Виридис и Цветочница

Рисовальщица пялилась на застывший — мерцающий и совершенно стеклянный — гребень волны в чьём-то инстаграме. Готесса поливала растения семнадцатой оранжереи, а Рисовальщица сидела на высоком стульчике под вешалкой. День клонился к вечеру, почти все уже разбежались, и людей было — только несколько человек в другом конце длинной оранжереи, за дверьми, дверьми и ещё дверьми.

— Это так красиво, — говорила Рисовальщица. — Мгновение, схваченное квадратным изображением на чьей-то крохотной страничке в интернетике. Неуловимость. Нестатичность, сделанная статичной. Всего лишь одна секунда времени, превращённая в вечность. Так не похоже на пленэр. Но так похоже.

Готесса слушала, сосредоточенно поливая растения — она уже почти закончила, поливала амариллисы наверху, вскарабкавшись на столы — и ничего не говорила. У неё глубокомысленных рассуждений об изображениях никогда не находилось — но на то в их тандеме и была Рисовальщица.

С тех пор Рисовальщица стала фотографировать: полосу солнечного света, задерживающуюся на определённой стене секунд на тридцать в день; приподнятый ветром лист астильбоидеса; пролетающих мимо птиц, и мух, и пух; радугу в каплях из шланга, которым Готесса поливала лилиарий. Она искала в ботсаду и в городе все самые мимолётные штучки — и делала их вечностью. Двадцать шестого апреля сделала вечностью и Готессу.

Была середина мая. Они пили чай на кухне у Готессы, и Рисовальщица разглядывала птичьи черепа, расставленные на крохотных полочках под самым потолком вдоль всего периметра комнаты. Она думала, что надо будет это как-нибудь всё нарисовать. Может быть, Готесса пригласит её с ночёвкой. Или уедет в экспедицию на Кавказ и попросит последить за цветами и кошками. В общем, доведётся, надеялась Рисовальщица.

— Часто ли с кафедры анатомии воруют человеческие черепа? — вдруг спросила она.

— А что?

— Ну, вот ты же училась в университете. Почему не стащила череп с кафедры анатомии?

Готесса посмотрела на неё неодобрительно.

— Что, разве не у всех уважающих себя готесс должен быть человеческий череп?

— Не знаю, что там должно быть у всех уважающих себя готесс, но воровать из университета я не собиралась и не собираюсь, — отрезала Цветочница. — Даже если он украл мою молодость, — трагически добавила она.

Пришёл июнь, и зацвели ромашки. Готесса ходила довольная: пускай самые прекрасные и необычные цветы окружали её каждый день на лилиарии, пускай древовидный пион соблазнительно покачивал своими нежными лепестками, пусть сирень нежила в аромате — ромашки всё равно очаровывали её в тысячу раз сильнее. Готесса срывала ромашки и добавляла их в свой обеденный чай, и поила таким же чаем Рисовальщицу, она отказывалась выпалывать их с клумб, и засушивала все, которые находила в чужих сорняковых вёдрах. Пока Готесса копалась в ботаническом мусоре, Рисовальщица болталась поблизости — фиксировала реальность. Фиксировала в голове мысль о ромашках.

Первого июля она зашла в ботсад очень торжественная. Она пришла часа на три раньше, чем приходила обычно — Готесса и не подозревала о её присутствии в такое время — потому что у Рисовальщицы был план. Для плана ей нужны были ромашки, так что она пустилась шпионскими путями к холму за семнадцатой оранжереей — на нём в большом количестве росли белые цветы с жёлтой серединкой.

Спустя три часа всё было готово, и Рисовальщица двинулась поздравлять Готессу с профессиональным праздником.

— Привет! — они снова встретились под древовидным пионом, прямо как в первый раз.

— Здравствуй, — улыбнулась Готесса, не отрываясь от прополки — прополка очень затягивающее занятие. Рисовальщице это было только на руку, потому что она успела правильно организовать вещь в своих ладошках.

— Вот, — сказала она. — Это тебе.

Готесса наконец разогнулась.

— Ромашковый череп, — закончила Рисовальщица.

Готесса посмотрела на собранный из цветов череп в руках Рисовальщицы и вдруг вся покраснела. Рисовальщица напряглась.

— Говори прямо, — сказала она и зажмурилась.

— Богиня, мне так неловко, — начала Готесса. — Но понимаешь, дело в том, что это не ромашки.

Теперь пришла очередь краснеть Рисовальщице.

— Да?.. А что?

— Это нивяник, — печально отозвалась Готесса.

— И как ты их только различаешь...

— Ну... — Готесса неопределённо пожала плечами. — Милую из тысячи узнаю. — Она вдруг затараторила: — Но это всё равно ужасно мило и выглядит очень красиво!! Спасибо, спасибо.

Рисовальщица снова заулыбалась.

— Жаль только, что скоро завянет. Сфоткай? Преврати в вечность?

Рисовальщица закивала, и сфоткала, и запостила.

— Тебе нужно показать мне ромашки, — сказала она. — Я нарисую и пойму, как их отличать.

— Пойдём, — согласилась Готесса. — Дай только отнесу твой прекрасный дар в бытовку.

Готесса не возвращалась, ну, долго. Рисовальщица даже успела поругаться с посетителями за хождение по газону.

Когда Готесса наконец вернулась и показала Рисовальщице ромашки, та села их рисовать, а Готесса против обыкновения опять куда-то исчезла. Но всего на что-то около часа, а потом показалась от парника, и дальше они уже закончили день, как обычно, вместе.

В середине июля Рисовальщица снова пригласилась на чай. Кухня Готессы ощущалась как-то странно. Рисовальщица пила чай — с ромашкой, конечно, — и никак не могла взять в толк, что не так — а потом вдруг подняла глаза к полкам под потолком, и едва не закричала: с них поисчезали все черепа.

— А где, — только и сумела вымолвить она.

Готесса проследила за её взглядом.

— Отдала.

— Как это?

— Ну, вот так, — равнодушно пожала плечами Готесса. — Зачем они, я их постоянно на улице нахожу. А что?

— А я так хотела их нарисовать! — трагически сообщила Рисовальщица.

— Да ладно, ещё насобираю, — легкомысленно отозвалась Готесса. — А так они станут ловцами снов.

Рисовальщица пялилась в ожидании продолжения.

— Соработница делает ловцы снов, — пояснила Готесса. — Я отдала ей всё это в благодарность за... а, сейчас, подожди.

Она поднялась из-за стола и вышла из комнаты. Рисовальщица снова печально осмотрела гнетущую пустоту подпотолочных полочек. Готесса вернулась — держала в руках прозрачный параллелепипед, а в параллелепипеде — её, рисоальщический, неромашковый череп. Рисовальщица захлопала ресницами.

— В тот день, когда ты это мне принесла, я ведь ходила отнести это в бытовку, и там повстречала ту самую соработницу. Она заинтересовалась, что это такое. В общем, она тут недалеко живёт, сгоняла домой за эпоксидкой. И мы типа... сделали это вечностью, наверное.

— Точно, — согласилась Рисовальщица, совсем заворожённая. А потом вдруг уронила голову на ладонь: — Жаль только, что это не ромашки.

— Да ладно, — засмеялась Готесса. — Неромашки тоже хорошо

Она поставила череп на одну из полок.

— Недавно досох. Воняет эта штука, конечно, кошмарно.

— А ещё — не сделает вечностью солнечный свет. Или снег.

— Почему именно их? — Готесса глянула на неё с любопытством.

— Не знаю. Первое, что в голову пришло.

Готесса на это ничего не сказала и села обратно пить чай.

Пришла осень. Вообще, Готесса не сильна была в профессиональных праздниках, но в этот раз вроде бы угадала правильно, и когда Рисовальщица объявилась на лилиарии после простигосподи пар, она оторвалась от прополки мгновенно.

— Привет!

— Здравствуй.

Готесса покопалась по карманам форменной куртки и извлекла из него — птичий череп, и протянула Рисовальщице.

— Ух ты! — восторженно протянула Рисовальщица. — Ух ты, — повторила она опять, — какое у тебя кольцо!

— Всё-то она заметит, — улыбнулась Готесса, и дала девушке рассмотреть снежинку у неё на указательном пальце.

Потом Рисовальщица всё-таки взяла в руки череп и опять сказала:

— Ух ты! Там что-то бренчит.

Она потрясла череп над ладошкой, и из него выпало кольцо с солнышком.

— Есть легенда, что ромашки появились, когда солнце своими лучами потрогала снежинки, — сообщила Готесса. — С тех пор, как ты появилась в моей жизни, она мне становится лишь милее. You make me not wanna die, ю ноу.

Рисовальщица заулыбалась. Надела на указательный палец солнечное кольцо.

— Yeah… I know.

И они скрылись в шиповнике за древовидным пионом.