— Как всё было? — причмокнув губами, загадочно начал Накахара, поднявшись с колен Акутагавы. — Вам лучше сесть.
Эта идея родилась также тупо, как и все остальные идеи Накахары. Кому расскажешь — не поверят, что этот рыжий ангел с глубокими синими глазами и прекрасными оценками в школе скрывает в своей жопе такое шило, какое не даёт спокойно жить не только ему, но и всему его окружению. В частности — Акутагаве, но он уже даже не жаловался. У него было целых семнадцать лет привыкнуть и приспособиться — они с самых яслей вынуждены быть вместе. И не сказать, что оба были против.
Рюноскэ ребёнком был, как говорили окружающие, «почти очаровательным». До этого определения он не дотягивал только по пункту «общительность». Вечно закрывающийся в себе малыш всегда был спокоен и умилительно хмур, но стоило наступить сон-часу, он превращался в кошмар наяву. Нет, не потому, что он не хотел спать (спал он, как раз таки, очень много), просто отдавать своего любимого плюшевого чёрного дракона по кличке Расёмон мальчик не намеревался даже под угрозами лишения ужина и очень злился, когда его всё-таки отнимали злые воспитательницы, запрещающие спать с игрушками. Иногда дело доходило даже до драк, долгих истерик и отказов принимать еду, покуда ему не вернут его любимца. В один прекрасный момент, с приходом в группу очаровательного рыжего мальчика, всё прекратилось. Воспитатели не сразу поняли, что голубоглазый ангел был исчадьем ада. Чуя в первый же свой сон-час разбил два окна мячом, уронил шкаф и проник в комнату нянек, чтобы выкрасть Расёмона и вернуть его тому-плаксе-в-левом-углу-комнаты-Рюноскэ. Так и сдружились. Так и развилась в них криминальная жила. Друг на друга они повлияли очень странно: Накахара пышущую из всех щелей энергию не поубавил, заражая ею и Акутагаву, а сам Рюноскэ, в свою очередь, придавал их приключениям хоть какое-то рациональное объяснение. Однажды, когда они вырыли подкоп лопатками для игр в песочнице и сбежали, потерявшись на весь день, на вопрос «зачем?» ответили по-разному: Чуя со свойственной простотой шестилетнего ребёнка пробурчал, что ему просто захотелось, но вот Рюноскэ с несвойственной заносчивостью толкнул речь о схожести детских садов с зоопарком.
Сейчас они, конечно, выросли, но приключений на зад всё также набирались. Парни преспокойно могли сорваться в другой город ради дегустации новых видов попкорна, выставки современного искусства или внезапно организованного закадычными друзьями Чуи забива, напрочь забыв предупредить отцов или хотя бы одноклассников.
«Если ты вдруг полезешь в драку,
Я полезу туда с тобой»
Акутагава старался держаться в стороне ото всяких драк не потому, что боялся получить по челюсти. Он в принципе не боялся физической боли, просто ему это было не интересно. А кому понравятся противные слюни, сопли, кровь, пот и, при действительно лютых случаях, выбитые зубы, сломанные кости и уголовная ответственность? Всё равно любая драка неизбежно становилась скучной из-за регулярных тренировок на импровизированном боксёрском ринге у него же в подвале с Накахарой, который уж точно превосходил всю местную шпану в восемь-десять раз и мог уложить на лопатки толпу каких-нибудь амбалов под два метра ростом за жалкие десять минут. Они засекали, и Акутагаву действительно сложно чем-то удивить, когда дело непосредственно касается драк, бокса или боёв без правил. Но, несмотря на всю свою нелюбовь ко всяким стрелкам и разборкам, ему приходилось в них встревать. Опять же, не потому что к нему приставали, или он выглядел как-то вызывающе, просто… Просто Акутагаве не чуждо сочувствие к заторможенным в развитии людям и ему действительно жаль тех, кто рискует перейти дорогу его рыжему другу. Потому что Накахара в пылу драки может и не заметить, как доведёт несчастных до коматозного состояния. Когда он входит во вкус, то перестаёт контролировать силу удара и теряет связь с реальностью. А ещё у него, откровенно говоря, проблемы с агрессией. Поэтому если Акутагава и вмешивается в чью-то драку, то это не из побуждений кому-нибудь навалять, это из желания уберечь своего друга от смертной казни за особо жестокое убийство.
«Если ты вдруг полезешь в драку,
Мне уже будет не в первой»
Нет, когда Рюноскэ самому требовалось указать особо дерзким их место (буквально, ибо обычно это была какая-нибудь недалёкая шпана, занимающая его столик в школьном кафетерии), проблем не возникало: когда ему кто-то внезапно грубил или, замахнувшись, грозил раскрасить это «бледное смазливое личико», брюнет виртуозно уворачивался, в несколько отточенных приёмов сваливая того себе в ноги. Если эта схема не прокатила, и Акутагава каким-то образом насолил трём-четырём «шкафам», Чуя шёл бить ебала без вопросов — пиздил всех, на кого укажет тощий палец, и выполнял роль некоего устрашающего объекта, автоматически отпугивающего от Акутагавы лишние взгляды. Накахара возникал чуть ли не из воздуха, запинывая их даром, что не до смерти, а дальше всё шло по кругу: Рюноскэ стоял в стороне до тех пор, пока ему не покажется достаточным количество вытекшей из несчастных крови, и шёл останавливать Накахару, ведь есть закон, запрещающий убивать людей. Да, даже если они конченные обмудки, Чуя.
«Не бойся, милая,
Весь этот город скоро будет наш»
Так уж получилось, что Акутагава оказался тем, кому покровительствовал самый опасный парень района, и именно из-за этого брюнет сыскивал авторитет даже в тех местах, где отродясь не был. Однажды, когда его байк заглох в тридцати километрах от дома, в совершенно незнакомом округе, его встретила толпа местных гопников довольно агрессивно. Из всего разнообразия самодельного холодного оружия Акутагава приметил у каждого из двадцати потенциальных зеков парней железные рогатки и ножи, не считая опасно блестящую металлическую биту на плече у их главаря. Рюноскэ в тот день действительно попрощался со своим любимым лицом, мотоциклом и парнем, судорожно потянувшись к телефону и настрочив Накаджиме какие-то банальные признания в любви и проклятия в духе: «Если ты найдёшь себе кого-то ещё, я поднимусь из недр ада и надеру вам обоим задницы». У банды имелись все преимущества для его быстрого устранения, его недоразвитая личность бы запросто пропала где-то в этих мусорных баках вместе с телом, но в итоге его спасло его же любимое лицо (собственно, с тех пор оно и стало любимым). Кто-то из толпы этих недолюдей-перебомжей внезапно воскликнул: «А разве не этот тощий мертвец постоянно ошивается с Проклятым?». И тут все эти дикари удивлённо, уважительно и покорно закивали, как статуэтки-болванчики, и даже предложили почти бесплатную помощь (почти, потому что «замолви за Мимик словечко» напрямую означало «скажи ему, чтоб не ездил нас пиздить каждое воскресение»). Потом, пересказывая всю эту невесёлую историю Чуе за бутылочкой так пятой пива, Рюноскэ попросил хорошенько уебать их «предводителю», потому что его драгоценный Расёмон, блестящий чёрный байк, пока чинили, здорово поцарапали. Накахара потом поцарапал им всем ебала. А Ацуши, кстати, тогда сильно перенервничал и слёг с лихорадкой на две недели.
«Подержу золотые кудри,
Если ты чутка перепьёшь»
Чуя часто напивался. Причины тому могли быть совершенно разные: от смерти любимой рыбки в огромном домашнем аквариуме до очередного расставания со своим мудаком-парнем. Ох, как же часто Накахара расставался и сходился с этим ботаном с естественно-научного! У них вечно происходил какой-то пиздец, и Рюноскэ правда старался в это не вникать. Выходило хреново, его всегда впутывали и делали чем-то вроде… вставочного нейрона: он просто передавал от одного к другому нервные импульсы и страдал вместе с ними.
Акутагава часто проклинал тот день, когда они впервые встретились. Как бы смешно ни звучало, это случилось на научной конференции школьников, традиционно проходящей в их школе каждый год. Они с Чуей туда пришли только потому, что у обоих выходила круглая двойка по физике из-за частых прогулов, и это мероприятие стало единственной возможностью натянуть предмет на отлично. По крайней мере, учитель пообещал при высоком коэффициенте старательности. Ну они и постарались, подготовив доклад на сто тысяч слов по изучению вопроса о гравитации. Эйнштейн в те нелёгкие дни снился обоим, но результат превзошёл все ожидания — они обскакали даже «ту бесящую каланчу на пятом месте третьего ряда», ты посмотри, Рю, какой урод.
Дазай Осаму (читать: гений), ученик закрытого частного лицея, что находится напротив их школы и выходит окнами на их кабинет биологии; тот самый новенький, переехавший в Йокогаму полгода назад из какого-то другого города. Никто не знал, какого. Какого хуя он вообще забыл на конференции — предположений тоже не оказалось. Но возненавидели его сразу все: Накахара, потому что эта «бинтованная скумбрия» пялилась на него всё то время, пока он стоял и пересказывал с листа всю теорию о гравитации, а Акутагава, потому что Осаму каким-то волшебным образом был знаком с Ацуши, милым маленьким солнышком с гуманитарного. Рюноскэ и так отшугивал от этого мальчика всяких донжуанов, но это — пиздец. Стоило только начать с ним встречаться в прошлом месяце, как в школу нежданно-негаданно приезжает некий жутко забинтованный хуй на блюде и так по-собственнически обнимает его неприкосновенное. Это только его, убери свои руки, невзрачная высотка.
Каким-то образом после конференции Накахара и Дазай вцепились друг в друга за школой и, подравшись, пошли на первое свидание, но Акутагава не сильно был озабочен внезапной пропажей друга. Он был занят тем, что успокаивал свою ревность и пил холодный ванильный коктейль, принесённый сестрой. Пил очень агрессивно и яростно, после чего с психу швырнул его в мусорку, но совершенно случайно попал в самого Ацуши.
Ладно, у них всё было более-менее спокойно, отношения почти идеальные, если не считать частых споров о том, кто снизу, чья очередь тащить все учебники и какого хуя у Ацуши прорезается характер тогда, когда Рюноскэ не хочет с ним спорить. У Чуи же с Осаму каждая встреча превращалась в катастрофу: не важно, в хорошем или плохом смысле. Они то любят друг друга до гроба (буквально) и катаются на заоблачных скоростях по автострадам, то валяются в пыли и мусоре и пытаются вырвать друг другу волосы. Никто уже не уделяет внимание взаимным подколам и оскорблениям, которые они могут друг другу орать из окон школы. За этот несчастный год у них было десять расставаний, все как-то связаны с попытками самоубийства Осаму, и каждый, блять, раз, Накахара пил, как в последний путь. Напивался не просто до беспамятства, а до того, что залезал на Акутагаву, как жалкая маленькая (но пиздец тяжёлая) коалка на свою маму, и пускал на его любимый чёрный кардиган слюни. А он, сука, вообще-то стоит дороже, чем бутылка Шато Петрюс шестьдесят седьмого. Рюноскэ исправно и, к его гордости, очень терпеливо выполнял свою роль лучшего друга и носового платка по совместительству, выслушивая, какой Дазай мудила и как классно он отсасывает, как он заебал вязать петли на уроках вместо учёбы и какой он эрудированный, это пиздец. Акутагава всерьёз стал думать о том, что с Дазаем встречается не только Чуя, но и он сам, потому что быть осведомлённым о всех родинках и шрамах на теле, вредных и не очень привычках, особенностях характера и поведения — это печальный удел тех, кто состоит в отношениях. С такими восхитительными эмоциональными качелями Накахаре светит только биполярное расстройство, а Рюноскэ — нехилое выгорание.
«С открытым ртом на меня пялит
Бывший парень — ботан»
Сценарий был един на все случаи жизни: расставание, пьянка, попытки отвлечься (собственно, именно так и родилась идея искать по крышам мёртвых голубей и продавать их бомжам) и вновь страстное воссоединение двух любящих людей. Рюноскэ часто прикидывается идиотом и игнорирует размашистые засосы на шее у неестественно счастливого Чуи, хоть его и тянуло блевать от такого отвратительного плана развития отношений. В любом случае, судить может кто угодно, кроме него: это выбор Накахары, он сам тянется к этому абьюзу, абьюзит сам и ловит от этого кайф. Акутагава долго размышлял, куда покатилась жизнь Чуи после встречи с Дазаем, иногда даже вслух, и это божье благословение, что у него есть Ацуши с его хорошо развитым эмоциональным фоном и успокаивающим: «Дазай не плохой человек, Рю. Может, у них просто конфетно-букетный такой. Не все же будут любимых людей таскать по рок-концертам и кормить шаурмой, как ты». В конце концов, Акутагава — лучший друг, он даже если захочет, противоречить не станет, сердечные дела Чуи его не касаются до тех пор, пока они не отражаются на электрокардиографе. Тем более, его собственные отношения целиком и полностью держатся лишь на Накаджиме, который так нежно и тепло любит, что закрывает глаза и на вредную привычку курить, и довольно халатное отношение к учёбе, и на опасные вылазки лучших друзей на улицы.
На их редких прогулках (в основном они сидели дома, потому что брюнет не любил ходить пешком, предпочитая кататься на байке, а Ацуши боялся любой скорости, превышающей тридцать километров в час) Накаджима иногда сталкивался со внезапно пришедшим за своим олимпосом, байком или выпрямителем для волос (всегда по-разному) Накахарой, сразу же съёживаясь и поникая. Он прекрасно понимал, что Чуя много значит для Рюноскэ, принимал и уважал их крепкую связь, но всегда тушевался и замолкал в его присутствии. По началу Накахара внушал чистый ужас и подавлял своей бешенной аурой, особенно когда вылавливал их во дворах и хватал ничего не подозревающего Ацуши за плечи, сжимая в своей крепкой хватке. «Ща изнасилую. Далеко увезу», — сумасшедший шёпот и лёгкий чмок в щёку в противовес, окончательно выбивая землю из-под ног. Блондин тогда едва ли не вопит, инстинктивно прячась за спиной у посмеивающегося Акутагавы. Рюноскэ потом в утешение целует в губы, зарываясь в светлые волосы длинными пальцами, и ведёт за руку, собой закрывая от своего же пугающе энергичного друга. Жить становится легче. Но Чуя всё равно пугает.
В конечном счёте Накаджима оказался прав. Брачные игры Дазая и Накахары прекратились, стоило только наступить весне и стукнуть их знакомству десять месяцев. Осаму почти буквально стал шёлковым, словно внезапно вышел из депрессии, и стал всячески подлизываться к Чуе, от которого эти перемены как раз-таки не ускользнули. Поначалу он пугался любого проявления чувств со стороны шатена, проклинал его и напивался чисто для того, чтобы разобраться в резких переменах поведения. Но Акутагава чуть ли не прыгал от радости, наконец-то, наконец-то проверка на прочность его и накахаровских нервов закончилась! Дазай приходил по утрам под окна Чуи не для того, чтобы кидаться камнями и оскорблениями, а чтобы положить на порог букет амариллисов и записку с приглашением на нормальное человеческое свидание. Весна, гормоны, недотрах? Определённо точно да. Возможно, к этому короткому списку можно приписать любовь.
Однажды Рюноскэ и Осаму таки повстречались в доме у Чуи. Было очень неловко. Дазай, полуголый, держащий в руках свою рубашку и поправляющий бинты, явно не понял, какого хрена к его парню в три часа ночи приезжает лучший друг и отвлекает его от очень увлекательного занятия. Акутагава, в свою очередь, не постеснялся спросить, почему в ночь, когда они планировали съездить в другой город, Накахара занят. Не то, чтобы Рюноскэ был собственником, нет, ему даже на сестру ровным счётом было всё равно, пока она не притаскивала домой каких-то парней в отключке и не оставалась у каких-то мутных типов на ночь, но Чуя и Ацуши для него были чем-то сродни Расёмону: упрямое «никому и никогда» не ломалось даже при серьёзных ссорах. Было обидно, эту поездку они планировали всю неделю, а Накахара вот так просто всё отменил, даже не предупредив. В силу своего характера, Акутагава даже скандала не закатил. Не дождавшись внятного ответа от растерянно мямлящего Чуи, он просто поехал один, прихватив с собой Накаджиму. Два выходных дня в Токио были действительно потрясающими, если учитывать, что Накахара тогда позвонил по неточному счёту сто тринадцать раз и не получил ответа ни на один. Рюноскэ тоже может быть сукой и у него тоже терпение не резиновое.
Всё равно они потом встретились, и оба вели себя, как раньше: ни ссор, ни выяснений отношений — им это ни к чему, они друг друга могут понять и с бегло брошенного взгляда. Недопонимание — это не про них. Импульсивность и преданность — главные составляющие их дружбы, два столпа, на которых держится их мир. Друг без друга уже никак, а бытовые конфликты быстро проходят и забываются на фоне прочной духовной связи. Остаётся мириться с неизвестной переменной (читать: Дазаем Осаму) в жизни Накахары и с абсолютной константой в жизни Акутагавы в виде Накаджимы Ацуши. Просто они пока не умеют хорошо совмещать дружбу и любовь, но всё приходит со временем. Переживут и научатся. Вот только будут ли счастливы?
Без вопросов. Обязательно будут.
— Да, Ацуши, нас выпустили, — Акутагава зажимает телефон Чуи (свой он опять просрал где-то в каменных джунглях) между ухом и плечом, подписывая документы прямо на поднятом колене и кивая прощающемуся отцу. Чуя строит рожу кирпичом и громко хлопает дверью, удовлетворяя своё желание хоть как-то отомстить скрутившим его офицерам. Пусть теперь, суки такие, мучаются от головной боли, вызванной шумовым загрязнением пространства. Пошли нахуй.
— Рю, давай быстрее, — Накахара устал. Накахара хочет домой, чтобы его погладили по головке и накормили чем-нибудь сладеньким. Сливками. Взбитыми. О да, будет просто прекрасно.
— Я тебя тоже, — выходя за Чуей, говорит в трубку брюнет, и роется в карманах, выискивая ключи от байка.
— Я вас тоже всех люблю! — орёт Накахара, устав ждать. Он хочет чего-нибудь сладкого, а Рюноскэ так бесстыдно поливают ванильным сиропом прямо посреди дня. Несправедливо вообще. — А теперь, — Чуя выхватывает телефон и строит заговорческую мину Акутагаве, — Накаджима-кун, не хочешь помочь нам со стартапом?
— Что надо делать? — слышится тревожный голос Ацуши на том конце.
— Купи мёртвого голубя. Я дам тебе скидку!
— Накахара, блять!
***
Спокойное летнее утро всегда начинается одинаково. Старая гитара за плечо, поношенные кеды, несколько бутылок гаража в рюкзаке и телефонный звонок в самую срань, напоминающий, что лучший друг стоит за дверью уже целый час, дожидаясь. И уже становится спокойно по-тревожному.
— Куда на этот раз потащишь? — сонно спрашивает Акутагава, открывая дверь и попутно натягивая черный кардиган, тем самым подчёркивая, что ему абсолютно плевать на тридцатиградусную жару на улице.
— Я полезу в фонтан, — улыбается Чуя, хитро прищуриваясь.