***
Колокольчики.
Тихие такие, посеребрённые, прямо у самой двери в спальню на тонкой нитке рядом с красным саше, отдающим запахом трав. Незаметно покачиваются от лёгкого сквозняка с едва слышимым мелодичным перезвоном. Кто-то упорно верит, что подобные вещи отгоняют злых духов, беды, негатив… В подёрнутое зимним узором окно стучится ветер, будто желая найти успокоения внутри квартиры. Бушует метель. Но им не дано попасть туда. Ни им, ни холоду. Прозрачное стекло закрыто плотной тканью штор.
Свет в комнате неяркий, приглушённо-мягкий — горит только один ночник на прикроватной тумбочке, отбрасывая тёплые неясные тени с обратной стороны повёрнутых к нему предметов.
В оставшихся частях квартиры царит полумрак. Не тот, что можно увидеть в пропахших угрюмым бытом и повседневной плесенью домах, а прозрачный, отдающий воском ароматических свечей и умиротворением. Карамель, кажется… Или что-то ещё, немного сладкое, но почти незаметное, как осторожная пряность, нетронутая сквозняком или чужеродной прохладой. С кухни тянет чем-то расслабляюще алкогольным и никотиновым, если постараться почуять.
Небольшой столик справа от кровати: витиеватый, отдающий духом рококо, украшенный резными узорами, напоминающими части рокайля. Светло-бежевый, на изогнутых ножках и цветочным орнаментом в центре, посередине которого стоят две чашки из толстого стекла на маленьких блюдцах, одна — чёрная, другая — белая. Обе полупустые, но ещё дымятся, создавая вокруг себя сизый узор, пахнущий горячим шоколадом.
Она закрывает глаза, расслабленно опуская голову на подставленное плечо. Тянется рукой верх, обводя подушечкой указательного пальца выпирающую ключицу, плавно поднимаясь — не глядя по точёной линии подбородка до тонких губ, чтобы потом с нежностью провести по их поверхности. Ловит кожей его улыбку — спокойную, такую же умиротворённую, хоть и немного усталую.
Трудный день: люди, заученные фразы, от которых уже подташнивает, фальшивые лица — он ненавидит свою работу, но учёба пока не позволяет заниматься чем-то более существенным. Он ненавидит весь мир, когда тот вытаскивает из уютного кокона их квартиры.
Сильные пальцы неожиданно мягко проходятся по чёрным, немного спутанным прядям длинных волос — она любила, когда он гладил её по голове, и в этот момент льнула к нему, как настоящая кошка, только что не урчала, хоть могла. Его одновременно возбуждал и успокаивал этот звук, особенно когда бледные губы утыкались куда-то в висок, даря долгожданное спокойствие. И самая большая его ошибка была в том, что она это знала.
Ноги переплетаются, едва задевая ещё недавно горящие от возбуждения и ловких прикосновений места. Но это обжигающее экстазом чувство уже прошло, отошло на задний план, позволяя вздохнуть с облегчением удовлетворённости. Объятия крепкие, но аккуратно-ленивые, какие бывают только у тех, кто, не задумываясь, подарит свою жизнь другому, если понадобится.
Ей нравились его руки: ухоженные, но всё-таки мужские — немного мозолистые, в мелких царапинах, с заметно выступающей косточкой на запястье и с широкой ладонью. Она могла часами водить по изворотливым линиям на ней, пока он искал в себе силы не засмеяться от щекочущих касаний, могла подолгу сидеть с карандашом, раз за разом перенося уже, казалось бы, заученные контуры на бумагу. Он никогда не останавливал.
Одеяло сползло куда-то к талии, но нагота её не смущала. Скорее, наоборот, с едва заметной улыбкой она откидывает с плеча волосы, позволяя его расфокусированному взгляду скользнуть по светлой, нетронутой солнцем коже. Он любил её целовать: когда неторопливо и играючи, будто впервые, а когда напористо и страстно — но не позволял себе причинить ей боль. Так и сейчас…
Тонкие губы цепляют подставленные случайно пальцы с вытянутыми чёрными ногтями, ещё недавно исполосовавшими ему спину. Он знает, утром она будет просить прощения, с виноватым взглядом зайдя к нему в душевую и робко проводя изящной ладонью по оставленным царапинам. Они совсем неглубокие, не болят, но ей не объяснишь.
Её завораживали его глаза: обычно яркие, голубые, они становились глубже цветом, «мутнели», когда им овладевали чувства — от возбуждения до грусти, и ей нравилось наблюдать за их переливами. Так она думала, что находится ближе к морю, такому же непостоянному, увлекающему в свои воды, у которого он когда-то жил, но которое она никогда не видела.
Шею прикосновениями щекочут его пальцы, спустившиеся с затылка, мягко, бережно, срывая с чуть покрасневших после бесчисленных поцелуев губ блаженный выдох. На ухо шёпотом что-то ласковое, и она смеётся в ответ, пряча лицо в изгибе ключицы. Этот смех лёгкий, причудливо вплетающийся в тишину квартиры, дополняющий её.
Он улыбается вновь, чуть наклоняя голову, и касается целомудренно виска. Знает, что заставляет её смущаться — не обнажённые тела на сбитых простынях, тяжело дышащие после сближения, не поцелуи, от которых в районе живота снова и снова скручивает чем-то обжигающе приятным…
— Кохаю тебе, моя дівчинка…
Четыре коротких слова на два вдоха, и бледные скулы едва заметно меняют цвет. Она закрывает глаза, приподнимаясь на локтях, находя родные губы, с которых так тепло всегда слетает малознакомый, но уже привычный язык.
— Я тоже тебя люблю.
Он не знает, почему иногда срывается с русского, ведь в совершенстве знает оба, как родные, а она не всегда понимает… Но ради этой ласковой улыбки с едва ли тщательно прикрытой просьбой повторяет, порой, по нескольку раз. Он не помнит точно тот момент, когда эти карие с мелкими красноватыми прожилками глаза стали для него центром всего, началом и концом каждого дня.
Расстояния, границы, ссоры и виноватые взгляды — в их жизни было слишком много всего за каких-то несколько лет. Однако…
— Не оставляй.
Первый раз — на вокзале, хмуро, её вечно простуженным голосом. До странной щемящей боли в груди. А потом… Потом было уже плевать, что отходит поезд. Потому что он никогда не забудет, каковы на вкус её губы в приправе так и не сорвавшихся слёз.
Выключается свет, в последнюю секунду выхватывая из полутьмы два силуэта, ставших настолько близкими, что, кажется, ничто не сможет разорвать.
Нужно. Необходимо.
Потому что по-другому нельзя.
Потому что по-другому уже <i>невозможно</i>.