— …Выводы неутешительные. На стороне противников нэкрэс, — после недолгой вводной части подводит итог Клысц, а потом замолкает, давая возможность всем присутствующим переварить услышанное. Зал тут же наполняется тревожным гулом, и я чувствую на себе еще больше, чем до того, враждебных взглядов союзников. Быть может, Клысцу следовало уточнить, что он ведет речь о другом нэкрэсе, а не обо мне? Кажется, сей факт для бравых воинов недостаточно очевиден.

Я всю ночь трачу на то, чтобы сперва проанализировать случившееся, а затем объяснить Клысцу положение дел и уверить его в том, что мои страшные предположения имеют реальное основание, а не являются плодом больной фантазии обезумевшего от боли полумертвеца. Старому агафэсу требуются время, силы и смелость, дабы осознать полученную информацию. Слишком мои новости плохие, чтобы взять и так легко в них поверить. Но иного пути ни у Клысца, ни у людей, что теперь заполняют зал собраний, нет. Если бы проблемы можно было решить, просто закрывая на них глаза, я бы никогда не поднял век.

Мое наличие на собрании я считаю излишним, учитывая, что неприязнь к моей персоне после вчерашнего столкновения с мертвыми собратьями, увеличилась сразу в несколько раз. Но Клысц настаивает, что мое отсутствие на сим мероприятии хорошей службы мне не сослужит. Скажем прямо, мое присутствие также не особо повышает мои рейтинги в списке всеобщих любимчиков. Если бы от взгляда можно было полыхать, от меня бы уже не осталось ни пылинки. Такова человеческая натура: они не могут винить в произошедшем нечто фантомное и необъяснимое. Верить — да, но винить — никогда. Куда проще найти козла отпущения, свалить всю вину на него и направить на бедолагу весь скопившийся внутри гнев и напряжение. И плевать, если он невиновен. Виновен, конечно. Моя вина, например, заключается в том, кем я родился. Не ищите в данных действиях логики и не обвиняйте их в невежестве и самодурстве. Скорее всего, если вы хорошенько подумаете, то вспомните, что хотя бы раз делали то же самое: возлагали на человека ответственность не за его поступки и решения, а исходя лишь из факторов, на которые он изначально повлиять никак не мог. Таковы уж мы или, если позволите, таковы уж вы. Не стану равнять себя с остальными людьми, дабы, не дай боги, никого этим не оскорбить.

На самом деле надо сильно постараться, чтобы впечатлить меня неприкрытой ненавистью к моей персоне. Куда вероятнее я удивлюсь хорошему к себе отношению. Так что отсутствовать на собрании мне хотелось вовсе не из-за страха столкнуться с влажными фантазиями окружающих о том, как они расчленяют мое бренное тело и раскидывают куски по всему Синему лесу. Просто после использования остатков сил и бессонной ночи я чувствую себя несколько скверно, отчего раздражителен и даже озлоблен. А сейчас среди остальных раздражительных и обозленных людей мне, как никому другому, приходится изображать само воплощение разума и миролюбия. Как понимаете, быть таковым очень сложно, когда единственное твое желание — не спасение всего человечества от эгриотов, а свежевыкопанная могила, в которую было бы замечательно прилечь годиков так на десять.

— Брехня! — чуть погодя реагирует одна из модрэс. Та самая, что вчера окрестила меня не иначе, как чудовищем. Гибель подруги здорово ее подкосила. Оно и понятно: судя по совсем еще молоденькому личику, этой девушке не приходилось терять на поле боя самых близких, потому что и самого поля боя она толком еще и не видела. — Нэкрэсы никогда не участвовали в военных действиях и не занимали чью-либо сторону. Какова вероятность, что именно в этот раз в войну ввяжется не один, а сразу два их представителя?! — разводит она руками и вновь прожигает меня взглядом, видимо ожидая получить ответ именно от меня. Думает, что приперла меня к стенке. Зря. Это один из первых вопросов, которым задался и я. Даже мне такое совпадение казалось нереальным и попахивало заговором. Но я-то прекрасно знаю, что частью чьего-то заговора не являюсь. Тогда как же объяснить все происходящее?! Я перебрал десятки версий, прежде чем мне в голову пришла мысль, от которой пересохло в горле. Дело вовсе не в совпадении. И заговора никакого нет и не было. Все это время мы просто не располагали нужной информацией и делали сплошные поспешные выводы, далекие от правды.

Дабы подтвердить страшную догадку, я перерыл половину архива, посвященного предыдущим стычкам с эгриотами. Больше всего меня интересовало описание противника и результаты допросов немногочисленных пленных. Записи пестрили теми самыми догадками и домыслами, которые теперь на фоне нового предположения лишь пускали пыль в глаза. Но убери их, и вот она — неутешительная правда, скрытая между строк старых текстов, старательно выведенных твердой рукой неизвестного писаря. Истина, отпечатанная на пожелтевшей от старости бумаге, завуалированная фантазиями автора.

— Вероятность подобного стремится к нулю, — подаю я голос. Беседовать с ненавидящими меня воинами мне не хочется от слова совсем. Но я считаю, что мое открытие озвучить должен именно я. Мои умозаключения однозначно вызовут очередную волну негатива. Уж лучше пусть она накроет меня, а не старого агафэса, вина которого состоит лишь в том, что пять лет назад он позволил мне остаться в крепости. Клысцу и без того нелегко, а мне терять давно уже нечего.

— Вот и я о том же! — шипит модрэс в злом ликовании.

— Но… — говорю я тихо, но четко, дабы привлечь к себе внимание тех немногих, что еще не принялись убивать меня взглядом, — …есть ли у кого-то доказательство того, что в прошлом нэкрэсы действительно не участвовали в битвах? — даю я пищу для размышлений в первую очередь бывалым воинам, пережившим прошлые противостояния.

— Ты правда пытаешься уверить нас в том, что нэкрэсы помогали нам и в прошлом, но действовали тайно? — подает голос один из пратусов высшего ранга. На его лице читается явное неверие. Кажется, у него большие сомнения относительно здравия моего рассудка.

— Нет, — качаю я головой. — Я утверждаю, что нэкрэс и ранее был на стороне противника, — поясняю я. — А точнее… Все это время он один нашим противником и являлся.

Новая череда тихих переговоров, вызванная моими словами, прокатывается по залу. Кроме злословия и враждебности появляется кое-что еще. Сомнение. Подозрение. Страх.

— Подумайте сами, — продолжаю я, пока воины не очухались и не взялись со мной спорить. — Что вы знаете об эгриотах? Зачем каждые двадцать пять лет они развязывают абсолютно бессмысленную войну, при этом не забирая ничего, кроме жизней? Отчего такие непобедимые, ведь судя по записям, они могут продолжать бой даже со стрелой в голове или груди? Почему даже под самыми страшными пытками они не издают ни звука? — мерно подвожу я присутствующих к единственно верному ответу.

— Видимо, такова их физиология, — скромно отвечает один из агафэсов. Да, успокаивайте себя этим и дальше и посмотрим, к чему это приведет. Хотя, погодите-ка. Мы ведь знаем, к чему. К смерти.

— Да, так мы считали всё это время, — подтверждаю я. — Но что, если это не так?

— На что ты, боги тебя дери, намекаешь? — шипит одна из модрэс, прекрасно зная, к чему я веду. Зная, но не желая в это верить.

— Не намекаю, говорю прямо, — хмурюсь я. — Все это время мы боролись не с эгриотами, а лишь с их мертвыми телами. Мы дрались не против их народа, а против нэкрэса, который этот народ поработил и использует в качестве своих марионеток, — произношу я и тихо сглатываю.

— И зачем же он это делает? — прилетает очередной неудобный вопрос со стороны модрэс.

— Понятия не имею, — беззастенчиво пожимаю я плечами. Как бы я ни силился найти причину действий таинственного нэкрэса, у меня этого сделать так и не выходит. Я не знаю, к чему ему межрасовая война и что нэкрэс желает от нее получить. Скорее всего, мой собрат просто… спятил? Обезумев от невозможности умереть, решил умерщвлять всех вокруг? Кто знает, быть может, в его воспалённом сознании он видит себя далеко не убийцей, а скорее спасителем? Тем, кто несет окружающим счастье смерти? Или же он просто вымещает свою злость на окружающих? Но почему именно так, оставаясь в тени? Почему использует эгриотов? Почему каждые двадцать пять лет? Я не могу ответить ни на один из этих вопросов.

— Ты хочешь сказать, что мы месяцами дрались с мертвецами, а ты, будучи нэкрэсом, понял это только сейчас? — хмурится один из старых агафэсов. Лицо его при этом приобретает голубоватый оттенок гнева.

— Потому я и предположил, что противостоящий нам нэкрэс намного сильнее меня, — я ожидал этого вопроса и также к нему подготовился. — Он умеет скрывать свою силу, поэтому мой ответ — да. Я понял это только теперь, — киваю я. Вы правда считаете, что все настолько просто? Я не всесилен. Я не всемогущ. Я, чтоб вас, не божество. Я человек. Не такой как вы, но всего лишь человек. Да, я не понял. Я ошибся. Имею ли я на это право? Имею.

— Или ты на его стороне, — говорит кто-то из модрэсов. Мысль. Единственная мысль, которая все это время вертелась в головах присутствующих, вырвавшись наружу, заполняет весь зал. Оказавшись озвученной, она почти приобретает материальный вид чудовища, которое вот-вот набросится на меня и вопьется острыми, как бритва, клыками в мою бедную шею.

— Если бы он воевал на стороне противника, мы бы все уже были мертвы, — впервые за все это время в разговор вступает мава кратосов. Женщина сохраняет невозмутимый вид. Лишь сверкает золотом глаз так же, как и трое мужчин за ее спиной. Двоих из них я знаю. Соэр старательно смотрит куда угодно, только не на меня. Его лицо золотится синяками, которые явно на пути к заживлению. Очень жаль. Хотелось бы мне, чтобы он походил с моими «подарками» подольше. Джаэр, напротив, смотрит только на меня и, кажется, даже не мигает. Не знаю, что он пытается во мне разглядеть, но он единственный человек в этом зале, которого мне хочется попросить прекратить пялиться. В его взгляде нет ненависти, и это меня раздражает. Это меня смущает. Сбивает с толку и вызывает очередное желание провалиться сквозь землю.

— Из вышесказанного ясно лишь то, что он, — мава кивает на меня, — наш единственный шанс на спасение.

— Боги, вы, наверное, шутите! — раздается возглас со стороны модрэсов.

— Не недооценивайте нас! — не остаются в долгу и пратусы.

Хорошо, что молчат хотя бы агафэсы, хотя от меня не утаивается и их тихое возмущение в ответ на дерзкие слова кратоса.

— Дело не в недооценке сил и далеко не в шутках, — мава кратосов остается непробиваемо спокойной. — Дело в том, что никто из присутствующих, за исключением нэкрэса, не способен убить мертвое, — выдыхает она. — Или кто-то на полном серьезе считает, что сможет выстоять на поле боя против трупов? — обводит она всех тяжелым взглядом. — Я не выстою, — заявляет она громогласно. — Враг, который не чувствует боли, не испытывает страха и не может умереть, так как уже это сделал — неуязвим. И надо быть полным идиотом, чтобы считать иначе, — подводит она неутешительный итог. — Не будь среди нас нэкрэса, и мы оказались бы обречены как все воины, вступавшие в войну с эгриотами… нет, с нэкрэсом в предыдущие четыре раза. Но с нами Ксэт, а значит шанс есть, — заявляет она и поворачивается ко мне. — Говоришь, нэкрэс сильнее тебя, но это ведь не значит, что ты не сможешь ему противостоять, верно?

— Да, — зачем-то киваю я, хотя прекрасно понимаю, что сейчас не смог бы победить и котенка. Но правда в данном случае прозвучит как приговор, а настроение у воинов после вчерашнего и без того не ахти какое. Нет. Мне следует что-то придумать. Разработать план действий. Уверен, выход из положения есть! Должен быть!

Увы, я здорово переоцениваю свои силы. Мне-то думалось, что отлежавшись пару деньков, я все же приду в какое-никакое, но сносное состояние. И откуда только во мне после всего пережитого столько наивности? Тело болит нещадно. Раны горят огнем. Я не могу спать. Я не могу есть. Я не могу пить. И о каком плане победы над нэкрэсом может идти речь, когда моей главной задачей на день становится просто подъем с постели? Вопрос риторический.

Плачевность моего состояния заметна невооруженным глазом, что становится еще одной причиной для нагнетания атмосферы в крепости. Попробуй тут порадуйся жизни, зная, что она зависит от человека, разваливающегося на части у тебя на глазах. Воины измотаны физически и психологически и так устали жить в постоянном ожидании, что почти молятся богам, чтобы эгриоты поскорее напали на нас и, если богам будет угодно, убили.

И молитвы их вскоре оказываются услышаны.

Вы вообще когда-нибудь замечали, насколько боги избирательны? Они слышат лишь те молитвы, которые им хочется. И это раздражает.

Через неделю после возвращения уже мертвых союзников из Синего леса, вдалеке, примерно в паре сотен верст от крепости, над ледяными верхушками деревьев появляется тонкая полоска дыма. И это не просто походный костер ради тепла и пищи, потому что мы-то уже поняли, против кого боремся. Этот дым — предупреждение. Наш противник оповещает нас, что он со своей армией стремительно приближается.

По предварительным подсчетам вражеское войско будет у наших ворот дней через пять. Эта новость должна пугать, но у меня впечатление, будто бы многие вздыхают с облегчением. Я в том числе.

В этот же день я заглядываю в лазарет к Парцу, чтобы проверить, успела ли эта новость с помощью Тэрас дойти и до его ушей или он еще не в курсе происходящего. Но девушки рядом с агафэсом не наблюдаю.

— Сегодня полная Луна впишется в Ортофадэм, — объясняет мне друг. — С небес будет казаться, будто бы она находится прямо в воронке Нэкстрода! Тэрас сказала, что это большая удача! За несколько дней до битвы кратосы собираются вокруг провидицы и та, слыша шепот богов, передает воинам послания. Чем ближе Луна к Ортофадэму, тем яснее эти послания! — рассказывает Парц, не скрывая восторга.

— Ах, ну да… Точно, — бурчу я, не преисполненный энтузиазма. — Быть может, боги сделают мне одолжение и шепнут на ушко, что мне сделать, чтобы все вы не подохли у меня на руках? — вздыхаю я.

— Все может быть! — бодро отвечает Парц, то ли не поняв сквозящей в моих словах иронии, то ли решив не обращать на нее внимание. — Но я уверен, ты справишься! — с этими словами друг кладет руку мне на плечо и подмигивает. Я в ответ не могу удержаться от скептического фырканья. Я же, Парц, не ромашки вышиваю, не собираюсь на охоту за кроликами и не стремлюсь понять старые рукописи. Да, в таком случае, если бы я отчаянно рвал на себе волосы из-за того, что у меня что-то не получалось, твой жест оказался бы уместен. Но на кону жизни тысяч людей! И у меня ни единой идеи насчет того, как мне их спасти!

— Как думаешь, я успею полностью восстановиться до битвы? — благо, не прочувствовав моего внутреннего напряжения, продолжает болтать агафэс. Пару дней назад он начал подниматься с кровати и с помощью костыля и Тэрас передвигаться по лазарету.

— Надеюсь, что нет, — кидаю я мрачно. Тебе, Парц, на поле боя делать нечего. И остальным тоже. Межрасовая битва каким-то невероятным способом превратилась в драку между двумя нэкрэсами. Невольно вспоминается поговорка: «Хотел как лучше, а получилось, как умеешь». Умею же я любую ситуацию довести до абсурда одним лишь своим присутствием. Вот и довел. Меня не покидает настырная бредовая идея относительно того, что если бы я в это все ввязываться не стал, не было бы никакого нэкрэса и эгриоты были бы живы, здоровы, и просто с прибабахом. Обычная война и никаких мертвецов.

Наслушавшись причитаний Парца насчет того, что я якобы недооцениваю его навыки воителя, я направляюсь в трапезную. Аппетита нет. От еды меня воротит. Но поесть надо, иначе я ослабну ещё больше, а мне, по идее, напротив следует набираться сил. Знать бы еще, как и каких именно. Не могу отделаться от ощущения, что впервые за мою короткую жизнь смерть подступила ко мне ближе обычного. И, черт бы вас всех побрал, именно сейчас умирать мне никак нельзя!

Набираю с десяток тарелок с едой, надеясь манящими ароматами пищи спровоцировать у себя аппетит. Расставляю добычу перед собой и гипнотизирую ее взглядом. Попытка оказывается провальной. К горлу подкатывает ком, который я с усилием проглатываю.

— Плохо выглядишь, — слышу я неожиданное сбоку, но даже не пытаюсь повернуть голову в сторону голоса. Дыра вместо левого глаза жутко ноет, а любое движение головы вызывает ослепительную мигрень.

— На себя посмотри, — кидаю я на автомате.

— Сегодня мы будем говорить с богами по поводу предстоящей битвы, — сообщают мне, не обидевшись на мое ворчание.

— Да, уже слышал об этом, — вздыхаю я.

— Приходи.

— Мне-то там что делать?

— То же, что делают и остальные. Слушать.

— Не хочу портить своим присутствием ритуал вашего народа, — я еще пытаюсь отбрехаться, хотя и понимаю, что у меня ничего не выйдет.

— Ты не сможешь испортить своим присутствием вообще ничто, — парирует собеседник. Да? Я могу найти с сотню людей, которые считают совсем иначе. — К тому же я поговорил с мавой, и она согласна с тем, что тебе пойдет это на пользу.

— Мне в этом мире уже ничего на пользу не пойдет, — бормочу я, разглядывая картошку на тарелке с таким видом, будто жду, что она вот-вот кинется мне в лицо.

— Не будь столь мрачен, — не отстают от меня. — Вдруг боги подскажут, как решить твою проблему.

А вот это удар ниже пояса. Пробуждать во мне надежду на подобное — ты, малец, жестче, чем я полагал.

— Я не верю во всякие там ритуалы, — бросаю я раздраженно. И это действительно так. Не думаю, что древний пророк, повертев над моей головой веткой оливы, действительно дарует нужную в бою удачу. А уж об излечении ран и говорить нечего.

— Не важно, веришь ты или нет, — прилетает ответ. — Насколько я знаю, Нэкстрод — единственный бог, который не требует подношений или молитв. И вера твоя ему ни к чему.

— Я и сам ему ни к чему, — бросаю я.

— А это уже спорный вопрос.

Я все же заставляю себя, поморщившись от боли, повернуть голову к собеседнику. Джаэр сидит рядом со мной, сложив руки на столе, и внимательно глядит на меня через глазницы маски.

— Если ваша провидица скажет, что, чтобы победить в битве, мне необходимо, скажем, надеть плащ задом наперед или пробежать четыре круга вокруг березы, я возьму твой кинжал и воткну себе в висок, — сообщаю я угрюмо. На губах Джаэра, к моему удивлению, появляется еле заметная улыбка:

— Договорились. Приходи сегодня после заката в башню, отведённую кратосам, — говорит он. — А я на всякий случай захвачу кинжал. Провидица даёт исключительно дельные советы, но когда дело касается тебя, я уже ничему не удивляюсь.

Это ещё что значит?

****

Башня кратосов едва ли отличается от башни любой другой расы. Издалека она похожа на карандаш, воткнутый в землю. Очень большой карандаш из серого камня и с длинным шпилем на копьевидной верхушке.

Я подхожу к распахнутой настежь двери и замечаю двух кратосов неподалеку от входа. Обдумываю, как бы внятнее объяснить, на кой черт я пришел. Но Джаэр видимо оповестил сородичей о моем появлении, потому что меня никто не останавливает. А когда я захожу в башню, кратосы, что стояли на улице, проходят в нее вслед за мной и запирают дверь изнутри на засов. Кажется, только меня они и ждали.

Узкий коридор выводит нас в центральный холл без окон. В его середине горит белое пламя, вокруг которого на влажный пол нанесли незамысловатые символы чем-то золотистым. Скорее всего, кратосовской кровью.

Шумно сглатываю. У меня все так болит, что я готов упасть на колени и взяться слизывать дурацкую кратосовскую кровь. Было бы неплохо, если бы мне хоть чуточку полегчало. И плевать на побочные эффекты. Но приходится сдерживаться. Не хочу позориться сам и позорить Джаэра.

Два кратоса, сидя по бокам от белого пламени, играются со струнами черных музыкальных инструментов, отдаленно напоминающих лютни. Звук, который появляется при каждом касании пальцев музыкантов, кажется мне каким-то странным, скрипучим, но при этом завораживающим. Я встаю в общий круг, который образовывают кратосы. Все они безоружны и без верхних курток. Взгляды их устремлены на маву, что сидит позади пламени, и девушку, что продолжает рисовать на полу золотистые символы перед ним. Я за свою жизнь пару раз сталкивался с провидицами. Все они выглядели примерно одинаково: всклокоченные волосы, дикий взгляд и десятки слоев тряпья, лишь отдаленно напоминающего одежду. Тем интереснее мне рассматривать провидицу кратосов. Высокая молодая женщина с длинными волосами, собранными у нее на голове в виде двух изогнутых рогов. Лишь при ближайшем рассмотрении я понимаю, что это не рога. Змеи. Они украшены костями мелких животных и золотыми брошами с драгоценными камнями. Шею ее сковывает толстое наверняка тяжелое золотое кольцо, от которого тянутся многочисленные толстые и тонкие цепочки. Они крепятся к другим кольцам, что сжимают ее грудь, талию, бедра, запястья и щиколотки. Никакой другой одежды на девушке нет. Но меня удивляет не столько почти полная нагота провидицы, сколько ее абсолютно гладкая без единого шрама коричневая кожа. Она кажется бархатной и лоснится в свете белого пламени.

Провидица наносит на поверхность пола последний символ, а затем выпрямляется, и ее многочисленные цепи приятно позвякивают. Кратосы, что играют на подобиях лютен, начинают перебирать струны пальцами куда интенсивнее. Все присутствующие кратосы не сговариваясь подходят ближе к пламени, создавая более плотное, чем до того, кольцо из людей, а затем стягивают с себя белые водолазки без рукавов, оставаясь по пояс обнаженными. Меня это слегка смущает. Во-первых, не очень мне хочется блистать наготой своего далеко неидеального тела. Во-вторых, обнажены по пояс как мужчины, так и женщины. Понимаю, у кратосов полное и непрошибаемое равенство. Понимаю, но каждый раз не перестаю удивляться.

— Чего ты ждёшь? Поторопись, — Джаэр, что до того стоял со своими соплеменниками, оказывается позади меня.

— Без этого никак? — тоскливо протягиваю я.

— Никак, — отрицательно качает головой Джаэр. — Почему ты не хочешь раздеваться? На твоём теле разве запечатлены какие-то тайны?

— Ага. Тайна уродства, — ворчу я, скидывая на пол плащ, а затем начиная с усилием расстёгивать пуговицы на рубашке. Но пальцы меня не слушаются, потому Джаэр, уже давно избавившийся от лишней одежды, разворачивает меня к себе и берется расстёгивать мою рубашку за меня. Никто из кратосов не обращает на нас никакого внимания.

— Я бы и сам справился, — выдыхаю я, на самом деле желая, чтобы этот момент продлился чуть дольше. Тогда в горячем озере видно было плохо, но сейчас белое пламя даёт мне возможность разглядеть фигуру Джаэра во всей своей красе. Широкие плечи. Сильные мышцы. Красивые рельефы. Приди Джаэр в обычную агафэсскую деревушку, где большая часть молодых парней больше походят на добрых мишуток, нежели на самцов-воителей, и девушки не дали бы ему прохода. Я и сам сбросил юношеский жирок лишь из-за трансформации в нэкрэса и всяческого издевательства над своим телом.

Но среди кратосов Джаэр кажется самым обычным. Здесь такие все, что мужчины, что женщины. Жилистые. Сильные. И покрытые шрамами с головы и, бьюсь об заклад, до самых пят.

В отличие от меня, Джаэр с легкостью справляется с пуговицами моей рубашки. Я бы оценил заботу, если бы в это самое время не сгорал от стыда.

Рубашка оказывается на полу вслед за плащом. Я невольно смотрю на примочку на своей груди. Она почти насквозь пропиталась черной кровью. Раны кровоточили и раньше, но не так обильно. Шутки шутками, но я, кажется, и впрямь помираю.

Мелодичная музыка становится резче и агрессивнее. Получив помощь от Джаэра, я возвращаюсь в общий круг, а провидица, вооружившись длинным деревянным посохом, проходит по кругу, вглядывается в лицо каждого воина. Ее золотистые глаза будто светятся в полумраке зала, освещает который лишь белое пламя. Посмотрев в глаза каждому присутствующему, включая меня, девушка поворачивается к огню:

— Богиня перерождения Ортофадэм, — взывает она. — Благослови нас на битву, вложи в мои уста предостережения, и да будут они услышаны нашими воинами. Да внемлют они твоим словам. Да будет повержен враг наш, да вернутся же наши воители в дом родной по воле твоей кто живыми, кто переродившимися, — восклицает она. Символы на полу после этих слов вспыхивают, будто бы отвечая на ее призыв. При этом часть света с пола мерно перетекает в посох провидицы. Когда он «наполняется» золотом до самого основания, девушка начинает рисовать посохом символы, подобные тем, что уже сверкают на полу, в воздухе прямо над пламенем. Лишь появившись, они тут же осыпаются в белое пламя, которое вскоре меняет свой цвет от белого к золотому и становится похожим на находящуюся в движении металлическую скульптуру огня.

Провидица взывает к богам и без остановки рисует символ за символом до тех пор, пока пламя и вовсе не застывает. Лишь тогда девушка ударяет посохом об пол. Символы гаснут, а она поворачивается к воинам.

— Ты, — провидица указывает на одного из кратосов и странной неестественно-плавной походкой приближается к нему. Глаза ее больше не светятся золотом. В глазницах ее непроницаемая белизна. — Ты слишком самонадеян, — говорит она воину. — Переоцениваешь свои силы, и в том кроется твоя погибель. Усмири гордыню и осознай свою уязвимость. Признай слабость, которую скрываешь не только от окружающих, но и от себя самого.

Не самые приятные слова для кратоса. Но воин лишь благодарно кивает. А провидица продолжает. Она указывает то на одного кратоса, то на другого в беспорядке. Послание для каждого свое. Я заинтересованно слежу за происходящим и немного остерегаюсь момента, когда когтистый палец девушки укажет на меня. Впрочем, вероятность этого невелика. Я не поклоняюсь Ортофадэм, так с чего бы ей мне помогать? А если учесть, что я и вовсе в нее не верю…

— Ты, — девушка указывает на Соэра. Я невольно прислушиваюсь. Интересно, что она посоветует этой скотине? Если бы совета спрашивали у меня, я бы порекомендовал кратосу напороться головой на секиру первого попавшегося противника. И чем быстрее, тем лучше.

— Разбитое сердце ещё не повод забывать о принципах. А месть чаще бьёт по мстящему, нежели по тому, на кого она направлена. Очисти разум. Отступи. Выживи.

Соэр мрачнеет, но не говорит ни слова против. Разбитое сердце, говорите? Месть? Надеюсь, разговор не обо мне? Не хватало мне ещё и из-за этого беспокоиться.

Провидица отвлекается на следующего кратоса. А я продолжаю украдкой смотреть на Соэра. Он, поймав мой взгляд, неожиданно подмигивает мне и ухмыляется. И почему мне кажется, что к совету он не прислушается?

А палец девушки тем временем указывает на Джаэра.

— Сколько страха, гнева и безумной страсти таится за этой маской непроницаемого спокойствия. Столько, сколько кратос не может себе позволить. Перестань бояться выражать свои эмоции. Выплесни их наружу или избавься, иначе в битве они ослепят тебя, и ты погибнешь.

Я невольно акцентирую внимание на слове «погибнешь», и меня бросает в пот. Даже представить не могу, что со мной произойдет, если Джаэр умрет.

«Не отпущу, — мелькает у меня в голове невольная мысль. — Привяжу его дух к себе!»

Заманчивой идея кажется только первые пару секунд, а затем приходит осознание того, насколько омерзительно это звучит на самом деле. Сейчас во мне говорит нэкрэс. Захватить дух, а что делать с телом? Может, и его с собой прихватить? Давай, Ксэт, не стесняйся и ни в чем себе не отказывай. Пора превращать стереотипы в неопровержимые факты.

Аж тошно.

Провидица уделяет внимание каждому кратосу и вскоре не остается никого, к кому бы она ни обратилась. Я полагаю, что ритуал близится к завершению, и вздыхаю с облегчением от того, что до меня черед так и не дошел, когда девушка указывает на меня.

— Ты, — шепчет она, вздрогнув. — Станешь бесполезен ещё до битвы, если не решишь свою проблему. Не умрешь, нет. Ты проживешь тот срок, который отвели тебе боги, но каждая секунда твоего существования будет причинять тебе невыносимую боль.

Вдохновляюще.

— Знать бы ещё, как ее решить, — ворчу я. Все кратосы выслушивали провидицу молча. Я первый, кто подаёт голос в этом зале помимо неё. Я не специально. Слова срываются с губ сами собой, но, вопреки моим ожиданиям, никто не бросается на меня с обвинениями в неуважении.

— А ты не знаешь? — удивляется девушка. — Выходит, ты блюдешь обет не из-за стремления умереть, а лишь по незнанию? — протягивает она.

Какой ещё обет?

— Не совсем понимаю, о чем вы говорите, — признаюсь я честно.

— Твои четвертые двери, — произносит девушка, неожиданно укладывая руку на низ моего живота, — закрыты. — Я чувствую невероятную силу, скопившуюся в тебе за целых девять лет. Силу, не способную вырваться из незрелого тела и потому калечащую его.

— Ничего себе незрелое тело, — смеюсь я. — Я бы сказал, что уже давно перезрелое.

— Ты невинен, — сообщают мне.

— Эта характеристика тоже не особо мне подходит. Сложно быть невинным с руками по локоть в крови, — парирую я.

— Ты идиот? — раздается неожиданное со стороны Соэра. — Провидица имеет в виду, что ты не трахался, — выплёвывает он зло.

Я еле заметно морщусь.

Вы серьезно? Нет, правда? Так все это время… О, боги. Ну почему я не могу просто помереть?! Я что, о многом прошу?!

Когда ты разлагающийся труп, попробуй, найди себе партнёра! Я стал нэкрэсом в шестнадцать. В этом возрасте у агафэсов половое развитие только начинается, потому у меня не было и шанса потерять невинность до метаморфозы, а уж после, так тем более! С другой стороны… Раз ни в одной из книг даже близко нет информации о том, что безбрачие творит с телом нэкрэса, выходит, все мои собратья с этим как-то благополучно справлялись? Они не доводили себя до состояния, в котором прямо сейчас нахожусь я. Не потому ли нэкрэсам приходится спать с мертвецами, что это их единственный шанс на то, чтобы перетерпеть свою жизнь чуть в лучших условиях, нежели в абсолютно кошмарных?

Но я не могу…

Даже если…

Не могу я!

— Тебе нельзя оставлять все как есть, — будто прочитав мои мысли, предупреждает провидица. — Эта битва без тебя имеет лишь одно возможное окончание, и оно не в нашу пользу.

Вы связываете меня по рукам и ногам, не давая выбора, который и без вас вариантами не блещет.

— Мою проблему не так просто решить, — бормочу я. От направленных на меня взглядов золотистых глаз становится не по себе.

— Очень просто, — возражает провидица.

— Я… не могу… с мертвецами, то есть… — я знаю, как глупо это может звучать. Подобная близость — это ведь небольшая плата за тысячи спасенных жизней, верно? Небольшая… Но я… Не хочу я. Не могу. Я… нет!

— Можешь попросить о помощи любого кратоса, — вырывает меня из жутких мыслей мава. — Никто не откажет. Таков мой приказ, — говорит она, окидывая взглядом все свое войско. — Выбирай любого или любую. Прямо сейчас.

— Но это неправильно, — морщусь я. — Спать с кем-то по приказу, что может быть хуже?

Мава в ответ кидает на меня скептический взгляд.

— Что хуже? — протягивает она, щурясь. — Смерть твоих близких хуже. Выпотрошенное тело твоего любимого хуже. Твой обезглавленный ребенок — в тысячу раз хуже. Мы не придаем такого большого значения близости, как большинство рас. Тело это всего лишь тело и не стоит усложнять. Неприемлемо применение силы. Все остальное — приемлемо.

— А приказ — это не применение силы? — хмурюсь я.

— Если это действие может спасти жизни десяткам тысяч — нет, — качает женщина головой. — Но если ты настолько беспокоишься о подобном, можешь выбрать меня. Я, будучи здесь главной, несу ответственность за каждое свое слово, — говорит она, а затем протягивает ко мне руку и манит меня пальцем.

— Или меня, — раздается со стороны Соэра. — Прокачу тебя с ветерком! — обещает он, противно посмеиваясь. Провидица кидает на него неодобрительный взгляд. Я прав, к ее совету он действительно не торопится прислушиваться.

Сжав зубы, я игнорирую слова Соэра.

Джаэр молчит. И от этого я испытываю досаду. Не то чтобы я действительно на что-то рассчитывал. Но… Черт, рассчитывал.

— Мне надо подумать, — говорю я тихо.

— Думай, но не слишком долго. Твое время истекает, — сообщает провидица и отходит от меня. Она начинает кружить вокруг застывшего пламени, а от него в воздух вылетают те самые символы, что девушка рисовала в начале ритуала. Чем большее их количество растворяется в воздухе, тем меньше золота блестит во вновь пришедшем в движение пламени. Вскоре оно и вовсе возвращается к своей первозданной белизне.

Но я всей этой магии не замечаю. Не замечаю больше и музыки. И нагота провидицы едва ли мне интересна. Я полностью погружен в свои мысли. Мне есть над чем подумать.