Дилюк уже далеко не тот статный мужчина, которого Венти встретил пятьдесят лет назад. Морщин, что изрезали теперь его лицо, было не избежать, даже если бы он прислушался к причитаниям Венти о том, что ему стоит меньше хмуриться. И волосы его не пылают больше жаром огня — тонкими серыми прядями они рассыпаются по морозно-белой подушке.
Он выглядит совсем не так, как раньше, когда Венти только влюбился в него; впрочем, Венти он даже таким все еще дорог. Он сидит рядом с кроватью Дилюка, держит его худые, огрубелые руки с заметными под кожей венами в своих.
— Недолго осталось, — хрипит Дилюк едва слышно. Ему, кажется, и просто говорить уже сложно.
Венти не уверен, стоит ли ему просить Дилюка помолчать — даст ли это им еще хоть немного времени?
Хилые руки цепляются за Венти: ох, как же он ослаб. Даже двуручника своего поднять бы не смог.
Венти закрывает глаза. Оставляет поцелуй на ладони Дилюка.
— Знаю, — отвечает мягко.
Сам он, в отличие от Дилюка, выглядит так же, как и в первую их встречу: и молодость вечная при нем, и ловкость; нежная кожа, все такие же черные волосы и все такие же зеленые пряди в косах.
Десятки и сотни лет пройдут — а он продолжит выглядеть все так же. Он продолжит жить, и петь, и распивать вино, как делал это всегда.
Скорее всего, уже завтра ему придется все это делать без Дилюка.
Все остальные, Венти уверен, считают, что Дилюк прожил долгую жизнь. Как хозяин винокурни — хорошую жизнь. Все остальные считают, что Дилюк дожил до самых преклонных лет.
Венти считает, что они провели слишком мало времени вместе.
В конце концов, что шестьдесят лет для бессмертного бога? Лишь сон — пусть красивый, но ускользающий быстро.
Венти не хочет отпускать его руку. Не сейчас.
Знает: все еще любит Дилюка, пусть он стар, и нет у него уже той обществом придуманной красоты, что приписывают юности. Что следующие несколько лет жить — снова в одиночестве и без кого-либо рядом — будет трудно.
И понимает, едва ли не так же остро, как сам Дилюк: не суждено ему пережить этот день. Не суждено увидеть еще одного вместе с Венти.
И ведь не думал, будто Дилюк сможет всю вечность с ним провести — но все равно не знает, как ему быть и что ему чувствовать, когда конец уже настолько близок. Знает только, что тяжесть в груди не даст ему просто улететь подальше от этого. Знает, что несмотря на всю свою боль, ладонь Дилюка он отпускать не хочет.
Хочет — пока еще у него есть время — каждую секунду его жизни провести с ним рядом.
— Значит, — спрашивает Дилюк мягко, — будешь путешествовать?
— Видимо, буду, — в тон ему отвечает Венти. — Разве здесь для меня хоть что-то останется?
Мондштадт — город, что ценит свою свободу; хоть Венти и бог для всех его жителей — едва ли что может им предложить, а навязывать ничего не хочет. Он любит этот город. Дилюк любит этот город.
А городу, в который они оба влюблены, бог не нужен.
Веннти оставался в этом городе десятки лет Венти. Жил вместе с Дилюком, был по-своему любим.
Ветра привели его к Дилюку. Рядом с Дилюком он и остался.
Но: если следующего дня Дилюк не увидит — разве найдется в этом дне и в целом Мондштадте хоть что-то для Венти?
Он останется. Пока Дилюк еще дышит. Будет держать его за руку — так долго, как только сможет.
Даже если осталось совсем немного. Даже если он вот-вот опять потеряет место, что мог называть домом.
*
— Вина для певца! — прорывается сквозь гомон довольной толпы пьяный голос, и разве Венти когда-либо такому отказывал?
Он улыбается. Бармен наполняет его бокал, Венти выпивает его залпом — ах, Мондштадское вино и правда лучшее во всем Тейвате.
Он наслаждался своими путешествиями все эти годы, но в выступлениях в этом городе всегда было что-то особенное. Вот эта таверна — “Доля Ангелов” — всегда так гостеприимна и тепла: из-за алкоголя и, возможно, из-за центрального отопления и электрических ламп.
Внешне Мондштадт выглядит все таким же, каким Венти его запомнил (если опустить несколько многоэтажек и стеклянных зданий тут и там), но даже те дома, что сохранили его классический стиль, все равно слишком новы, перестроены — фасады все еще напоминают традиционный Мондштадт, а внутри все блага современности. В своих путешествиях Венти уже слышал, как народ Мондштадта научился добывать электричетво из энергии ветра, как, верный своей свободе, создал город, где всегда тепло и светло. Некоторые считают это заслугой Барбатоса — в конце концов, ветер ведь дает энергию их городу (этот ветер, Венти знает, с ним не имеет ничего общего).
Некоторые — по праву — считают заслугой жителей Мондштадта и их мастерства.
И все же, пусть город и изменился, пусть жители его и одеваются теперь иначе, пусть жизнь в него вдыхает электричество — когда Венти входит в ворота, ему кажется, что он вернулся домой.
Особенно когда он играет в так называемой “традиционной” таверне.
В пабах его песни все еще нравятся многим, хоть их и считают “нишевым интересом” на стриминговых платформах. Он не популярен — разве что только у пьяниц; и такая безвестность ему только в радость. Ему нравится быть просто кем-то в Мондштадте, пареньком, который что-то поет, а не богом. И не идолом. Во всех смыслах этого слова.
— Так редко услышишь лиру в наши дни, — говорит кто-то, хоть и не обращаясь к Венти, но достаточно громко, чтобы тот услышал. — Настоящая классика.
— А все эти уморительные истории о Барбатосе! — кричит еще кто-то. — Если такое рассказывают в церкви, мне стоит почаще туда заглядывать.
Венти улыбается, довольный; его работа выполнена замечательно. Допивает последние капли вина. Вроде бы, думает, он заработал немного моры за прошлое выступление, да и не нужна она ему особо ни на что другое.
Он собирается уже заказать еще бокал — и рядом вдруг раздается знакомый голос.
— Вина для певца, — говорит он прохладно.
Венти оборачивается, смотрит круглыми глазами: красные волосы в хвосте, такие же красные глаза. Бледная кожа. Мужчина, облачен во все черное, строгий кожаный пиджак поверх наряда.
Нет. Нет, не может такого быть.
— Дилюк? — срывается у Венти с губ.
Мужчина смотрит прямо на него — что-то сверкает у него в глазах, точно он узнал Венти.
Нет, он не может быть Дилюком. Дилюк умер тысячу лет назад, пока Венти сидел при его постели. Его руки ослабли в ладонях у Венти. Его не может быть в Мондштадте, сколько бы память Венти ни пыталась ему о Дилюке напомнить.
— Откуда вы знаете мое имя? — спрашивает этот мужчина.
— А, — выдыхает Венти едва слышно. Так его тоже зовут Дилюк?..
Нет, он не должен говорить ничего больше. Он не сможет соврать, пока эти знакомые красные глаза смотрят прямо на него.
— Вот так, — говорит этот мужчина… этот Дилюк. — Вы, должно быть, Венти.
— Откуда?..
Схватив вдруг руку Венти, он оставляет на его ладони поцелуй, поднимает на него свои прекрасные алые глаза — даже бог, проживший тысячи лет, не может понять, что написано у него на лице.
— Я искал тебя, — говорит он мягко. — Ведь ты продолжаешь являться ко мне во снах.
От этого заявления Венти и дара речи лишается.
Конечно, он — как любой другой в Тейвате — знает, как важны порой сны. Конечно, он знает, что иногда желания предыдущей жизни бывают так сильны, что проявляются и в следующих, вновь и вновь. А Дилюк — Дилюк, которого Венти любил тысячу лет назад — человеком был весьма упрямым; Венти думает, упрямства его хватило бы, чтобы переродиться вот так — с тем же лицом, тем же именем, теми же воспоминаниями, которые нынешняя версия видит как сны.
— Ты их тоже видел, я прав? — спрашивает Дилюк, совершенно серьезный. — И оттуда знаешь мое имя.
— Это… — начинает было Венти, но прерывается. Вдыхает глубоко: — Нет, я знаю тебя не из снов.
Я знаю тебя из другой жизни, знал тебя так близко — Венти не собирается этого говорить. Венти не собирается узнавать Дилюка заново, нет, хватило уже той смерти. Он еще столетие после блуждал потеряно.
Нет, он не собирается влюбляться в Дилюка опять. И ни в одну из его переродившихся версий. Он уже прошел через это, он уже страдал из-за этого.
И — он знает: чем дольше он смотрит в эти красные глаза, тем скорее все же влюбится. Одного этого разговора — так краткого! — хватило, чтобы его пошатнуть, а если продолжит его — кто знает, что выйдет?
— И все же ты меня знаешь, — настаивает Дилюк, и Венти пытается от него отмахнуться:
— Просто угадал.
— “Дилюк” не такое уж распространенное имя.
— Ладно, ладно, — Дилюк явно не собирается отступать, и Венти вздыхает: — Ты просто похож на одного моего старого друга.
— Вот как?
— Но знаешь, взглянув поближе, я понял, что вы сильно отличаетесь.
Лжет.
Взглянув поближе, он понимает, что Дилюк напротив него выглядит точно так же, как Дилюк в его прошлом. Будто бы тот Дилюк ожил, вернулся, сидит теперь вновь рядом с ним.
Венти не нравится, что он чувствует из-за этого. И сердце бьется чаще, и он хочет вдруг схватить Дилюка и поцеловать его, здесь и сейчас, посмотреть — будет ли поцелуй похож на те, что он помнит?
— И того друга тоже звали Дилюк? — продолжает допытываться Дилюк. Венти отворачивается от него, надув губы.
— Ага.
Бармен вновь наполнил его бокал. Ах, — он выдыхает довольно, отпив, — все тот же изысканный вкус одуванчикового вина.
Дилюк, глядя на него, улыбается. Знакомо, едва заметно, нежно.
— Так тебе нравится наше вино, — говорит. Стучит по бокалу Венти, чтобы бармен наполнил его еще раз.
— А вы, господин Дилюк, не собираетесь пить? — вопросом отвечает Венти, куда игривее, чем по-хорошему ему бы стоило.
Глупый-глупый Венти. Должно быть, алкоголь уже в голову ударил.
Алкоголь и тоска по прошлому, потому что Дилюк сидит рядом с ним.
— Я не пью, — строгий ответ.
А, вот опять: юный хозяин винокурни. И опять не любитель выпить.
— Жаль, — Венти забирает следующий бокал, пьет его куда медленнее, наслаждается каждой каплей. — Собираешься заказать мне еще один?
— А ты собираешься сыграть еще одну песню? — парирует Дилюк.
Разве будет что-то плохое в том, чтобы исполнить еще что-нибудь, пусть и по заказу Дилюка? Вряд ли: Венти нравится выступать — и нравится вино. Кроме того, это выступление позволит ему отойти подальше от Дилюка.
— Ладно, — говорит он с мягким смешком. — Спою.
С сердцем, полным чувств, Венти поет о любви. О Барбатосе и о том мужчине, которого он полюбил тысячу лет назад.
*
Кровать на винокурне всегда была так удобна — Венти казалось, что он весь день может провести, закутавшись в одеяла. Утренний холод прошелся по ногам, и он прижался ближе к теплому Дилюку, опустив голову на его грудь. Слушал, как бьется под ним сердце.
— Ты тяжелый, — сказал Дилюк.
Первые его слова тем утром.
— Эй, я легкий, как ветер! — засмеялся Венти звонко, даже не думая от Дилюка отодвигаться — наоборот, только ближе подвинулся, навалился всем телом; затем, приподнявшись, оставил на его губах поцелуй, легким, едва заметным касанием.
Дилюк провел рукой по его волосам. Столько нежности было в его взгляде, столько любви, которой Венти так нравилось отдаваться.
— Доброе утро, господин Дилюк, — прошептал он, его голос — нежный, тихий, что дозволено было слышать лишь Дилюку — едва раздался в комнате.
— Доброе утро, — ответил Дилюк, коснулся губами его лба и зарылся пальцами в волосы.
Вот так — идеально, подумал тогда Венти. Ничего не могло быть лучше; и все же он помнил, что вечно это продолжаться не будет.
*
После той их ночной встречи Дилюк стал постоянным посетителем в “Доле Ангелов” — Венти не уверен, что ему с этим стоит делать. Наверное, ничего страшного нет в том, что Дилюк хочет слушать его песни. И ничего страшного в том, что Дилюк хочет заказывать ему вино. Да и не может он взять и выгнать Дилюка — его семья, все же, владеет этой таверной.
Кроме того, ему нравится выступать здесь. Его “нишевую” музыку здесь хорошо принимают. Кто знает, повезет ли так в другом месте?
Ничего страшного не случится, думает Венти. Собирается вести с ним лишь легкие диалоги. Держать его от себя как можно дальше.
— Мы можем встретиться вне этого бара? — спрашивает наконец Дилюк, заказав очередной бокал вина. Венти ему лишь улыбается.
— Нет, — отвечает легко и игриво, хоть и совершенно искренне.
Нет, он хочет оставить эту дистанцию между ними.
Нет, они могут оставаться только певцом и его слушателем, что покупает иногда ему напитки.
— Почему нет? — спрашивает Дилюк, все так же непоколебимо серьезно, пусть взгляд его пристален и выдает, что ответ его ранил.
— Потому что я не собираюсь влюбляться в тебя, — отвечает Венти. Слова даются ему с трудом, и он прекрасно понимает, что на самом деле все наоборот: он не хочет видеться с Дилюком вне таверны потому, что так будет слишком легко влюбиться в него снова.
Дилюк фыркает над своим безалкогольным яблочным сидром — напитком, что Венти — как Барбатос — считает личным оскорблением.
— Я просто хочу понять, что это все значит, — бормочет Дилюк. — Почему ты до сих пор мне снишься?
— Может, потому что я так красив, — дразнится Венти.
Если уж говорить честно — он знает, почему снится Дилюку.
Из-за желания предыдущего, скорее всего. Из-за всех его воспоминаний, его чувств, что оказались так сильны, что преодолели даже расстояние в несколько тел и сотен лет.
У него — если уж продолжать говорить честно — даже сердце щемит при мысли о том, что Дилюк — его Дилюк, Дилюк тысячу лет назад — любил его так сильно. То почти столетие, что он провел, пытаясь оправиться от его смерти, кажется теперь даже оправданным.
Но этого честного разговора с этим Дилюком он вести не собирается. Нет, пусть лучше они останутся как есть: певец и зритель, пьяница и тот, кто покупает ему вино.
— Нет уж, — заявляет Дилюк, скрестив руки на груди. — Наверняка дело не только в этом.
А, так он и не отрицает, что находит Венти красивым.
Венти даже улыбается: всегда приятно знать, что его внешность нравится кому-то. Она с ним уже несколько тысяч лет, в конце концов. Как дань старому другу — так и просто потому, что он привык к этой форме. Даже горд ею.
— Иногда сон — это просто сон, — смеется, пытается обратить в шутку.
И наблюдает внимательно: как отреагирует Дилюк? Тот не сводит с его лица своего взгляда, точно изучает его, пытается сравнить с Венти в своих снах.
Что, интересно, находит в нем, думает Венти.
— Точно не хочешь сходить на кофе? — спрашивает Дилюк.
— Не особо люблю кофе, — следует легкий ответ. — Вино — куда больше.
Это уж точно полная правда. Венти — бог, сонливым он не бывает, а значит, и кофеин на него не действует. А вот после алкоголя — на удивление — он все же что-то чувствует. Голова сразу начинает так приятно гудеть — и вот поэтому он куда чаще пьет алкоголь.
Это на него действует. Это ему нравится.
— Видимо, мне придется заказать тебе еще вина, — ворчит Дилюк, не особо довольный этим выводом.
Заслышав это, Венти громко смеется — и тут же прерывается, как только ловит себя на этом смехе. Как только замечает любопытство во взгляде Дилюка.
Но — так странно слышать это его голосом, с его губ, что совсем такие же, как губы его возлюбленного когда-то. Странно, если вспомнить, как сильно Дилюка волновало пристрастие Венти к алкоголю — а теперь новая его версия просто берет и покупает Венти вино, лишь бы с ним поговорить!
Впрочем, Венти не собирается отказываться от такой сделки. Он, как и многие, любит бесплатно выпить; да и вряд ли сможет отделаться от Дилюка в ближайшее время, так что может позволить себе насладиться этим.
Насладиться бесплатным вином, то есть.
По крайней мере, он пытается убедить себя в этом — нет, вовсе он не наслаждается компанией этого юного господина. Вовсе не собирается забыться, изучая едва заметные перемены на лице Дилюка.
Он допивает свой напиток. Дилюк подзывает бармена, чтобы тот вновь наполнил ему бокал.
— Ах, никакое вино не сравнится с мондштадским, — довольно говорит Венти. — Благодарю, господин Дилюк.
— Если бы ты только дал мне шанс, — отвечает Дилюк, — мог бы убедиться, что и никакой кофе не идет в сравнение с мондштадским.
Венти раздраженно качает головой: кажется, этот Дилюк все такой же упрямый, как и тот, которого он любил однажды.
Но нет: ему хватает такой дистанции между ними. Всего один стул в той же таверне, где он когда-то встретил Дилюка в ту судьбоносную ночь.
Вежливая дистанция. Чтобы не дать Венти совершить ту же ошибку, чтобы не влюбиться вновь в смертного.
*
Венти все еще ходит к древу в Долине Ветров, чтобы восполнить энергию. Пусть ему не нужен сон, как он нужен людям, он все же устает, а тень древнего дерева точно воскрешает его каждый раз. Он закрывает глаза, чувствует новые силы, что разливаются по телу.
Здесь, у дерева, где вознеслась Веннесса, он всегда вспоминает ее.
Это, на самом деле, едва ли не единственное место во всем Мондштадте (и логово Ужаса Бури еще), где воспоминания о Веннессе ярче тех, что о Дилюке.
Все же, он немного времени провел с Веннессой. И немного — с бардом, чей облик принял потом. А с Дилюком — целую человеческую жизнь, что показалась такой короткой, когда он умер.
Сейчас же Венти понимает, как много они сделали вместе за то время.
Так много, что Мондштадт, пусть и так сильно изменившись, все еще напоминает ему о Дилюке.
— Знаешь, это паршиво, — он касается ствола дерева ладонью, позволяет словам литься самим по себе. Думает: слышит ли его Веннесса, там, в Селестии? Хочет верить, что слышит, даже если это значит, что она знает о всех его проблемах. — Влюбляться в смертного… тяжело.
Но он понимает, что даже если Веннесса его и слышит — от дерева он добьется только молчания.
Хихикнув неловко, чешет затылок.
— Я опять с ним вижусь, — продолжает. — С Дилюком, то есть. Он все такой же, как и тысячу лет назад. А, ну разве что родители до сих пор живы. Видимо.
Вдыхает. Резко выдыхает. Теплая энергия от дерева все еще пульсирует в его венах, и он чувствует себя вдруг таким беззащитным.
И этого достаточно, чтобы признать даже то, чего признавать он не хочет.
— То, что он проводит рядом каждый вечер… — начинает, осекается, улыбается криво, пусть его сейчас больше никто и не видит. — Заставляет меня чувствовать. Что-то. Снова. А не чувствовать так трудно! Его зовут Дилюк. Он выглядит как Дилюк. Он даже ведет себя как Дилюк.
Он точно признается во всех своих чувствах, надеясь, что в груди от этого станет легче. Надеясь, что это позволит ему снова стать легким ветерком — тем, кто ни к чему не привязан, ничем не тронут и не влюблен ни в какого упрямого смертного.
— Я влюблялся уже в Дилюка Рагнвиндра, — продолжает Венти совсем тихо. — Я не хочу влюбляться опять, только чтобы он опять меня оставил. Нет уж. Спасибо. Тогда было куда больнее, чем мне бы хотелось.
Без Дилюка было так больно, куда больнее, чем хотелось. Конечно, он по всем своим смертным друзьям скучал — не лишен же он чувств! Но — любить кого-то, быть этим кем-то любимым в ответ — совсем другое, то, чего раньше, до Дилюка, у него никогда не было. Ему было так радостно, и ему было так больно, и его хрупкий и маленький сосуд едва ли выдерживал; даже сейчас, признаваясь во всем Веннессе, он чувствует, как тело его бьет дрожь.
Как сжимается его сердце при одной только мысли о Дилюке.
— Может, ты бы знала, что мне делать, — шепчет.
Веннесса была отважна. Веннесса была умна. Веннесса восседает сейчас в Селестии, люди у нее на ладони — даже боги не могут познать их природы настолько.
Венти прижимается лбом к стволу древа. Надеется, что получит ответы.
Но ответов нет.
Ничего нет. Не для глупого бога, что возжелал того, чего сам бы подарить не смог. Не для глупого барда, что чувствует так много — а хочет не чувствовать ничего.
*
— Мне всегда нравились твои песни, — сказал как-то Дилюк, став куда старше и куда честнее.
Годы они уже провели вместе; Венти в тот день напевал, устроившись на подлокотнике кресла рядом с Дилюком, выбирая седые пряди из алых волос, что успели уже потускнеть — Венти не хотел этого признавать. Не хотел признавать, что Дилюк постарел, что он уже слабее, мудрее, старше — что жизнь его уже так близка к закату.
— Раньше ты мне не говорил, — хихикнул. — Так почему сейчас?
— Захотелось, — ответил Дилюк, и Венти услышал все то, что тот умолчал: захотелось, пока еще может, захотелось, пока не стало слишком поздно.
Венти склонился ближе, пряча лицо у Дилюка на плече.
— Ну, а с тобой что? — вздохнул тот с нежным упреком.
— Захотелось, — повторил Венти.
Насладиться его теплом, пока еще может. Побыть рядом, пока не стало слишком поздно.
*
— Тебе не обязательно помогать мне с уборкой, — говорит ему бармен, тепло улыбаясь, но Венти все равно видит, как тот вымотан оставленным сегодня беспорядком.
Пятничные вечера сами по себе весьма шумны, а песня Венти о том, как Барбатосу однажды удалось обвести вокруг пальца самого Рекс Ляписа из Лиюэ раззадорила толпу только больше. Даже если и была ложью — этого бога Венти так и не смог ни разу обмануть; но в Мондштадте любят Барбатоса и любят хорошие концовки, так что эту историю Венти слегка приукрасил.
— Ничего страшного, — отвечает он звонко. — Я все равно никуда не спешу.
— Даже в такой час? — спрашивает бармен, и Венти ему только улыбается.
Не обязательно ему знать, что у Венти нет никакого дома, куда он мог бы возвращаться.
Он продолжает подметать, когда дверь вдруг распахивается.
— Прошу прощения, — подает голос бармен, — но мы… господин Дилюк? Вы что здесь делаете?
Имя это заставляет Венти оторвать взгляд от метлы. Дилюк сегодня пришел рано, едва занялся вечер, и ушел, не дослушав и одной песни, но при этом наказав бармену подать Венти его вино — что самого Венти вполне устроило.
Даже когда он нехотя признал, что ставших привычными разговоров ему все же не хватает.
Тогда он решил, что у юного господина Дилюка просто появились какие-то срочные дела.
Сейчас же — смотря широко распахнутыми глазами на открытую рану, разорванную одежду и кровь, что никак не останавливается, он понимает, что дело было не в этом.
Ах, Дилюк все же такой Дилюк…
— Господин Дилюк, — говорит он, подходя ближе, качает головой: — И чем это вы занимались?
— Не твое дело, — отрезает тот, несмотря на все свои раны пытается звучать угрожающе. У него не выходит. Голос его выдает: Венти слышит, насколько он сейчас уязвим и хрупок, так хорошо уязвимость эту знает.
Все же, Дилюк, которого он любил, продолжал сражаться ночами, выпустив из рук меч только тогда, когда стал слишком стар и слаб, чтобы держать его.
— Венти, — едва слышно зовет его бармен с аптечкой в руках.
— Возьму его на себя, — говорит Венти и пытается обнадеживающе улыбнуться. Бармен кивает и оставляет ему аптечку.
Но Венти к ней даже не притрагивается. Вместо этого призывает первым делом ветер, чтобы очистить рану. Пусть она и не смертельна — едва ли царапина, если вспомнить те раны, что Венти видел уже у Дилюка когда-то, — но прочистить ее в любом случае стоит.
Дилюк наблюдает за этим внимательно и, кажется, весьма удивлен.
— Так у тебя тоже, — говорит, — Глаз Бога.
— Ага, что-то вроде того, — отмахивается Венти. — Ну-ка, сними свитер.
Дилюк тянется послушно; наверняка просто слишком ошеломлен, чтобы пытаться Венти возражать. Венти же едва сдерживается, чтобы не присвистнуть восхищенно, когда его взгляду открывается подтянутое тело и очерченные после всех упражнений и ночных сражений мышцы. Напоминает себе сосредоточиться на ране, перевязывает ее бинтами и, закончив, легко похлопывает поверх.
— Ну вот, — говорит. — Правда же, стоит быть осторожнее, господин Дилюк.
Дилюк морщится, а затем ворчит в ответ:
— Так говоришь, будто знаешь, чем я занимался.
— О, дай угадаю, — ухмыляется Венти. Дилюк склоняет голову к плечу:
— Даже так? Вперед, угадывай.
— У тебя, — начинает Венти, потому что такого Дилюка он знал однажды, — обостренное чувство справедливости, — и, судя по молчанию напротив, таков Дилюк и сейчас. — Сражаешься против каких-то преступников, я прав?
— Ты, — Дилюк цокает. Признает: — ты прав.
— Остановить вас, господин Дилюк, я не могу, — продолжает Венти. Точно знает — не выйдет. Таков у него характер: Дилюк просто не может остановиться. — Но стоит все же быть осторожнее. Сейчас на вас лишь царапина. Повезет ли так в следующий раз?
Дилюк на это усмехается.
— Для того, кто обещал, что не влюбится в меня, ты так много волнуешься, — тянет едва слышно.
Тяжело избавиться от привычек, понимает Венти. И ему самому — тоже.
Он привык ухаживать за Дилюком после его геройских похождений. Привык волноваться.
— Любой бы волновался, — пытается он оправдаться все тем же жизнерадостным голосом.
Дилюк надевает обратно свитер, накидывает куртку сверху; под достаточно обтягивающей тканью видны бугорки — Венти помогал ему с ранами столько лет, а с бинтами обращаться аккуратно так и не научился. Вечно спешил куда-то, был таким неуклюжим.
— Спасибо, — говорит Дилюк, и уже почти выходит из таверны, как Венти вдруг осознает кое-что.
— Постой, — зовет его. — Я провожу тебя.
Иногда, сразу после того, как рану ему обработали, Дилюк возвращался в бой. И, учитывая, насколько этот Дилюк похож на себя прошлого — Венти почти уверен, что он поступит сейчас точно так же. Лучше уж он убедится, что сегодня Дилюку больше ничего угрожать не будет.
— Отказался сходить на кофе, но уже провожаешь домой? — Дилюк вскидывает бровь. — Смешанные у тебя сигналы.
— Ты, — напоминает Венти, — ранен. И упрям, к тому же. Кто знает, куда ты денешься, если я лично тебя до дома не доведу.
Судя по его выражению лица, слова попали прямо в цель.
— Ну же, господин Дилюк, — улыбается широко Венти. — Идем домой.
— А ты знаешь, где я живу? — спрашивает Дилюк вновь с поднятой бровью.
— Винокурня “Рассвет”, верно? — Венти лишь плечами пожимает: ну же, это все знают! Этот Дилюк уже сообщил ему, что он из Рагнвиндров, а значит, живет на винокурне.
В это место Венти и шагу не ступил с тех пор, как умер прошлый Дилюк.
Логово Ужаса Бури напоминает ему о юном барде, древо в Долине Ветров — о Веннессе, а винокурня “Рассвет” — первым делом о Дилюке. Все же, там они проводили почти все время.
Все же, именно это место — пока Дилюк еще был там — Венти звал домом.
— Там живут мои родители, — отвечает Дилюк. — У меня квартира в городе.
— А, — кивает Венти. Наверное, это и к лучшему: не стоит приходить на винокурню вместе с Дилюком. Слишком много воспоминаний и слишком много эмоций, он не уверен, что справится с ними. — Ведите тогда, господин Дилюк.
Они вместе идут по Мондштадту. Тысячу лет назад ночь погасила бы фонари и приглушила бы всю его красоту, сейчас же все иначе — с электричеством город остается прекрасным даже в ночи.
Венти довольно вздыхает: о, его город и сам о себе прекрасно заботится.
— Понимаю, — тепло говорит ему Дилюк. — Ты тоже любишь Мондштадт.
— Неужели так заметно? — с хитрой улыбкой спрашивает Венти.
Новый Мондштадт он видит не впервые. Но — впервые проходится по нему вместе с Дилюком.
— Конечно, — кивает тот. — По твоему лицу.
— А вы, господин Дилюк? — дразнится Венти. — Разве вам он не нравится?
— Я люблю Мондштадт, — отвечает Дилюк так честно и открыто, совершенно не стесняясь и не медля это признать. Поднимает голову к высоким зданиям, улыбается коротко. Город сияет яркими огнями. — Люблю этот город.
— Я тоже, — тут же, не думая, добавляет Венти.
Любовь к Мондштадту уже свела их когда-то; сейчас, тысячу лет спустя, Венти слышит эти же слова от Дилюка и сопротивляться не в силах — вновь к нему тянется.
Алые глаза, что с такой любовью смотрят на город. Строгие черты лица в ярком свете городских фонарей. Неумело повязанные бинты, едва заметные под свитером.
Это Дилюк, понимает вдруг Венти. От головы, до пят и до души — Дилюк, тот самый, кого он любил, тот самый, с кем бок о бок прожил целую человеческую жизнь.
— Что? — спрашивает вдруг Дилюк. — Ты как-то странно на меня смотришь.
И голос, что вырывает Венти из мыслей.
Венти улыбается, наблюдая за тем, как Дилюк потягивается.
— Просто задумался. Хорошо, что ты родился в Мондштадте, — отвечает Венти. “Снова”, что должно быть в конце предложения, замалчивает.
Он даже представить Дилюка где-либо еще не может. Дилюк — дитя Мондштадта, и Мондштадтом за это любим.
— Занятный выбор слов, — фыркает Дилюк. — Но я тоже рад, что родился здесь.
Вместе они приходят к новому, роскошно выглядящему современному жилому дому, что возвышается над маленькими домиками в старом стиле, окружившими его.
— Хочешь зайти? — спрашивает Дилюк, и Венти думает над предложением, прежде чем покачать головой.
— Мне пора возвращаться, — врет.
Достаточно уже Дилюка на сегодня. Достаточно чувств, в которых он не в силах разобраться.
Ему остается только надеяться, что Дилюк будет хорошо себя вести и никуда опять не сбежит.
— Ладно, — говорит тогда Дилюк, а затем — строго и так искренне: — Спасибо. Опять.
— За что, за эти неаккуратные бинты? — Венти смееется. Пытается оставить все, что между ними, несерьезным. — Они ведь даже не мои.
— За все.
Тихо и честно. Венти слышит — воздуха не хватает, слова цепляются за него, точно то чувство, что никак отпустить не может. Заставляет себя улыбнуться.
— Ну-ка, марш домой, — а голос все же дрожит, — и увидимся завтра.
— Да, — Дилюк улыбается. — Увидимся завтра.
*
Позже ночью Венти оказывается на крыше дома напротив того, где живет Дилюк. Поначалу он думает, не удастся ли ему случайно увидеть Дилюка в окне — потом осознает, как это глупо: даже если бы окна в том здании не были для комфорта жителей тонированы, он все равно даже не знает, в каком из многих Дилюка высматривать.
В магазине у дома он купил себе пива, радуясь, что возраста у него не спросили — должно быть, в такое время кассиру уже все равно.
Пиво горчит. Далеко не так приятно, как вино, что подают в “Доле Ангелов”.
— Дилюк, — выдыхает он.
Так странно. Годами этого имени не произносил, почти запретил себе после того, как Дилюк умер. А сейчас, вот уже несколько недель, имя так и срывается с губ. Он прячет лицо в коленях. Шепчет, еще раз:
— Дилюк.
Дилюк умер и переродился таким же. С той же внешностью, с тем же именем, с тем же характером, и даже с той же жаждой справедливости и любовью к Мондштадту, что так привлекла Венти в тот, первый раз. О, этот упрямый Дилюк, думает Венти, берет и возвращается, совершенно не изменившись, даже спустя тысячу лет.
Он думает: перерождался ли Дилюк прежде, между этим “тысячу лет назад” и сейчас? снился ли ему Венти в других его жизнях? искал ли его в тех жизнях — пока сам Венти прятался где-то далеко, нянчил свое разбитое сердце и пытался обо всем забыть?
Он думает и понимает: так, на самом деле, и не смог.
— Так нечестно, — бормочет сам себе Венти, покачивая бездумно банку пива. — Разве ты не хотел, чтобы я двигался дальше? Чтобы путешествовал?
Он по всему Тейвату прошел. Он пытался — так упрямо и отчаянно пытался! — хотя бы спрятать разбитое сердце — только чтобы Дилюк в своей следующей жизни вот так просто вырвал его из груди Венти и показал ему.
Он допивает свое пиво. Все смотрит за дверью. Никто не выходит — значит, Дилюк не собирается набивать себе еще больше шишек сегодня.
Все же, Венти особо некуда идти. Он может остаться еще ненадолго. Убедиться, что Дилюк отдохнет, как положено.
— Стоило взять еще пива, — вздыхает.
Никто в тихой ночи ему не отвечает, лишь город сверкает своими огнями, точно просит его остаться. Говорит ему: его место, как и Дилюка — здесь, в этом городе ветров.
*
Просыпаться вот так, на винокурне, в постели, все еще теплой после Дилюка, Венти быстро привык.
Сам Дилюк, несмотря на все свои ночные приключения, взял себе за правило всегда вставать рано, Венти же — хоть и не нуждался никогда во сне — всегда хотел, чтобы Дилюк остался с ним в кровати подольше. Ему нравилось чувствовать его тело так близко. Нравилось быть рядом с ним.
— Господин Дилюк, — протянул неразборчиво Венти, приподнимаясь. Дилюк уже был одет в свой обычный черный наряд, что всегда сидел на нем так хорошо; а вот волосы все еще оставались распущенными, длинные алые пряди спадали по плечам, нечесаные, запутанные местами. Венти улыбнулся, глядя на это: — Дай мне расчесать.
Венти, правда, волосы расчесывал не особо аккуратно — спешил, нетерпеливый, как и всегда. Но Дилюк не жаловался — Дилюк никогда не жаловался. Поморщился только, и Венти рассмеялся из-за этого.
— Я люблю тебя, знаешь, — сказал, склонившись к чужому плечу. Оставил ему нежный поцелуй — под губами его уже расползались по коже морщины. И даже секунды Дилюку не оставил, чтобы ответить, вернулся сразу же к его волосам.
— Эй, — окликнул его Дилюк и обернулся, чтобы посмотреть на Венти через плечо. — Я тоже тебя люблю.
Венти улыбнулся. Никогда еще за все свои тысячи лет не был он так счастлив.
Он улыбался и чувствовал себя дома.
*
Дилюк вновь и вновь приходит, чтобы послушать игру Венти.
Каждый день он сидит и вслушивается в его мелодии. Каждый день покупает ему вино, каждый день говорит с ним о песнях, и о том, как Венти провел день, и обо всем, что только приходит ему в голову.
— Я все думал, — говорит он как-то. — Может, из-за твоих сил меня к тебе так тянет?
— Моих сил? — Венти склоняет голову к плечу, а Дилюк продолжает, непоколебимо серьезный:
— У тебя ведь ветряная магия, верно? Может, это наши Глаза Бога друг к другу притягиваются?
Нет. Глаза Бога у Венти нет. Как нет его ни у кого из Архонтов — к чему им? У них свои силы есть, пусть той же природы, но от Глаз все же отличные.
Но у бедра Венти до сих пор висит та стекляшка, фальшивый Глаз Бога, что может превращаться в лиру. Весьма, между прочим, полезно.
Все еще: Глаза Бога у Венти нет, а значит, сны Дилюка появились не из-за какой-то там реакции между их Глазами.
Но — нет ничего особо страшного в том, чтобы позволить Дилюку в это поверить. Возможно, этого ему хватит. Возможно, так он оставит свои попытки добиться и Венти, и ответов, которых никогда не получит.
— Возможно, — говорит Венти, подумав. — Возможно, и так.
Дилюк кивает. Кажется, такого объяснения ему достаточно.
— Что ж, — Венти улыбается криво, — вот у тебя и есть ответ. Теперь ты перестанешь меня навещать?
Сам ведь Дилюка к ответу такому подталкивает, и ему бы должно этого хотеть — чтобы Дилюк его наконец оставил, но.
Но — Венти вдруг чувствует себя одиноко, думая, что никогда больше Дилюка не увидит.
Наверное, он все же немного этим Дилюком очарован.
— А ты хочешь, чтобы я перестал? — спрашивает этот Дилюк.
И Венти не находит сил ответить.
Должен сказать: “Да, пожалуйста, перестань.” — чтобы защитить себя. Хочет сказать: “Нет, не надо.” В итоге — молчит. Не может найти слов и смотрит на Дилюка.
Дилюк смотрит на него и ждет ответа.
В конце концов, Венти отворачивается к своему вину. Смеется:
— А вы чего хотели бы, господин Дилюк?
— Я не хочу прекращать наши встречи, — отвечает Дилюк. Серьезно. Прямо. Искренне. — Мне нравятся твои песни.
— Мои песни о Барбатосе? — Венти оборачивается к нему и не может сдержать улыбки: тысячу лет назад Дилюку понадобились годы, чтобы признаться в этом. Этому же — едва ли больше месяца.
— Барбатос в твоих песнях такой почему-то живой, — отвечает смущенно Дилюк, на его бледных щеках проступает румянец. — Меня к нему тянет.
Венти рассказывал эти истории и песни Дилюку однажды. Истории, что он поет, он любит всем сердцем.
Какие-то из них — о нем самом и о том мужчине, которого он когда-то любил…
Нет, понимает он, сидя под пристальным взглядом Дилюка, уже слегка пьяный,— это истории о мужчине, которого он все еще любит. Его чувства к Дилюку Рагнвиндру не померкли и за тысячу лет.
— Красиво говорите, господин Дилюк, — вздыхает он.
— Достаточно красиво, чтобы уговорить тебя сходить со мной на ужин? — спрашивает Дилюк.
Умно. Хитро. Спрашивает Венти, когда он уже размяк и так уязвим! Венти почти чувствует, как с губ срывается “да”.
— Может быть, — решается он. — Может быть, я и поужинаю с тобой.
Должен сказать “нет” — но так сильно хочет сказать “да”.
*
В этот раз Венти сидит на руках у статуи, что возвышается перед церковью — все еще его самое любимое место, пусть вид Мондштадта, со всеми его подпирающими небеса многоэтажками, теперь и отличается. Мондштадт красив даже таким.
В этот раз Венти пьет не дешевое пиво из магазина под домом, нет, — он пьет вино, что стащил из “Доли Ангелов”. Он заплатит за него — рано или поздно — песнями и историями.
Вместе с этим вином так прекрасно смотреть на город внизу. И думать.
Он — опять — любит Дилюка.
Глупый-глупый Венти, ругает он самого себя мысленно. Прекрасно знает, что нельзя этому случаться. Прекрасно знает, что все это закончится разбитым сердцем. Прекрасно знает, что в итоге сбежит из Мондштадта на следующую тысячу лет.
Хотя нет, ему и тысяча лет не помогла. Проблема даже не в том, что он опять влюбился — нет. Проблема в том, что он так никогда и не переставал любить.
Тысячу лет прожил, воспоминания о прожитых вместе годах пытаясь спрятать, семь царств исходил — и все равно не смог.
— А, вот ты где.
Голос — знакомый, строгий, такой приятный и теплый. Как сам Дилюк.
Венти оборачивается — да, Дилюк стоит позади. Улыбается ему.
— Как ты меня нашел? — спрашивает.
— Мне как-то приснилось, — говорит Дилюк, — как я искал тебя повсюду после того, как ты бутылку вина украл — и, наконец, нашел здесь. Так что, когда я узнал, что из таверны пропало вино, я решил проверить.
Ах, это и правда случилось однажды. Венти и правда украл бутылку вина, еще в самом начале их отношений, а Дилюк правда его искал. Тогда бутылку он не вернул.
Сейчас, держа в руках эту, думает, что и ее возвращать не собирается.
— Я заплачу, — смеется, — песней. Или историей.
— Согласен, — Дилюк пожимает плечами. — Сейчас, например?
— Сейчас? — переспрашивает Венти.
— Сейчас, — Дилюк садится рядом на руки статуи, и Венти улыбается.
— Ладно.
Он призывает лиру и начинает играть. Эту песню — такую нежную и простую — он сыграл тысячу лет назад, когда Дилюк поймал его на краже. Эта же песня и свела их тогда.
Ветер подхватывает песню, разносит по всему Мондштадту. Венти играет до самого конца, и, когда мелодия наконец затихает, слышит:
— Как красиво…
И не уверен, что это должно значить. Красивая песня, такой незатейливой мелодии? Красив Мондштад, город, в который они оба влюблены? Красив сам Венти?
Они смотрят друг на друга. Дилюк — словно насквозь, Венти — понимает, что ему трудно дышать. Дилюк склоняется ближе.
Целует.
Поцелуй — точно, как Венти его помнит. И теплые, сухие губы — ох, думает Венти, он даже целуется так же.
Ох — это Дилюк. Тот самый Дилюк, которого он все еще любит. Тот самый Дилюк, за которым тянется самовольно его сердце.
В глазах стоят слезы: он вспоминает, что между ними однажды было, что когда-то он мог любить — и когда-то любили его; знает — даже если позволит себе вновь отдаться этой любви, ей все равно придет конец.
Венти, к удивлению Дилюка, отталкивает его.
— Прости, — бросает, призывает ветра и сбегает.
Оставляет ошарашенного Дилюка лишь с едва слышной песней.
*
— Я мог бы, — сказал Дилюк, когда Венти лежал у него на груди, уже не такой жесткой после того, как он прекратил каждый день с кем-то сражаться, — оставить винокурню на тебя. Хочешь? Ты смог бы перепробовать все вино.
Венти помотал головой. Винокурня “Рассвет” должна быть в руках у Рагнвиндров — так было в Мондштадте всегда. И пусть у самого Дилюка детей не было — всю свою жизнь провел он с Венти, — но ведь где-то еще жили и другие из Рангвиндров. И эти другие куда лучше бы справились с таким бизнесом, чем ветреный бог.
— Что ты будешь делать, когда меня не станет?
Венти замер. Он и думать не хотел о том, что Дилюк может умереть — не сейчас, не пока он лежит рядом, теплый, живой. Думать не хотел о том, что может вскоре остаться один — опять.
— Может, — сказал он тихо, — я начну путешествовать.
И Дилюк засмеялся.
— По мне — так идеально.
Нет.
Идеально — сейчас, когда они вместе. Идеально — когда Венти рядом с Дилюком.
Он не ответил. Закрыл глаза и прислушался к стуку чужого сердца.
Позволил себе. Пока еще у него было время.
*
— Позволь, я тебя провожу.
Следующей ночью Дилюк приходит поздно. Настолько поздно, что бар уже готовится к закрытию — остались лишь Венти, бармен, да несколько пьяниц, что распластались без сознания на столах. Настолько поздно, что Венти уже начинал думать, будто он совсем не придет после вчерашнего.
Он бы даже не винил Дилюка, если бы тот начал его ненавидеть.
Но — вот он здесь. Напротив. Предлагает проводить.
— Не стоит, — пытается отмахнуться Венти. У него и дома-то нет, куда его можно было бы проводить. Он мог бы, конечно, пойти к древу в Долине, но там ничего не построено.
— Я настаиваю, — говорит Дилюк. — Нам стоит поговорить.
Венти молчит.
После вчерашнего — наверное, это меньшее, что он может для Дилюка сделать. Не каждый же день целуешь кого-то — а потом этот “кто-то” убегает в слезах.
Он выходит, Дилюк рядом с ним. Пытается понять, о чем же с ним хотят поговорить.
Возможно, Дилюк больше не хочет, чтобы Венти выступал в “Доле Ангелов”? Возможно, он хочет получить объяснения о том, что вообще вчера произошло?
Объяснения, которого Венти не сможет дать. Сейчас, оглядываясь на все это, он понимает, что это было глупо.
Он не сможет найти для такого подходящих слов. Даже для себя — а для Дилюка так уж точно.
— Я знаю, — начинает тихо Дилюк, пока они идут по городу, — что дома у тебя нет.
— А, ну… — тянет Венти, пытается придумать оправдание — и не находит.
А Дилюк продолжает:
— Я знаю, что ты не человек.
Венти на этих словах совсем замолкает.
— Мне снилось. После нашего поцелуя вчера, — объясняет Дилюк. — Сон, четче, чем все до того. Я в этом сне умирал, а ты — ты сидел рядом. Но знаешь, что интересно? Ты, рядом со мной, выглядел молодо. Точно так же, как сейчас. Точно так же, как во всех остальных моих снах.
— Это… — начинает было Венти. Потом прерывается. Качает головой: — Я не особо это и прячу. Многие просто не верят.
— Поэтому ты меня постоянно отталкиваешь? — спрашивает Дилюк.
Прямо. По сердцу.
Венти улыбается криво. И кивает — какой уже смысл врать?
— Венти, — зовет его Дилюк, именем, что он себе выбрал, именем, что все еще звучит так красиво его голосом. — Не знаю, как еще сказать это. Но я люблю тебя.
Дыхание спирает. Венти — будто в центре смерча, что ему не подвластен, сколько бы раз он ни был Архонтом. Теряется.
Он любит Дилюка. Всегда любил Дилюка.
— Не... — давит он. — Не могу. Я не могу… опять.
— Ты больше не любишь меня?
Венти трясет головой, смеется глухо, рвано — не смеет сказать. Не может сказать, что не любит Дилюка; он увидел его — и все чувства, что прятал так долго, вырвались на свободу, а Дилюк все смотрит, и смотрит, будто Венти — весь его мир.
— Я люблю тебя, — признает Венти глухо. — И никогда не прекращал.
— Как и я, — нежно отвечает ему Дилюк.
Он заправляет выбившуюся прядь Венти за ухо. Алые глаза смотрят — насквозь, и кажется, будто важно сейчас — только это.
Они любят друг друга. Их все равно будет тянуть друг к другу.
— Послушай, — говорит Дилюк, берет Венти за руку. — Я не могу предложить тебе многого, но кое-что точно могу обещать.
Венти смотрит на него. Смотрит на его серьезное лицо, смотрит — встречает взгляд, в котором он — единственное, что важно. Они, вдвоем, — единственное, что на самом деле важно.
— Что? — хрипит.
— Я обещаю, — говорит Дилюк, — что, даже если это закончится через одну человеческую жизнь, я все равно буду искать тебя. Всегда и в каждой следующей жизни.
Он склоняется перед Венти, целует его руку — нежно, искренне, с любовью, по которой Венти скучал все эти годы.
— Нечестно, — говорит Венти. — Это так нечестно.
Поднимает лицо Дилюка ближе, смотрит ему в глаза — секунду, другую. Склоняется ближе.
И целует.
Сухие, теплые губы; все то, чего Венти никогда не сможет забыть.
Все то, чего он — прекрасно знает — не хочет забывать.