Мойры. Жестокие, неотвратимые, уродливые. Один глаз на троих, но видят всех и всё. Выпрясти, отмерить, отрезать — вот их смысл жизни — и суть жизнь человеческой.

   Они сидели в палате: брат и сестра, Месяц и Солнце.

   Солнце сегодня должно закатиться, тонкая нить сестры — оборваться.

   Клото спряла девушке тонкую алую ниточку.

   Старшая Шингуджи с рождения была больной, будто сама была тонкой, хрупкой, хрустальной.

   Лахесис отмерила ей длину — до юности.

   Старшая Шингуджи вплетала стежок за стежком жизнь свою в зелёную плотную ткань.

   Айса надевала глаз и брала в руки ножницы.

   Сегодня за окном моросил дождь.

   Брат диктовал одну из записанных им колыбельных, сестра — записывала за ним.

   Она выглядела сегодня бледнее, чем обычно. Щёки и глаза впали, а длинные чёрные волосы уже не блестели так ярко.

   Она что-то чувствовала внутри.

   — Корекиё, братец, — слабым голосом она отвлекла его.

   — Да? — он обернулся к ней с каким-то напряжением.

   Прозрачные и холодные руки взяли его за лицо. Он ощущал по одним только костлявым, но аристократичным пальцам, насколько исхудала Миядера.

   — Посмотри мне в глаза, братец.

   В солнечных глазах старшей Шингуджи гасли светила — так догорает раскалённый уголь. Они всё тускнели.

   Присутствие Айсы передалось и младшему Шингуджи. Его глаза-луны всё отчётливее видят ножницы.

   Он заплакал. Она тоже. Капли стекали по нежным пальцам.

   — Миядера…

   Миядера не слышала — смотрела в единственные родные глаза.

   Она вздрогнула.

   — Братец, у тебя глаза кровоточат.

   — О чём ты?..

   — Ты погибнешь из-за меня.

   Она всхлипнула, не отводя стойкого взгляда.

   — Обещай, что не бросишь меня. Я не хочу умирать одна!

Резь—

Ножницы отрезали нить.