Пропавший скот

Октябрьский закат опускался на сутулые плечи Тайги: небо ярчало золотым, словно яичный желток, но уступало синему звёздному полотну с каждой минутой больше. Солнце, оранжевый шар, перестало виднеться из-за макушек кедров и дубов.

Было по-таёжному холодно.

Чуть ниже леса, минуя брошенное поле, давно заросшее травой и сорняком, рвы и лягушачьи лужи, шла небольшая тропа. На ней — два тучных человека, женщина и мужчина, одетые в дешёвые надувные куртки. Стояли, осматриваясь.

— Слушай, Вов, и что мы с тобой здесь забыли, а? Два гряземеса, ей-Богу...

Женщина, на вид ей было чуть больше сорока, приподняла одежду, поправляя сползающие чёрные лосины. На миг стали видны несколько дырок, до того скрываемые подолом куртки.

Женщина чихнула.

— Гряземес — это другое, Ань, — со знанием дела сказал ей мужчина. Он плюнул на палец, пригладил им свои густые брови. Задумался и добавил: — Что-то о внедорожниках. Будь здорова, кстати.

— Совсем не кстати...

Они ещё немного помолчали. Порывистый ветер трепал их за волосы, дул в уши и всё не мог успокоиться. За пять минут стемнело почти полностью, от заката на небе остались только тонкие алые полоски. Ранки.

Стало мрачно, но всё ещё не окончательно.

— Зачем ты меня позвал? — с равнодушием спросила женщина, прерывая тишину между ними.

— Глянь, — мужчина махнул рукой в сторону заброшенного поля с жёлтой высокой травой. — Вот картина. Так бы и зарисовал!

Над полем, гаркая и скрипя, летали чёрные птицы. Вороны. Кружили низко, садились на деревянные руки чучела и взлетали, встревоженные. Страшное это дело — сороки. Умные птицы, живут только где хлеб есть и пить найдётся, за смертниками глаз не спускают.

Да и чучело было страшное, чего уж: его обгрызли термиты, осунули частые холодные дожди. Стояло, покосившись, над полем и медленно тонуло в грязи. Развалюха уже, а не чучело... Что-то было в нём такое жуткое, странное.

Из-за чего это поле-то забросили..? Остальные вон как обхаживают, землю кормящую.

— Слушай, Вова, — женщина коснулась плеча мужчины. — Дела совсем у нас скудные...

Мужчина повернулся. Вид у него был сосредоточенный, сопереживающий. Весь — в слух.

— Они задержали поставку на девять дней. Девять дней, Вова! Не в первый раз так. А у нас не было ни зерна, ни масла... В колодце опять нашли кровавую воду! Они нас травят, понимаешь?

Вова кивнул. Вздохнул.

Человек ведь не ворона, покинуть место, где уже не кормят, для него может и никогда за жизнь возможности не будет. Особенно им, деревенским. Как ты жернова ни крути, вместо зёрен золото не посыплется.

— Может, дело не в них? — спросил он осторожно. Не в первый раз так, действительно. Из года в год ничего не меняется, будто сегодня по-другому будет. — Я уверен, что что-то здесь не чисто...

— Да что ты можешь ещё сказать?! — взорвалась женщина. — Ты всего лишь барыга, армянин хренов! Опять будешь мне советовать успокоиться и решить всё мирным путём?! Опять глаза на это закрыть?!

— Ань, я лишь прошу тебя взять лопату покрепче. Я подержу их, пока ты со своими изящестом и грацией будешь набивать им морды, — спокойно ответил мужчина. Он отвернулся от удивлённого лица Анны, мысленно возвращаясь к полю, пугалу и воронам. Умные птицы... Что же такое, в самом-то деле! — Только, Ань, дай мне два дня, хорошо? Два дня, не больше. Я разберусь.

Женщина вздохнула, потёрла свой картошечный нос. Опустила руку в карман тканевой куртки — в нём звякнули ключи, копейки, скидочные карточки.

Смешное дело: скидки есть, продуктов нет. И такое бывает.

— Ты опять? Опять со своими пришельцами, чупакабрами и заговорами? Нездоровая у тебя тяга к этому всему, Вов. Бредишь по старости.

— Два дня, идёт или нет?

Алые ранки на небесном полотне затягиваются тёмным синим, почти чёрным. В лягушачьих лужах отражаются звёзды. На кедры и дубы, наклоняемые порывистым ветром, падает тень. Брошенное поле уже не жёлтое — серое. Как кошки ночью.

Мужчина протягивает руку. Женщина мнётся, но пожимает её.

— Уговорил, Владимир Никитич, ей Богу... Два дня так два дня. Что делать собираешься?

Владимир пригладил чёрные, спутанные ветром волосы:

— Ну, Анна Сергевна, ты уже неделю мне мозги точишь тем, что зайцы у тебя пропадают и куры.

— Говорю: не пропадают, воруют их!

— Говоришь. Но может и не воруют, а? В Тайге много волков, медведей, рыси есть... Да и сова могла зайца твоего схватить, мало ли. А ты сразу — воруют.

Женщина кивнула: не хотела спорить, но вид у неё был несогласный. Она взяла Владимира под руку и повела с поля. Темно всё-таки, а волки в тайге и вправду не редкость. Ей стало боязно, когда речь зашла о лесных зверях. Анна, конечно, была уверена, что никакие хищники к ней за курями не ходят, в сараи-то закрытые, но даже от мысли об этом становилось не по себе.

Тем временем Владимир продолжал рассказывать о своих планах. О том, как завтра с утра он возьмёт Рекса с собой в лес, ставить фотоловушки на звериных тропках. О том, как на снимках обязательно обнаружится лиса-разбойница, или серый волк, или мишка, или ещё какой лесной обитатель... О том, как он поможет и Ане, и остальным из деревни, заборы нормальные ставить, чтобы никто больше на их скотинку не зарился. О том, что никто их никогда не травил и что кровавая вода в колодце — это чушь собачья, пакости чьих-то хулиганских детей.

Они спокойно шли вдоль едва различимой во мраке дороги, в которой при надобности и трактор застрянет. Справа от них шелестела сухая высокая трава, пустым эхом доносилось карканье ворон, в спины им смотрело старое покосившееся чучело.

Утром Владимир, как и обещал, отправился в лес. Сегодня было менее ветренно, но всё так же холодно. Грязевые ямы покрылись коркой льда, так и манили наступить на них, услышать приятный треск. Сверху шумели ветками высокие деревья, пахло гнилыми листьями и мятой.

И всё-таки Тайга — самое подходящее место, чтобы почувствовать единство с природой...

Рекс, верная овчарка Владимира, быстро находил звериные следы, виляя радостно своим коротким хвостом, поэтому оснащать фотоловушками лесные тропки не составляло труда. К десяти часам они подключили уже целых четыре камеры, и, довольные, вернулись обратно: Вова — обедать, пёс — гулять.

Про свои фотоловушки Владимир Никитич вспомнил только вечером второго дня. На улице стемнело, и недавний разговор с соседкой Аней ему как-то сам вспомнился. Завтра она обязательно к нему явится, с лопатой и в перчатках — катать в асфальт всех, кто попадётся её ястребиному глазу. Чем ему отбиваться, если за эти два дня он так и не выяснит, кто её зайцев ест?

Поэтому, захватив из холодильника йогурт и бутылку минеральной воды, Никитич сел за ноутбук. Нажал «пуск».

За дверью заскулил Рекс.

Ну что за собака, подумал Владимир. У него в будке и вода есть, и еда, и тряпки тёплые — не конура, а рай! Что он сюда-то просится? Гулял, значит, весь день, на имя не отзывался, а теперь дом ему понадобился...

Игнорируя жалобное скуление, Никитич открыл шершавую этикетку йогурта и слизнул с неё грушевый мусс. Пусть там посидит, подумал — уроком будет.

Открыл папку со снимками.

Первая камера его, признаться, разочаровала: на ней не было интересного. Два пустых снимка — фотографии ночного леса под белой вспышкой, и абсолютно ничего другого. Должно быть, датчик движения среагировал на ветер, качающий ветки деревьев. Третий снимок камеры тоже оказался пуст, лес и белое пятно, моль.

Вторая камера впечатлила его больше: серия из пяти снимков была маленьким фильмом о том, как испуганный филин с раненным крылом пытался забраться на ветку. На последний из них попал только хвост филина — он так и не смог забраться и решил уйти. А ведь на земле его быстро съест какой-нибудь хищник.

И тем не менее... Бедный филин никак не объясняет пропажу из деревни мелкого скота.

Когда Никитич открыл третью папку, объяснять пропажу ему уже не требовалось.

Скот никуда не пропадал.

На Владимира со снимков ночного леса смотрели пропавшие кролики. Все десять, как один, сбились в кучку и сверкали красными засвеченными глазами в объектив — будто знали о камере. Их мордочки искажала широко раскрытая, порванная пасть, а рот был полон острых зубов. Здесь же нашлись и куры, они бесцельно бродили вокруг зайцев. Клювы — в крови, глаза — выколоты.

Снимков сорок шесть, камера почти разрядилась.

Всю ночь снимала.

Владимир не стал просматривать все, сразу открыл папку со снимками четвёртой камеры. Его сердце стучало как барабаны во время коды.

На первом снимке — Рекс. Вот где был, зараза? На имя не отзывался. Его морда перекошена от агрессии, Рекс на фотографии скалится и смотрит куда-то за объектив. Ночью полез... К этой... Дичи... Хорошо хоть, что с ним всё в порядке! Никитич нажал на «дальше», компьютер загрузил второй снимок. На нём — всё ещё Рекс. Окровавленный, валяющийся за голым кустом, мёртвый. Его голова лежит отдельно, рядышком: пасть разорвана на двое, клыки вырваны. Это ведь абсолютная точка. Всё, эпитафию ставить. Как так?

Владимир обернулся на дверь.

Рекс уже более пяти минут скребся когтями об порог, просясь в дом, но сейчас, будто почувствовав замешательство хозяина, он затаился. Ни звука присутствия.

Нет: за дверью уже никого не было.

Это не кошки ночью серые —

это ночь такая, что всё

Кажется

Серым.