Ты долго мертва — пожалуй, почти что век, — и нет никого, кто тоже бы помнил, рядом.

Всё очень старо: от змей чешуи в траве до стыло-привычной вычурности наряда. Здесь вечен закат, считаешь до десяти, потом и до сотни, тысячи, миллиона… Тонула б в огнях, да в пламени не найти ни сил, ни цветов, ни приказов, ни даже дома.

Теперь ты — свободна, и ain't this a crazy thing? Слова смысл теряют, поскольку нужды нет в смыслах. «Отсюда несложно выбраться — лишь моргни», — сказала когда-то неправильная Алиса, но ты Мэри-Энн. А может, не Мэри-Энн. А вдруг — за капкейк казнённая Дама Бубен? Теперь ты свободна (ведь смерть — не системный плен). Теперь ты сама по себе и другой не будет.

Сегодня, раз в год, миры истончают грань.

Девчонкой ты подбираешь впервые маску.

Чуть старше: стреляешь. жалости — ни на гран.

Небо тонет в огне — лиловом и синем; красном. Зелёный и жёлтый, оранжевый, голубой…

Чуть старше: «вино по-прежнему высшей пробы!..»

Прекрасная донна ступает по мостовой-

Прекрасная донна умрёт некрасиво — в родах, а верная кукла подохнет в тени портьер в начале сюжета (его, может, став причиной).

А может, не став, но очень того хотев. А может — сбежав и сбросив одну личину как кожу, она заменит её другой и год проживёт, шугаясь от каждой тени… но тоже умрёт, конечно, под мерный бой, с которым актёры строем идут на сцену.

…а может — всё ложь.

А может, ещё жива.

А может, твой лимб был начат на карнавале.

Здесь всё надоело.

Закат.

Грань-раз-в-год.

Трава.

Уж тронет плечо.

«Забей. Все мы там бывали».