Антон возвращается домой поздно — так поздно, что почти рано. Сил хватает, чтобы затащить себя в душ, скинув плащ и свитер, смыть маску, натянуть спальную одежду и провалиться в глубокую пустоту.

Просыпается он поздно — солнце заглядывает в окно, на подушке, почти севший, беззвучно разрывается телефон, захлебываясь в собственной вибрации. В дверь звонят и колотят. Антон стаскивает себя с кровати и идет открывать.

На пороге стоит Олежа — нервный, всклокоченный. Он вцепляется взглядом в Антона, сканирует будто рентгеновским лучом, ищет кровь и раны. Не находит.

Из подъезда тянет холодом, Антон переступает с ноги на ногу, подергивает плечом.

— Зайдешь?

Олежа как-то спешно опускает глаза и кивает.

— Я просто перепугался немного, ты в сеть не заходил, сообщения никакого не отправил, — говорит он, снимая ботинки. Антон отмечает про себя полосатые носки.

— Я уснул, извини.

Олежа машет рукой, мол, понял уже. Идет на кухню по привычному маршруту.

— Как все прошло? — Олежа достает две чашки, Олежа по ним осторожно рассыпает чайную заварку. У Антона складывается ощущение, что Олежа избегает на него смотреть.

— Удачно, — стул касается голой спины. Олежа смотрит то в чашку, то в окно. Не на Антона. Задумчиво размешивает сахар ложкой.

— Ты бы это, оделся что ли. Так и заболеть можно, — говорит Олежа и опять не поднимает взгляд.

Антон не понимает, почему голый торс вызывает у Олежи такое напряжение, но все-таки идет за футболкой — тем более, что действительно становится прохладно. Тепло одеяла с голой кожи улетучивается быстро. И Олежа перестает избегать взгляда, отворачивается от окна и смотрит наконец-то на него.

— Расскажи, как вы поговорили.

***

Олежа на звонки не отвечает, на сообщения тоже. На Олежу не похоже, Олежа пунктуальный. Антон показывает на пропускной свой студенческий и поднимается на этаж.

И дверь Олежа открывает не сразу. Антон понимает, что договариваться встретиться для написания текста ранним утром в выходной — идея так себе, когда дверь все-таки открывается. У Олежи волосы смешно растрепаны во все стороны, он не умытый и сонно щурится. Антон смотрит и старается не улыбаться — у Олежи пижама почти детская, со звездочками и кометами, с красивыми планетами, и в свободном вороте светлеет, как млечный путь, бледная кожа.

— Сколько сейчас...

— Полчаса назад должны были встретиться. 

— Вот же черт, — Олежа сбрасывает остатки сна моментально. Лицо становится виноватым. — Я, прости, засиделся вчера, я сейчас быстро, ты посиди три минутки, — Олежа в спешке вытаскивает из тумбочки небольшую сумку, и Антон узнает ее — такая же служит Олеже экстренной аптечкой, она всегда лежит в рюкзаке. Эта, видимо, другая — с зубной щеткой и прочим. Олежа в своих тапках на босу ногу выскальзывает за дверь, потом, когда возвращается умытый и расчесанный, прячется за открытой дверью шкафа.

Антон заезжает с ним за кофе, и слова вырываются сами собой. Антон не собирался их выпускать на волю.

— У тебя милая пижама.

Олежа забавно удивляется — будто надеялся, что почти детская пижама из Антоновой памяти сотрется.

— Купил на Алике, удобная, кстати, очень оказалась, — молчит немного, пьет кофе из бумажного стакана. — А ты всегда в одних штанах спишь?

— Ну да.

— Хочешь, ссылку тебе кину, там еще классные принты были, с динозаварами там, с сердечками. С корабликами была милой.

Антон смеется — представляет их вместе в пижамах, сидящими на диване. Обрезанный кораблик тонет у него где-то на боку. Антон не знает, почему в груди разливается горячее — от кофе, может быть, но отвечает:

— Давай. Гляну на досуге.