***
Сон или реальность?
Этот нехитрый вопрос я задаю себе каждый раз, когда открываю глаза. Утром, днем, вечером, ночью — неважно. Равно как и неважно место, наличие кровати и подушки, даже моя собственная форма на данный момент. Декорации переменчивы, им нельзя доверять.
Я сплю или бодрствую?
От ответа на этот вопрос зависит очень многое. И не зависит ничего, потому что иногда сон ничем не отличается от действительности, а действительность — от сна. И там и тут можно по стеклышкам собирать в котомку воспоминания, несущие смысл ровно настолько, насколько я захочу в отдельно взятый момент. Лица, события, ощущения, голоса, эмоции, цвета и оттенки... Все, что можно собрать, чем можно поделиться, что может согреть или ранить. Оно живое.
Однажды, пройдя границу осознания, я обнаружила себя на берегу незнакомого мне бушующего океана. Грохотал шторм, растревоженные волны окатывали брызгами пены, а смутно знакомый темноволосый парнишка нетерпеливо спрашивал: «Когда мы уже начнем?» И вдруг стало совершенно понятно: начнем вот прямо сейчас, друже, конечно, возьмем гарпун и сети, возьмем все, что подвернется под руку. Дай соберу только волю в кулак... Любое оружие может пригодиться, когда ты идешь защищать то, что тебе отчаянно дорого, как же иначе? Никто не решается спорить.
Глубокий вдох, прыжок — и все вокруг заволакивает ослепляющая голубизна вод, в глубине которой притаился враг. Шторм снаружи служит лишь отвлекающим маневром, но Он знает, что мне в эту минуту откровенно плевать и не на такие подробности бытия. Опускаюсь глубже, за мной — отряды верных товарищей, всем напряженно и страшно. Дна, от которого принято отталкиваться, не видать даже в планах, и для нового вдоха приходится учиться мыслить заново, перекраивая свою суть... И за всем этим, ощущаю отчетливо, наблюдают чьи-то насмешливые глаза. Этот взгляд хочется стряхнуть с себя, как липкую паутину в предутренний час. Не получается.
Враг силен и огромен, хоть и незрим. Многие не вернутся, и там, на берегу, я буду тихо оплакивать каждую смерть. Но это будет потом. Если не вернуть Свое, не достигнуть цели, то все эти жизни, несущие отголосок моей же души, пропадут зря. А я так совсем не играю. И в клочья раздеру ненавистную глотку каленой сталью, да хоть ногтями, если понадобится.
Бой будет долгим, и океан поглотит, разбавит в своих соленых течениях кровь поверженных. Моя злость холодна, как тысячелетние льды, и остра, словно сотни кинжалов. Каждое движение выверено до вымораживающего эмоции инстинкта. Стрела воли выпущена в мишень, все остальное пока неважно.
«Верни. Ее».
Он смеется ядовито, уже изрядно потрепанный, но не сдавшийся, и накрывает рукой свое сердце. Черное, глухое, илистое, в котором потерялась та, ради которой я, некогда державшаяся светлых законов своей земли, непонятной многим, готова поднять и меч: никакой пощады возомнившей себя Вечностью тьме...
В какой-то момент стихнет океан, схлынет буйство адреналиновых выбросов в кровь, и волны на берег вытолкнут мягко изнеможенные тела одно за другим. Заходящее солнце скроет огненными всполохами кровавые пятна, сумерки подарят покой. А я буду до ломящей боли в мышцах прижимать к себе ее, мелко дрожащую от холода и усталости. Отлив заберет с собой скорбь и азарт сражений, оставит горечь победы, добытой высокой ценой.
Многим позже она, пряча боль десятков потерь на дне зрачка, спросит: «Зачем было... Так? Я ведь не стою совсем». Я лишь устало пожму плечами, находя ее руку в зыбкой подступающей темноте...
Чтобы, открыв глаза, лежа в постели старой, уютной двушки, знакомой до квадратного миллиметра, обнаружить ее под боком, умудрившуюся вновь сбить одеяло в ноги, потому льнущую ко мне в попытке убежать от утренней прохлады.
Потом, когда принесу в постель две чашки кофе под гул просыпающегося города за окном, она спросит с сонной улыбкой, какого черта в нашей кровати делает мелкое крошево ракушек? И вообще, почему странновато солено-влажным откуда-то тянет... А я, пристроив бодрящее зелье на тумбочке, притяну ее к себе поближе, обнимая, чтобы рассказать по традиции, гримасничая и смеясь, новую сказку. Сказку, добытую кровью, о которой она, разумеется, никогда не узнает.
— Жила-была на свете Принцесса, знаешь. Вся из себя такая канонично прекрасная, гордая, успевшая за мало лет устать от своей благородной участи. Сватали ее многим и все кому не лень, но сердце она отдала человеку, пришедшему в компании варваров с чужой земли. Никто не поддержал такой выбор, конечно, но когда Темный дух океана похитил ее, польстившись на красоту и мятежную душу, лишь этот чужак рискнул спуститься в подводный ад ради ее спасения и...
— Тогда уж чужачка! — Улыбка становится лукавой.
— Ну разумеется.