Сион

Ичиго помешал разведённую в ведре извёстку, с удовлетворением заключил, что раствор готов, и, осторожно держа в вытянутой руке, чтобы не запачкаться, перенёс его к молоденькой яблоне — первой из трёх. Не успел он взяться за дело, как показался вернувшийся из дома Иссин:

 — Нашёл, — сообщил тот, попутно ругаясь на Кона, который путался в ногах, и передал сыну небольшую плоскую кисть. — Бели аккуратно.

Ичиго смерил отца недовольным взглядом, но с кряхтением опустился на корточки и обмакнул кисть в ведро.

 — На кой чёрт тебе сдались эти яблони? — проворчал он, обмазывая ослепительно белой извёсткой гладкий ствол, и отпихнул беспокойного рыжего пса, который норовил сунуть любопытный нос в доселе не известную ему субстанцию.

Иссин присел на выложенную крупным булыжником дорожку и отозвался:

 — Должна же у человека на старости лет быть отдушина.

 — Темно им тут, в тени дома, — заметил Ичиго, кивнув на тонкие деревца.

 — Ты мне не возражай, бели давай, да пожирнее.

 — Да белю, белю…

С минуту слышалось лишь методичное шуршание кисти и редкое, но пронзительное гавканье Кона, когда тот пытался привлечь к себе внимание, но внезапно Иссин вспомнил:

 — О чём ты хотел поговорить?

Ичиго сделал глубокий вдох, набираясь смелости, и чуть переместился, чтобы обработать заднюю часть ствола.

 — Я хочу, чтобы ты познакомился с Гриммджо.

Куросаки Иссин подавился возмущённым возгласом.

 — Ты что, всё ещё вместе с тем проклятым испанцем?! — взревел он, когда смог вернуть себе дар речи.

 — Да, пап, и не просто вместе, — Ичиго оторвался от своего занятия и посмотрел на отца. — Мы собираемся съехаться.

Ноздри того яростно раздувались, выдавая крайнее недовольство этой новостью, и вскоре Иссин не выдержал — подскочил на ноги и принялся вышагивать туда-сюда по узкой дорожке. Кон, почуяв, что хозяин больше не в духе, ретировался к крыльцу.

 — Да где же это видано? Чтобы мой сын — да вместе с мужчиной! Под одной крышей! Что ты вообще в нём нашёл? — не унимался Иссин.

 — Мама же что-то в тебе нашла.

 — Ах ты паршивец!

Ичиго страдальчески возвёл глаза к небу — оно всё было затянуто тяжёлыми серыми тучами. Дождь обещали к вечеру, а настроение словно портилось заранее.

 — Пап, сколько можно капать мне на мозги? Ты же знаешь, что у нас это с ним не первый год.

 — Вот именно! Твои сверстники давно обзавелись семьями, а ты до сих пор таскаешься по миру с этим ненормальным. Орихиме-чан, между прочим, уже растит второго ребёнка, — обличительно вещал старший Куросаки, словно всё ещё надеялся наставить сына на «верный путь».

Тот пристроил кисть у ведра щетиной кверху, поднялся с карачек и, набрав в грудь побольше воздуха, заговорил прежде, чем Иссин успел вспомнить ещё парочку заученных аргументов.

 — Пап, мне тридцать шесть. Сам понимаешь, пережито немало, и не скажу, что всё у меня складывалось удачно… Половину этих лет я провёл в перебежках между Европой и домом, растерял почти всех старых друзей — даже с Карин и Юзу вижусь от силы раз в год. Но знаешь, что? Гриммджо я не потерял. Наверное, потому, что он сам всегда возвращается. Даже спустя уйму времени, после самых страшных и самых ерундовых ссор — возвращается. Я ценю это. И я устал мотаться хрен пойми где, как неприкаянный. Хочу наконец осесть в нормальном месте с человеком, которому действительно нужен.

Эта короткая речь отняла у Ичиго все душевные силы, но на Иссина подействовала отрезвляюще: теперь он лишь сурово глядел из-под поседевших, словно по ним тоже мазнули извёсткой, сведённых на переносице бровей, сложив по-прежнему сильные руки на богатырской груди, и не пытался завести старую шарманку о «недозволенности» подобных отношений.

 — Привози своего гайдзина [1], — наконец смилостивился отец.

***

Когда Ичиго признался Иссину, что устал от мытарств бесконечных переездов, он ни разу не соврал. Наверное, его единственной константой в жизни, помимо оставленных в Японии отца и сестёр, был Гриммджо, несмотря на всю спорность этого определения: с Джаггерджаком они сошлись давно, но так часто ссорились (иногда дело доходило даже до драк), разбегались, затем находили друг друга вопреки обстоятельствам и разделявшему их расстоянию, опять мирились, начиная круг по новой, как обезумевшие хомячки в беличьем колесе, что назвать подобную связь сколько-нибудь стабильной ни у кого со стороны язык бы не повернулся. Но для Ичиго суетная рутина с извечной игрой в кошки-мышки стала почти естественной, до боли привычной.

Бывало, он звонил Рукии, наплевав на время и разницу в часовых поясах, пристроившись на ледяном подоконнике со стаканом чего-нибудь крепкого — надо же отпраздновать очередное окончание любовной каторги, — и торжественно объявлял: «Мы расстались. Теперь навсегда. Теперь точно». Замученная этой Сантой-Барбарой Кучики только чертыхалась и язвила: «Ну-ну, поглядим, как ты через месяц — два бросишь всё и ломанёшься к нему обратно в Европу». И раз за разом оказывалась права.

С возрастом молодецкая дурь, конечно, повыветрилась из головы, но иногда отказать себе в молчаливом побеге, разобидевшись на очередную мелочь и оставив ничего не подозревающего, безмятежно спящего Гриммджо в развороченной после несдержанного примирительного секса постели, Ичиго не мог. И, уже развалившись на заднем сидении такси по пути на вокзал или в аэропорт, полусонно глядя на проносящиеся за окном тускнеющие городские огни в бесцветной предрассветной дымке, он лениво сбрасывал звонки опомнившегося Гриммджо, который не брезговал впоследствии мстить тем же. Вот только разлуку тот выносил с гораздо меньшим самообладанием — обычно в обнимку с бутылкой, заваливая Ичиго километровыми сообщениями с опостылевшими признаниями в вечной любви и одновременно обвинениями наподобие: «Какая же ты Куросаки мразь, я же тебя люблю, а ты об меня только ноги вытираешь…» И всё в таком духе. Спустя пару недель Ичиго, правда, снисходил до короткого: «Ну давай, приезжай», а в ответ получал уморительное и куцое: «Я уже приехал».

Наверное, это и было самым пленительным в их отношениях — нескончаемая погоня друг за дружкой с перерывами на умопомрачительный секс в безликих отельных номерах и ночными пиршествами в захудалых кафешках, которые могли длиться, чередуясь, по несколько месяцев.

За относительно короткие периоды совместного времяпровождения Ичиго уверился, что ужиться с Гриммджо под одной крышей не сможет ни за что и никогда. Но с высоты своих лет, и без напоминаний отца оглядываясь на давным-давно поголовно остепенившихся немногочисленных друзей, начал понимать, как же хочется наконец попробовать пожить этой «нормальной», спокойной жизнью — забыть о шумных аэропортах, дремотных вокзалах и просыпаться каждое утро в одной и той же постели с единственным, ради кого не жаль на последние деньги перемахнуть через континенты, чтобы просто утешить сладким поцелуем.

***

Выползая из самолёта в аэропорту Эль-Прат в гудящей ночной Барселоне, Ичиго вновь подумал, что такие резкие перебросы из одной среды в другую ему вконец осточертели. Одиннадцатичасовой перелет в жаркую Испанию с семичасовой разницей с родной Японией превратился в тяжкое испытание: Куросаки едва волочил непослушные задеревеневшие ноги да из последних сил старался не выронить небольшую, но битком набитую дорожную сумку.

Гриммджо с вычурным букетом пурпурных калл наперевес ждал на своём обычном месте — у огромного табло с информацией о рейсах. Ещё издалека заметив его лохматую макушку в мельтешащей толпе, Ичиго ощутил знакомое тепло в груди, которое толкало вперёд и прибавляло сил, и зашагал быстрее. Гриммджо разулыбался, когда увидел его, подождал, пока Ичиго подберётся ближе и, не обращая внимания на косые взгляды окружающих, с силой привлёк того к себе, чтобы крепко поцеловать.

 — Вернулся, проклятый, — ласково проурчал Гриммджо. Он забрал у Ичиго сумку, попутно взъерошив ладонью его колючие рыжие волосы, и взамен впихнул в руки помятый букет.

 — Цветы? — удивился Ичиго. Задумчиво погладив кончиками пальцев гладкие упругие чашечки, он вскинул на Гриммджо озорной взгляд и, откровенно лукавя, произнёс: — Как по́шло.

 — Не нравится — иди сам покупай себе веник, — мгновенно ощетинился тот.

 — Да всё мне нравится, не рычи, — проворчал Куросаки и не удержался — снова прильнул к его твёрдой груди. На Гриммджо была очередная уродливая цветастая рубашка-поло из коллекции самых уродливых цветастых рубашек, которые только можно найти в Барселоне и от которых неизменно рябило в глазах, но пах он божественно. Забыв, что они стоят у всех на виду, в набитом людьми огромном аэропорте, Куросаки прижался губами к горячей загорелой шее над расстёгнутым воротником и шумно втянул носом горьковатый аромат одеколона.

 — Если ты собрался трахаться прямо сейчас, то лучше нам перебраться в более уединённое место, а не то весь медовый месяц проторчим за решёткой, — с довольными нотками в тягучем, как патока, голосе проговорил Гриммджо, хотя вопреки собственным предостережениям свободной рукой, до этого целомудренно покоившейся на пояснице Ичиго, уже норовил сползти гораздо ниже.

Ичиго, вспомнив о приличиях, отстранился и заметил со смущением:

 — Странные у тебя представления о нашей совместной жизни.

 — Ну а что? Кольца у нас есть, дом я купил — считай, мы заурядная супружеская пара.

Ичиго тихо рассмеялся. Гриммджо тоже расплылся в очередной дурацкой улыбке, и, глядя, как вокруг его пронзительных синих глаз появляются мелкие морщинки, Куросаки испытал острое чувство вины за то, что собирался сделать.

 — А багаж, я вижу, ты ещё не забрал, — наконец заметил Гриммджо.

 — Нет никакого багажа.

Гриммджо замер. Выражение неподдельной радости сползло с его смуглого лица.

 — КАКОГО ХУЯ, КУРОСАКИ?! — взревел он и швырнул сумку на пол. Люди, которые до этого подходили посмотреть на табло, начали пятиться от них с глухим роптанием.

 — Тише, тише! Ну чего ты разорался? — поспешил Ичиго осадить взбесившегося Гриммджо, тем более рядом вылезли из ниоткуда и замаячили двое полицейских. Но тот слетел с катушек:

 — Да потому что ты лживая гнида! Я уж думал, тебе в кои-то веки надоело морочить мне голову, но ты выкинул очередной фортель!

Пока Гриммджо на секунду замолк, чтобы перевести дух, Ичиго метнулся к нему и с мольбой заглянул в глаза.

 — Погоди, послушай меня, не делай поспешных выводов, я же не сказал, что передумал.

 — А всё выглядит так, будто передумал!

 — Но я же здесь. Я же приехал. Просто нужно ещё кое-что утрясти…

 — Это что же? — процедил Гриммджо, недобро щурясь.

 — Расскажу в машине, — покачал головой Ичиго и насколько мог ласково сказал: — Поедем домой?

Это немного остудило пыл Гриммджо. Он поднял сумку и без лишних слов, с угрюмым видом сцапав Ичиго за локоть (чтобы не сбежал, наверное), через толпы народа направился к выходу — тому оставалось только поспевать.

***

 — Если ты опять собрался меня бросить, то знай: я не позволю. А будешь выкобениваться, посажу на цепь, — продолжал сходить с ума Гриммджо, но уже в машине. Стоило только Ичиго забраться следом на пассажирское сидение, как он заблокировал двери и завёл мотор.

 — С годами ты превратился в параноика, — вздохнул Ичиго, быстрее пристёгиваясь: Гриммджо всегда лихачил на дорогах.

 — Попробуй не превратиться — с тобой-то…

Ичиго прекрасно понимал его опасения. Всё-таки решение начать жить вместе они вымучивали около полугода, за которые Гриммджо успел подыскать дом в Барселоне, разобраться со своими проблемами с законом (однажды он даже чуть не загремел в тюрьму за избиение полицейского), дав на лапу кому требовалось, а Ичиго — свыкнуться с мыслью, что теперь всё серьёзно. Для них обоих это действительно был подвиг — отказ от прежних, в большинстве своём безобязательственных отношений и полная смена привычного образа жизни. Поэтому любые пробуксовки со стороны друг друга воспринимались крайне болезненно.

 — Не собираюсь я тебя бросать — жалко же, столько нервов потратил, — съехидничал Куросаки и схватился за ремень безопасности, когда машина резко сорвалась с места.

Гриммджо наградил его убийственным взглядом. Под ним Ичиго сдался и выложил как есть:

 — Я всего лишь хочу, чтобы ты познакомился с моим отцом. В этот раз по-человечески, лицом к лицу.

Гриммджо аж сбавил скорость, переваривая услышанное.

 — Да ты ебанулся, — только и проронил он и с совершенно ошалевшим видом вцепился обеими руками в руль.

Знакомство Гриммджо с Иссином ограничивалось одним неловким телефонным «разговором», когда, в потёмках случайно перепутав валяющиеся у кровати смартфоны, Гриммджо ответил вместо Ичиго на входящий звонок и на недовольное «¿Que necesitas?» [2] спустя минуту тягостного молчания на том конце провода получил от старшего Куросаки в свой адрес уйму оскорблений и всяческих угроз на абсолютно непонятном ему японском. Тем не менее об отце Ичиго у Гриммджо сложилось вполне однозначное мнение: «Он бешеный. Если ты, Куросаки, в его возрасте станешь таким же, то позволь прикончить тебя прямо сейчас».

И теперь Ичиго предстояла почти невыполнимая задача — попытаться переубедить Гриммджо.

 — Так вот, вот зачем ты приехал, да? Собрался заманить меня в свою Японию! Ты обманул меня! — снова запсиховал тот и, выжав педаль газа в пол, набрал привычную сумасшедшую скорость.

 — Я тебя не обманывал! Ты просто как всегда исковеркал мои слова!

 — Ах ты хитрый лис, — хохотнул Гриммджо, обгоняя едва ползущую впереди Тойоту. — Не буду я с ним знакомится! Как ты себе это представляешь? Твой папаша и я — вот анекдот…

Чуть живой после перелёта Ичиго очень кстати ощутил забурлившую в груди глухую злобу, которая всегда подливала масла в огонь во время их ссор.

 — Я, конечно, уже привык, что ты безнадёжный эгоист, но неужели ради меня ты не можешь хоть раз переступить через свою проклятую гордость? Или тебе настолько плевать на наши отношения? Тогда есть ли смысл разыгрывать весь этот цирк? Вези меня обратно в аэропорт! — потребовал Ичиго, одновременно думая, что зря всё-таки решил начать скандалить в машине: Гриммджо с видимым трудом следил за дорогой, а движение на трассе, даже несмотря на поздний час, было оживлённым.

 — ¡Cállate! [3] — рявкнул тот и в конце концов притормозил у обочины.

Переведя дух, Гриммджо повернулся к Ичиго всем корпусом и с жутко отсвечивающими в свете фар проносящихся мимо автомобилей глазами пророкотал:

 — Мне не плевать. А ты — ты больше никуда от меня не сбежишь. Или, клянусь Богом, я тебя убью.

 — Тогда поедем вместе, — взмолился Куросаки, схватил его за руку и прижал её к своей груди в неосознанном жесте, которым, наверное, хотел доказать серьёзность своих слов. — Это важно для меня, понимаешь? Мой отец уже стар, совсем недавно вышел на пенсию, и у него пошаливает сердце. Он в курсе, что мы вместе, но, как ты знаешь, этого не одобряет, и считает, что ты сломал мне жизнь, — Ичиго запнулся и всмотрелся в лицо Гриммджо. Тот, что удивительно, слушал внимательно, не перебивал, хотя губы его были сжаты в полоску, свободная рука стиснута в кулак, а весь вид выдавал крайнее напряжение.

Ичиго продолжил чуть тише:

 — После смерти мамы папа остался один с тремя детьми и превратился в грёбаную курицу-наседку — так пытался хоть как-то её нам заменить. Ха, Карин и Юзу давно выросли, но он и сейчас может позвонить им средь бела дня, только чтобы узнать, поели ли они. Чёрт подери, я хочу, чтобы он наконец перестал переживать хотя бы за меня, чтобы своими глазами увидел, что ты не маньяк и не псих, и мы тоже можем жить нормально…

К расшатавшимся уже за такое непродолжительное общение с Гриммджо нервам приплюсовалась колоссальная усталость после перелёта, поэтому, закончив свою небольшую речь, Ичиго бессильно обмяк на сидении и уставился невидящим взглядом в окно.

Боевой настрой Гриммджо испарился — он перегнулся и обнял его, насколько это удавалось сделать в машине. Ичиго, шмыгнув носом, сцепил руки на широкой спине, прижимаясь в ответ, будто ничего правильней этих неловких объятий и вообразить было нельзя, и едва слышно договорил:

 — …иначе я не смогу начать всё заново.

 — Я понял тебя, — прохрипел Гриммджо, стиснув его крепче.

Они посидели так какое-то время. Когда Ичиго окончательно успокоился и сказал, что готов ехать дальше, Гриммджо молча отстранился и снова вырулил на дорогу.

 — Поеду. Будь по-твоему, — сдался он.

Ичиго просиял счастливой, но вымученной улыбкой.

Остаток пути они почти не разговаривали — Гриммджо лишь сообщил, что ещё днём заказал еду в ресторане навынос, и Куросаки удовлетворённо промычал что-то в ответ.

Примерно через час езды они оказались в тихом Сиджесе — пригороде Барселоны и месте паломничества уставших от красот большого города туристов. Море было настолько близко, что Ичиго даже задумываться не хотел, сколько денег Гриммджо выложил за дом в этом курортном рае.

 — Потерпи немного, — заметил тот волнение Ичиго и обхватил горячей ладонью его колено, — поешь, примешь ванну, заберёшься в постель и спи хоть до завтрашнего вечера.

 — На завтрашний вечер у нас билеты до Токио, — отозвался Куросаки, млея от тепла его руки.

Гриммджо промолчал.

***

Дом Ичиго смотреть не стал — сослался на усталость. Да ночью ничего особо и не разглядишь. Гриммджо лишь кивнул с пониманием, поставил машину в гараж и, повозившись с ключами у входной двери, потащил его на кухню — полупустую, заставленную нераспакованными коробками, кастрюлями и прочей утварью, потому что, по словам Джаггерджака, «тумбы и полки с остальным барахлом привезут только через неделю».

Пока Гриммджо грел еду в микроволновке, Ичиго умылся, поставил каллы в вазу и включил воду, чтобы набрать себе ванну и наскоро искупаться после позднего ужина. И, хотя у него совсем не осталось сил осматриваться, первое впечатление о доме сложилось моментально: он был чудесным. Не большой, но просторный, с террасой, площадкой для отдыха (где Гриммджо уже успел прицепить баскетбольное кольцо на стену) и цветником под окнами первого этажа, обнесённый высоким сплошным забором в испанском стиле — идеальный для двоих. Ещё месяц назад Гриммджо заверил Ичиго, что на втором этаже у того будет отдельная комната — по сути кабинет — с видом на Средиземное море, пускай и издалека; там же есть выход на крышу, откуда также можно любоваться округой. Ичиго ужасно хотелось заглянуть в свою комнату: личное пространство было важнейшим условием его переезда. Он сомневался, что им с Гриммджо удастся терпеть друг друга круглые сутки, учитывая, сколько раз они ссорились за все эти годы. Так или иначе, экскурсия по дому откладывалась до завтра.

Они быстро поужинали, изредка обмениваясь скупыми фразами. От нормальной горячей еды у Ичиго даже закружилась голова. Или, скорее, от бокала белого вина, который ему налил Гриммджо. А может, от сладкой прохлады летней ночи, веющей из окна, в которое заглядывала надкушенная луна.

Упоительное осознание происходящего в тишине этой ещё не знакомой ему кухни сдавило сердце, и Ичиго не мог отвести размытого взгляда от хозяйничающего Гриммджо. Вот такой и будет их новая жизнь? Без переездов, бесконечных телефонных разговоров, неопределённости и бессознательного страха, что мучительные чувства остыли навсегда? Этот дом и убийственно серьёзный Гриммджо свидетельствовали, что да.

В горячей ванне Ичиго едва не отключился. Гриммджо даже предложил донести его до кровати, но тот возразил:

 — Ты решил окончательно доломать свою руку? Я, вообще-то, не пушинка. И мы уже не так молоды, нужно беречься.

 — Ты, может, и не молод, а я вот ещё хоть куда, — возмутился Гриммджо, хотя сам был старше Ичиго на шесть лет. В конце концов он просто завернул Куросаки в халат и довёл до спальни — там Ичиго переоделся, установил будильник, свалился на огромную воздушную кровать и тут же уснул. Гриммджо укрыл его одеялом и притиснулся сбоку, обнимая так крепко, что Ичиго чувствовал силу его объятий даже через сон.

***

Будильник прозвенел ровно в девять. Ичиго выключил его, пошарив рукой под подушкой, куда всегда прятал телефон (Гриммджо любил копаться в нём, если удавалось обойти блокировку), и снова зарылся в одеяло.

Тихо.

Он один.

Приоткрытое окно дышало свежестью, наполняло спальню ароматом моря, и лёгкие занавески колыхались, давая увидеть пухлые облака в таинственном небе, подрумяненные светом розового солнца. Воздух, прозрачный и прохладный, с каждым вдохом прогонял тяжёлую сонливость, но Ичиго всё равно не хотелось вставать: он никак не мог поверить в это утро, в эту тишину, разбавляемую лишь далёким шумом волн.

 — Ещё валяешься? — привлёк его внимание Гриммджо. Он стоял, привалившись плечом к дверному косяку, и с задумчивой полуулыбкой следил за Куросаки. Ичиго не заметил, как он появился.

 — Устал до смерти, — отозвался он и поманил Гриммджо к себе — тот пересёк комнату и бухнулся рядом на постель.

 — Я уже сходил на пробежку, купил нам завтрак по пути и принял душ, — отчитался Гриммджо, пытаясь нащупать Ичиго под огромным одеялом.

 — Да какой ты молодец. Я успел только открыть глаза.

Гриммджо фыркнул и навалился сверху, чтобы поцеловать его.

Несмотря на сонливую лень и ломоту в замученном теле, после трёхмесячной разлуки Ичиго буквально плавился под чуть солоноватыми, будто с привкусом морской волны губами. Ему ужасно не хватало Гриммджо. Этот чёрт мог вытрясти всю душу парой идиотских фраз, но одно его прикосновение пробирало до мурашек. И за столько лет реакция не менялась: если бы сейчас на них сверху посыпались бомбы, Ичиго бы всё равно не смог отлепиться от Гриммджо.

 — Три. Грёбаных. Месяца… — рычал тот, вторя его мыслям.

Их разгорячённые тела подходили друг к другу, словно кусочки пазла, а руки знали, где коснуться, чтобы доставить сильнейшее удовольствие и вызвать единственно верную реакцию. Тогда отступали все недомолвки, все глупые старые обиды — близость сжимала мир до простых, чётких ощущений, и в ней Ичиго с Гриммджо становились идеальной парой.

Когда они уже лежали на смятых влажных простынях, пытаясь отдышаться, и обменивались одними долгими поцелуями, Ичиго задумчиво гладил волосы Гриммджо, которых только-только коснулось серебро седины, а мысли текли в его голове талыми весенними водами: «С ума сойти, сколько лет я на него потратил. Да и Гриммджо не лучше. Нам бы давно распрощаться и зажить своими жизнями… Но всё же вот он — рядом со мной, никуда не уходит. И сделал всё, о чём я просил. «Вцепился в тебя как клещ», — не устаёт повторять Рукия. Ха, а разве я сам не провоцировал его? Разве не убегал, ожидая, что он пустится вдогонку? Как дурак пытался понять, на сколько хватит этих чувств, и вот… И вот мы здесь. Вместе».

 — У тебя такое серьёзное лицо, словно мы не трахались, а сочиняли статью в тот дурацкий научный журнал, — заметил Гриммджо и провёл большим пальцем по залёгшей между бровей Ичиго морщине в попытке её разгладить.

 — Во-первых, это не дурацкий, а чертовски престижный медицинский журнал. И во-вторых, я бы никогда не взял тебя в соавторы, — усмехнулся Ичиго. Но перестать хмурится не смог: он испытывал отвратительное чувство дежа-вю, потому что в очередной раз намеревался испортить момент: — Нам пора собираться. Самолёт в восемь.

Глаза Гриммджо вмиг утратили мягкость небесной синевы, которой светились всё это время, и превратились в два холодных сапфировых обломка.

 — Я тебя ненавижу, — ядовито выплюнул он.

Ичиго обречённо вздохнул. Их ждал ещё один мучительный день, наполненный утомительной грызнёй. И, чтобы сократить время неминуемых дрязг, Ичиго пошёл в наступление:

 — Мне нужно умыться и позавтракать, а тебе — собрать вещи. А ещё ты хотел показать мне дом, не забыл? Это надолго. И только попробуй тянуть резину — я знаю, что ты будешь упираться до последнего.

 — Ещё бы я не упирался! — рявкнул Гриммджо и подскочил с постели. — Из-за тебя всё опять пошло по пизде!

 — Вовсе нет, просто осталась одна маленькая формальность, — спокойно произнёс Ичиго. Подперев голову рукой, он со скучающим видом наблюдал, как раздражённый Гриммджо одевался и злобно топал, вышагивая вокруг кровати, хотя обычно тот ходил по-кошачьи беззвучно.

 — Мы прилетим в Токио, переночуем у меня на квартире, а потом сядем на поезд и съездим к отцу — это займёт всего пару дней, — продолжал Ичиго.

Гриммджо переменился в лице, замерев посреди комнаты.

 — Ты сказал, у тебя на квартире? — прищурившись, переспросил он. — ЗНАЧИТ, ТЫ ЕЁ ТАК И НЕ ПРОДАЛ?!

Ичиго со страдальческим стоном упал на подушку.

 — Ты же знаешь, сколько у меня книг. Их невозможно перевезти за раз, так что пусть пока хранятся в квартире, — придумал он не слишком правдоподобную отмазку. На самом же деле Ичиго не продал свою квартиру в Токио, потому что хотел оставить пути к отступлению в том случае, если бы их с Гриммджо совместная жизнь всё-таки не заладилась, хотя тот и настаивал, что нужно «обрубить все концы». Вот только Гриммджо об этом знать было совсем необязательно.

 — Да что ты говоришь! — всплеснул Джаггерджак руками. — А вдруг ты там держишь гарем из миленьких японских девочек и читаешь с ними по вечерам свои блядские книжки? Или, ещё хуже, с мужиками ебёшься.

 — Ну разве что с теми, которые в книжках. Гриммджо, чего ты там себе напридумывал? — удивился Ичиго.

 — Много чего.

 — Завтра мы туда приедем, и ты убедишься, что гаремы и мужики существуют только в твоём воображении. Я хоть раз дал в себе усомниться?

 — Оо-о, ты даже не представляешь, сколько раз! Вот откуда, откуда мне знать, чем ты занимаешься в своей Японии, пока я сижу тут, если на мои сообщения ты отвечаешь раз в неделю, а звонки сбрасываешь?! — продолжал искрить Гриммджо и забрался обратно на кровать. Он навис над Ичиго, разгорячённо дыша ему в щёку, но это не смогло поколебать невозмутимость Куросаки:

 — В это время я работаю, очень занят, — бесцветно протянул тот, глядя в сторону.

 — Вечная отговорка!

 — Хватит психовать с утра пораньше. У нас большой день впереди. Нужно собрать вещи, чтобы к восьми часам уже быть в аэропорту. А если ты и дальше будешь выносить мне мозги, я уеду один и уже не вернусь, — пригрозил Ичиго и, оттолкнув Гриммджо, наконец выбрался из одеяла, чтобы уйти в ванную — оставить последнее словно за собой.

***

К обеду злость Гриммджо поутихла, и он соизволил провести для Ичиго экскурсию по дому.

 — Мне нравится мебель, — заметил Ичиго, присаживаясь в глубокое мягкое кресло в гостиной, и с интересом провёл ладонью по узорчатой обивке. На ощупь она оказалась бархатистой. — Не броско, но со вкусом.

 — Нэлл постаралась, — кивнул Гриммджо и плюхнулся рядом на диван. — Это она обустраивала комнаты.

 — Я так и знал, — улыбнулся Ичиго: он с трудом представлял себе Гриммджо в мебельном магазине — тот и на голом полу смог бы с комфортом разместиться.

 — Она грозилась ещё прийти высаживать цветы во дворе, — проворчал Гриммджо и указал в сторону окна — сейчас за ним одиноко покачивались на ветру лишь две мальвы с парой набухших бутонов. — Поди и спиногрызов своих притащит.

 — А ты разве не хочешь повидаться с племянниками?

 — Не выношу детей, ты же знаешь.

Ичиго с пониманием хмыкнул.

Нэллиэль, двоюродная сестра Гриммджо, и правда проделала отличную работу: первый этаж, который Ичиго успел осмотреть, не был заставлен ненужным барахлом вроде громоздких сервантов и неказистых тумб, и потому сохранил ощущение простора в облике минималистичной простоты. Та же гостиная, в которой они сейчас сидели, казалась больше своего фактического размера благодаря компактному дивану с креслами в приятной бежевой гамме и аккуратному кофейному столику из стекла.

На втором этаже находилась комната для гостей и кабинет. К первой Ичиго не проявил особого интереса и посвятил своё внимание осмотру кабинета. Письменный стол у окна и книжный шкаф во всю стену (пока ещё пустой) оказались в нём единственной мебелью, поэтому помещение выглядело пустоватым. Ичиго пообещал себе в скором времени озаботиться обустройством своей будущей комнаты.

Самым интересным в их небольшом обходе стал выход на крышу — оттуда открывался потрясающий вид. Солнце уже поднялось высоко в чистом голубом небе и золотило блестящие вдалеке волны Средиземного моря. Ичиго стоял, наслаждаясь тёплым ветром, который ворошил короткие волосы на макушке, и в несвойственном ему приступе сентиментальности не удержался и произнёс, обращаясь к вставшему чуть позади Гриммджо:

 — Чувствую себя старым — хочу сидеть тут с тобой в паре плетёных кресел и смотреть на закат.

Гриммджо скептически хмыкнул.

 — Не говори мне о старости. Но кресла я тебе устрою.

На этом минуты сладостного покоя закончились. Ичиго мысленно пнул себя под зад, чтобы вынырнуть из мечтательного состояния, которое превращало его в половую тряпку, и потащил Гриммджо собирать вещи. Тот нисколько не облегчал задачу и то и дело плевался ядом, поэтому все заботы легли на плечи Ичиго, в том числе необходимость подобрать для Гриммджо подходящую одежду для встречи с отцом. Зная любовь Джаггерджака к разноцветному шмотью сомнительного происхождения, Ичиго со страхом замер перед гардеробом в их спальне. Гриммджо мог, например, не до конца обустроить кухню, тем самым вынуждая и себя, и Ичиго мыть грязную посуду в ванной, но без гардероба, достойного хотя бы жалкого уголка в безразмерной гардеробной Ким Кардашьян, он бы не прожил. И потому Ичиго почти не удивился, обнаружив за раздвижными дверцами встроенного в стену шкафа небольшую пещеру, набитую тряпьём, в которое можно было бы обрядить не один дешёвый уличный балаган. Найти во всём этом вырвиглазном «великолепии» что-то приличное и скромное представлялось почти невыполнимой задачей. Но Ичиго попытался. Выбор пал на забытую на самой верхней полке мятую джинсовую рубашку в сдержанном синем цвете без аляповатой фурнитуры.

 — Пойдёшь к моему отцу в ней, — продемонстрировал Ичиго Гриммджо находку, на что тот скривился:

 — Эта рубашка совершенно не отражает мою индивидуальность.

 — В таком случае она идеально тебе подходит.

***

Если Ичиго думал, что хуже всего ему придётся, уговаривая Гриммджо на знакомство Иссином, то он жестоко ошибся: привезти Джаггерджака в Японию стоило очередного мотка испорченных нервов, утомительного перелёта с постоянными перерывами на выяснение отношений и неожиданной, громкой ссоры в квартире, после которой, уже лёжа в постели, Гриммджо продолжал зло сопеть Ичиго в затылок и стискивал его рёбра чугунными пальцами в отчаянном, собственническом жесте. Только наутро, наблюдая за вконец издёрганным Гриммджо, Ичиго осенило: он попросту боялся. Боялся его отца, боялся Японии, боялся встречи с прошлым, потому что всё это — та самая, не подвластная его контролю «старая жизнь», которая в любой момент может Ичиго отобрать: что мешало тому передумать насчет переезда в Испанию под давлением отцовского авторитета и поддаться притяжательной силе родных краёв?

От понимания причин свинского поведения Гриммджо у Ичиго защемило в груди от невозможной, почти болезненной нежности.

 — Эй, — обратился он к Гриммджо после завтрака, накрыв ладонью его невротически стиснутые под столом кулаки, — не переживай, всё будет нормально. Воспринимай это как необходимую процедуру. Словно… забор крови, — тут он скривился: дурацкое сравнение.

Гриммджо невесело усмехнулся:

 — Как будто я могу. Это же твой отец, чёрт подери…

И добавил с требовательно устремлёнными на Ичиго синими, как неизведанные океанские воды, глазами, в которых тщетно пытался скрыть тревогу:

 — Обещай мне, что мы не задержимся здесь ни на день больше условленного.

Ичиго наклонился и прижался губами к шершавым костяшкам его кулака, без промедления выдохнув в тёплую кожу: «Обещаю».

***

В Каракуре по пути к дому Куросаки они купили продуктов и немного собы в зачуханной лапшичной, где, как знал Ичиго, несмотря на непрезентабельный вид, готовили отменно.

Продираясь через толпы снующего на узких улочках народа, Гриммджо не отступал от него ни на шаг, словно боялся выпустить из поля зрения и потерять. В иные моменты Ичиго приходилось даже брать его за руку и тащить за собой, как ребёнка, чтобы смягчить слишком явный дискомфорт от непривычной обстановки. На высокого синеглазого Гриммджо пялились со всех сторон, словно на диковинного зверя, но он этого даже не замечал — не отрываясь, следил за непринуждённо болтающим по-японски Ичиго, когда тот заходил в очередной магазин и принимался расспрашивать продавцов.

 — В готовке я не силён, но хочу состряпать отцу что-нибудь домашнее. Страшно представить, как он теперь питается в одиночестве, — пояснил он Гриммджо как обычно на английском, нагружая его пакетами с продуктами.

Тот промолчал. Чужая страна, чужой язык, который он не понимал, пробудили в нём настороженность, непривычную замкнутость. Ичиго тяжело вздохнул и решил, что отныне стоит говорить с Гриммджо по-испански, чтобы хоть как-то его заземлить, вернуть ощущение стабильности: всю минувшую весну Ичиго усердно занимался в языковой школе и поднял свой испанский до вполне приемлемого уровня, достаточного, чтобы поддержать повседневный разговор. Правда, Гриммджо он о своих успехах ещё не сообщал, боясь, что от радости тот начнёт болтать исключительно на родном языке, а Ичиго до сих пор слишком медленно воспринимал живую речь.

До дома они доехали на такси, чтобы не тащить сумки. И ещё за пол-улицы Ичиго увидел Иссина, стоящего у дверей «Клиники Куросаки» с видом настолько суровым, что даже ему становилось не по себе. На контрасте с облачённым во всё чёрное отцом рыжий дурачок Кон вертелся у его ног забавным ярким пятном.

 — Ты не сказал, что у него есть собака! — ни с того, ни с сего взвился Гриммджо, тоже заметив массивную тёмную фигуру вдалеке и безошибочно узнав в ней отца Ичиго.

 — А если бы сказал, то что? Ты бы взял напрокат бойцовского бульдога?

 — Почему бы и нет?!

Робость Гриммджо перешла все границы, когда он отказался выходить из остановившейся прямо перед домом машины:

 — Ты, блядь, его видел?! Что это за престарелая горилла? И он что, выше меня?!

 — Чёрт возьми, Гриммджо, вы же не драться собираетесь, хватит сходить с ума, — пытался вразумить его Ичиго. Что за цирк в самом деле? И перед таксистом неловко…

Спустя ещё несколько минут напряжённых уговоров Гриммджо таки решился вылезти из автомобиля.

 — А если я ему не понравлюсь? — напоследок убитым голосом спросил он.

 — Ну разумеется нет. Сперва ты и мне не понравился, — усмехнулся Ичиго и толкнул дверь. Гриммджо оставалось только последовать за ним.

Когда такси уехало, а они с сумками направились к Иссину, возвышающемуся на ступеньках крыльца подобно адскому Церберу, Гриммджо вновь в отчаянии застонал:

 — Теперь я представляю, что чувствовали динозавры, когда смотрели на падающий метеорит.

 — Хватит строить из себя королеву драмы, — шикнул на него Ичиго. — Пап, привет! — обратился он по-японски уже к отцу. И неуклюже добавил: — Это мы.

Иссин не издал ни звука. Лишь кивнув в знак приветствия, он упёр во вставшего за его плечом Гриммджо грозный взгляд, полный подозрительности и недоверия. А Гриммджо, который ещё минуту назад едва ли на стенку не лез от нервов, что удивительно, быстро взял себя в руки и ответил похожим жёстким взглядом, расправив плечи и выпрямившись во весь рост. Они замерли как нелепые истуканы, и только радостное гавканье Кона разбавляло повисшее гробовое молчание.

 — Может, нам пройти в дом? — сквозь зубы процедил Ичиго, протискиваясь мимо отца. Их полное идиотизма неприятие друг друга его взбесило.

Тот наконец отмер и вошёл вслед за сыном.

Гриммджо, с опаской косясь на прыгающего рядом смешного пса, последним перешагнул через порог с таким выражением на хмуром лице, словно только что добровольно ступил в Ад.

 — Не забудь снять обувь, — подсказал ему Ичиго в прихожей и направился на кухню: приветствие приветствием, а продукты стоит переложить в холодильник в первую очередь.

Когда пакеты были разгружены, Ичиго мысленно призвал всё своё терпение и начал по-японски:

 — Пап, познакомься, это тот самый Гриммджо Джаггерджак, мой… партнёр.

И продолжил уже по-испански, обернувшись к застывшему в дверном проёме Гриммджо:

 — Гриммджо, это мой отец, Куросаки Иссин. Не будь свиньей и поздоровайся.

 — Buenas tardes [4], — буркнул тот невпопад. Голос его звучал непривычно глухо, до безобразия скованно, и Ичиго с трудом подавил рвущуюся на лицо умильную улыбку: давно он не видел настолько смущённого Гриммджо!

Куросаки Иссин смерил того ещё одним оценивающим взглядом, что-то неразборчиво засопел себе под нос, а затем вовсе развернулся и ушёл в гостиную.

«А если он тоже не знает, как себя вести?» — внезапно подумал Ичиго, но подлетевший к нему Гриммджо вмиг спутал мысли горячечным шёпотом в самое ухо:

 — Теперь всё? Это считается за знакомство? Можно ехать обратно?

 — Нет, не считается. Мы должны все вместе поужинать.

Гриммджо схватился за голову и сокрушённо застонал:

 — Ты меня убиваешь.

Ичиго только коротко рассмеялся и посадил его нарезать куриное филе для супа, чтобы отвлечь, а сам принялся доставать всю необходимую для готовки посуду. И пускай Гриммджо орудовал ножом с таким видом, будто его беспрерывно пытали жесточайшими способами, но одно его присутствие в доме, где Ичиго вырос и провёл свою юность, доставляло неожиданное удовольствие. Ичиго знал Гриммджо как облупленного — знал все его привычки и заёбы, знал всех его двоюродных братьев и сестёр, их детей, тётю Тию, которая его вырастила; знал в подробностях и о его спортивной карьере, которая практически оборвалась после тяжёлой травмы — сам помогал реабилитироваться. А что Гриммджо знал об Ичиго? Нет, конечно, Куросаки многое рассказывал о себе. Но ещё никогда не знакомил с близкими людьми вот так, по-человечески. И поэтому теперь он не мог нарадоваться: идея познакомить Гриммджо с отцом того стоила.

На готовку ушёл час. Закончив, Ичиго позвал Иссина, который занимался не пойми какой ерундой, лишь бы не терпеть присутствие Гриммджо, и вскоре они втроём уселись за стол.

 — Пап, у тебя практически пустой холодильник — чем ты питаешься? — начал Ичиго разговор с нейтральной темы и передал отцу миску с супом.

 — Не переживай, не голодаю, — отозвался тот. — Для себя одного стараться смысла нет, но Юзу меня часто подкармливает. Видел бы ты, какая она красавица, вся в маму! Просто ангелочек! Каждый день ей звоню, а она всё в делах да в делах…

Расчувствовавшийся Иссин вытер воображаемые слёзы, но Ичиго только сокрушённо вздохнул. По сёстрам он скучал, но они давно выросли и обзавелись своими жизнями — не век же их опекать. Пора бы и Иссину это осознать.

Гриммджо, который сидел как на иголках, наблюдал за их беседой с до жути тревожным видом: разумеется, он же ни слова не понимал. Пытаясь выловить палочками лапшу из супа, как это делали Иссин с Ичиго, он постоянно бросал на последнего обеспокоенные взгляды.

 — Ты неправильно держись палочки, — заметил Ичиго и обхватил руками его напряжённые пальцы, чтобы зафиксировать их в нужном положении. Обыденный, совершенно домашний жест. Но Иссин среагировал на него как бык на красную тряпку:

 — Ну и чучело же ты притащил.

Даже Гриммджо без понимания смысла сказанного уловил враждебную интонацию, а Ичиго так и вовсе захотел заорать от возмущения. Но он сдержался, потому что твёрдо намеревался переломить ослиное упрямство отца. И вместо того, чтобы повестись на провокацию, попытался кратко представить Гриммджо в самом выгодном свете.

 — Спортсмен, значит, — только и хмыкнул Иссин, дослушав. — Напомни-ка, где ты его откопал?

Ичиго, как уже делал это много лет назад, рассказал отцу историю их знакомства с Гриммджо в испанском реабилитационном центре, где последний пытался оправиться после травмы, полученной посреди баскетбольного матча, а сам Ичиго проходил стажировку. Сперва они грызлись по сто раз на дню буквально на ровном месте, умудряясь натыкаться друг на друга в любой части центра все зависимости от занятости, а спустя пару недель уже регулярно трахались в подсобке среди пыльных коробок и грязных швабр. Последнюю деталь Ичиго, конечно, опустил, но в глазах Иссина и без того застыло обречённое осознание природы их отношений. Описывать дальнейшее развитие событий не было смысла: отец знал, какой хаос Гриммджо вносил в жизнь его сына. Так как их разрывы могли длиться чуть не по году, в это время Ичиго вполне спокойно существовал и работал. Но стоило замаячить на горизонте лохматой Джаггерджаковской башке — и вот он уже был готов побросать всё и гарцевать с ним в ночи, словно мартовский кот. Ни о какой стабильности в общепринятом её понимании там речи не шло.

 — О чём вы, чёрт возьми, говорите?! — не выдержал и шёпотом спросил Гриммджо у Ичиго, наклонившись к нему. Когда тот спокойно ответил: «О тебе», Джаггерджак разнервничаться пуще прежнего — отбросил палочки и демонстративно откинулся на спинку стула, одним взглядом давая понять, что его терпение на исходе.

Ичиго бессильно вздохнул. Почему всё так сложно? Что ужасного в том, что он хочет познакомить своего партнёра с отцом? Разве это не нормальная ситуация для всех пар? Нет же, эти твердолобые бараны сидят и упорно не хотят даже смотреть в сторону друг друга.

Пока они в тишине доедали ужин, зарядил дождь. Косые струи со стуком бились в окна, и всполошившийся Кон забегал по дому с громким лаем. В какой-то момент он оказался у входной двери, прыгнул на ручку, нажав на неё передними лапами, и выскользнул наружу прямо в дождливую слякоть. Ичиго, который тоже решил изображать из себя безмолвное изваяние, устав от попыток наладить контакт между Иссином и Гриммджо, среагировал первым — вскочил из-за стола и побежал вдогонку: эта безмозглая животина опять изваляется в грязи, а после притащит её в дом! Проще поймать его сразу, чем потом часами отмывать.

Гриммджо с Иссином проводили его растерянными взглядами.

На улице бушевала непогода, и под хлёстким дождём Ичиго мгновенно промок до нитки. Вода заливала глаза, но он сразу заметил Кона, который носился по лужам и лаял на проезжающие мимо машины.

 — А ну стой, зараза! — крикнул ему Ичиго и бросился наперерез — пёс ломанулся в другую сторону. Они пробежали несколько улиц, прежде чем Ичиго таки схватил Кона, неудачно рухнув на колени прямо в грязь.

 — Что ж тебе на месте никак не сидится, — ворчал он, пока, прихрамывая, нёс беспокойного пса обратно. Путь, который Ичиго сперва одолел за несколько минут, в этот раз занял намного больше времени, и до дома он добрался вконец вымотанным и продрогшим. — Теперь нам обоим придётся мыться, — с упрёком сказал он Кону. Грязный пёс только недовольно чихнул, и Ичиго вместе с ним сразу направился в ванную, крикнув по пути отцу с Гриммджо: «Я вернулся», хотя почему-то не увидел их в кухне.

На мытье ушло больше часа: прыгать по лужам Кон любил, а вот чистую воду с шампунем — не очень, поэтому постоянно вертелся и брызгался. Сам Ичиго едва нашёл силы, чтобы наскоро растереться: колени болели, следовало их осмотреть.

«Кажется, где-то у нас была мазь от ушибов…» — вспоминал Ичиго, копаясь в аптечке. И действительно, в той нашёлся тюбик с нужным средством — практически пустой, — но мази всё же хватило.

С единственным желанием свалиться на любую плоскую поверхность и подремать лет эдак пятьдесят, Ичиго заковылял на кухню. Иссина с Гриммджо там по-прежнему не оказалось, но из гостиной раздавались их громкие голоса. Когда же Ичиго зашёл в комнату, его взгляду открылась удивительная картина: отец и Гриммджо сидели на полу перед огромным плакатом с улыбающейся Куросаки Масаки и алтарём в её честь с неизменно свежими цветами в вазе. Рядом стояло несколько бутылок саке и две чашки, в которые Гриммджо щедро это самое саке разливал, в то время как Иссин листал пухлый альбом с семейными фотографиями. Они оба явно уже были навеселе, потому что, несмотря на языковой барьер, вели странную беседу:

 — Во, смотри, это моя Карин. Красотка, да? Футболистка! Тоже нашла себе заморского дебила вроде тебя, — рассказывал Иссин, тыча пальцем в страницы альбома.

Гриммджо, опрокидывая в себя одну порцию саке за другой, энергично кивал и отвечал ему по-испански:

 — Мужик, я ни слова не понимаю.

Замерший в дверях Ичиго потерял дар речи: эти двое вместо того, чтобы культурно пообщаться, не нашли ничего лучше, чем напиться! Неожиданно эта сцена его разозлила. А может, лимит терпения попросту иссяк: Ичиго устал от бесконечных перелётов, нервов и ссор, а вдобавок недавно упал. Он хотел, чтобы хоть что-то прошло по плану и в рамках приличий.

 — О, Ичиго, ты где был? — наконец заметил того Иссин.

Гриммджо тоже обернулся и с радостной улыбкой призывно похлопал по своим коленям, приглашая присоединиться к их попойке. Но Ичиго лишь нахмурился и бросил раздражённое:

 — Пап, какого чёрта ты пьёшь, тебе вредно!

 — Да что там вредного! Ворчишь, прямо как Карин… Кстати, подлей-ка мне, — обратился он уже к Гриммджо и жестами попросил долить саке. Тот незамедлительно плеснул из бутылки в подставленную чашку.

У Ичиго глаза на лоб полезли от такого панибратства. Ещё час назад они на дух друг друга не переносили! В конце концов он просто развернулся и ушёл на кухню мыть пустые тарелки. Но когда туда немного погодя ввалился Иссин за очередной бутылкой саке (и где он их столько набрал?!), не выдержал и преградил отцу путь со словами:

 — Хватит, вы и без того достаточно выпили. Иди спать, уже поздно.

Иссин, разумеется, взбеленился — разразился громкой руганью, пошатываясь на нетвёрдых ногах, но Ичиго, привыкший справляться с подобными выходками, заставил его дойти до спальни и уложил в кровать.

С Гриммджо тоже пришлось повозиться: тот явно перебрал и теперь нёс извечный бред о беззаветной любви, пытаясь зацеловать упирающегося Ичиго.

 — Да, да, идём давай, тебе надо проспаться, — кряхтел тот, затаскивая его на второй этаж в свою старую комнату. Там Гриммджо вопреки самоуверенным выкрикам: «Я не пьян!» рухнул на узкую кровать безвольной тушей, но не дал Ичиго уйти, умудрившись ухватить его за руку, и полуразборчиво пробормотал:

 — Ложись… со мной…

 — Места мало, — вывернутся тот и набросил на него одеяло. Гриммджо что-то проворчал, но почти сразу провалился в сон.

«Идиоты», — думал Ичиго, пока прибирался на первом этаже. Знакомство с Иссином хоть и состоялось, но прошло по самому дурацкому сценарию. Ичиго испытывал гневную досаду, а отчасти — стыд и вину за то, что оставил отца с Гриммджо наедине без всякого контроля. Чёртов Кон!

Часы в кухне показывали половину двенадцатого, когда Ичиго с мученическим стоном свалился на диван в гостиной, укрывшись тонким пледом. Не успел он выдохнуть с облегчением, как из ниоткуда вылез ещё слегка мокрый Кон. Пёс запрыгнул следом на диван и улёгся прямо на его ноющие колени.

 — Ты совсем обнаглел, — сонно промычал Ичиго. Но вопреки напускному недовольству ласково потрепал Кона за ушами — тот довольно зафырчал и опустил голову ему на бедро. Так они и уснули.

Разбудили Ичиго невозможно бережные, несмелые прикосновения к лицу и волосам — кто-то гладил его раскрытыми ладонями по щекам, губам, холодному лбу, вызывая невольные тихие вздохи от неожиданной ласки.

 — Эй, — позвал его знакомый, но слегка севший, царапающийся голос.

Разлепив тяжёлые веки, Ичиго обнаружил рядом Гриммджо. Тот сидел перед диваном на полу, сам ещё сонный, лохматый, в одной белой майке, и Ичиго сочувственно нахмурился, вглядываясь в его помятое лицо.

 — Как ты? — спросил он, попытавшись перевернуться на бок для удобства, но по-прежнему дрыхнущий на ногах Кон не давал толком пошевелиться.

 — Башка трещит, — признался Гриммджо. — Эта ваша рисовая водка довольно слабая, но…

 — Но вечер выдался тяжкий, да? — улыбнулся Ичиго, подставляясь его горячим рукам.

 — Не то слово… Кажется, я опять тотально проебался. Ты злишься?

В голосе Гриммджо сквозили обречённые нотки, словно он заранее настроился на худшее, а сероватый свет из окна (неужели солнце уже встало?) и нескрываемая усталость делали выражение его лица в полутьме гостиной предельно открытым, неожиданно уязвимым: защитный панцирь из бахвальства и напускной чёрствости стесался, как шелуха, обнажив истинное нутро, и Ичиго ясно видел, как сильно на самом деле Гриммджо ломало от сложившейся ситуации.

 — Нет, конечно, нет, — успокоил он его. Недавнее раздражение улетучилось в мгновение ока. — Но я хотел, чтобы вы пообщались как нормальные люди, а не ужрались в хлам.

 — Как нормальные люди? Ага, как же. Я думал, эта горилла мне ещё с порога врежет. Вот если бы мой сын притащил домой какого-то непонятного мужика, я бы точно врезал, причём обоим.

Ичиго тихо рассмеялся.

 — Мы же столько лет вместе. Ты давно перестал быть для меня не понятно, кем. Не могу представить рядом с собой никого другого.

От этих слов в потускневших синих глазах Гриммджо зажглось исступленное, бесконечное обожание. Он привстал и почти благоговейно прижался сухими губами ко лбу Ичиго, словно паломник, поклоняющийся редкой святыне.

 — Даже если твой отец в итоге пошлёт меня на хер, я всё равно посажу тебя в самолёт и увезу домой, — с убийственной решительностью произнёс Гриммджо. В интонации — ни намёка на шутку.

 — Эй, я могу сам решать, с кем и как мне жить, — Ичиго не сдержал умильной улыбки. — Конечно, я прислушиваюсь к мнению отца, но это не значит, что я безоговорочно ему повинуюсь. Я давно не ребёнок. Кстати, расскажи мне, как у вас с ним дошло до саке?

Гриммджо скорчил гримасу, словно ему физически было неприятно об этом вспоминать, но всё же ответил:

 — Когда ты куда-то пропал, он начал на меня гнать. Я сразу понял, что выбешиваю его одним своим видом, тут и японский знать не надо… А что я отвечу? Сидел и слушал. Потом он вдруг перестал меня поносить и взял да достал бухло, мол, пей, или въебу. А после пары стопок повёл показывать фотографии. Охуеть, да?.. Кстати, на том плакате в гостиной твоя мама?

 — Да, — заторможенно кивнул Ичиго, после рассказа Гриммджо сам немало удивлённый поведением Иссина. — Отец тебе сказал?

 — Нет, я и так это понял. Ты очень похож на неё.

Замолчав на какое-то время, Гриммджо снова нагнулся и теперь поцеловал его по-настоящему — не настойчиво, а мягко, одними губами, и Ичиго непроизвольно выгнулся от привычной тёплой волны, электричеством пробежавшей вниз по позвоночнику. Кон на ногах от его шевелений недовольно вскинулся.

 — Поедем домой? — тихо, словно опасался отказа, спросил Гриммджо, отстранившись, но сжал руку Ичиго в своих ладонях по-собственнически крепко — что бы тот ни ответил, всё равно не отпустит.

Простой вопрос, но как много он значил: верно, теперь у них есть общий дом, теперь всё будет иначе — лучше, чем раньше. И последние препятствия исчезли: вряд ли Иссин вновь встанет в позу, раз уж соизволил хоть как-то попытаться узнать Гриммджо.

Ичиго вдохнул полной грудью, готовясь открыть новую главу в своей жизни, и с сияющей улыбкой ответил:

 — Да.