Гирико сплёвывает кровь и касается языком разбитой губы.
— Крыса, — шипит от боли, скалится по-звериному, но не позволяет себе сделать ни шагу прочь.
Лицо Джастина впервые за долгое время приходит в движение. От привычного раздражающего безразличия и ангельского спокойствия остаётся только ровное дыхание. Джастин выгибает бровь и щурит глаза в презрительной усмешке.
— Вы всё ещё думаете, что меня волнует такая мелочь?
Гирико знает, что нет. Знает, и это злит его сильнее всего. Если бы Джастин вздрагивал от каждого шороха, он бы понял. Если бы Джастин дрожал за свою шкуру и постоянно оглядывался, чувствуя затылком фантомные взгляды бывших товарищей, Гирико бы знал, что Джастин... сомневается? Гирико раздражала эта лёгкость, с которой Лоу — этот достойный мальчишка, о котором наверняка не раз говорили как о примере для подражания мелочи из Шибусена — кардинально сменил собственный ориентир. Гирико не раз видел предательство, в том числе от самых чистых и правильных на первый взгляд людей, но предательство Джастина ощудалось даже не грязью, нет. У него по коже побегал холод, когда он думал о том, что происходит в этой светлой голове.
А не придётся ли завтра снова стоять напротив него с готовностью перегрызть горло? Гирико вовсе не боялся Джастина, даже принял его за союзника, очень шаткого союзника, по сути бомбу, что могла рвануть им же в лицо от малейшего неосторожного движения. И это нервировало.
— Ненавижу тебя.
— Вы что-то сказали? Я не пойму, если вы будете так старательно оттирать рот от крови.
Крысиная улыбка.