Дыхание Илиамны

Вода. Красная.

Дрожащие глянцевые пузыри воздуха суматошно рвутся вверх.

Отабек старается не думать о них. О том, сколько воздуха осталось в сжатой давлением груди.

В терпком чае виднелось лазурное небо и собственное лицо. Отражение мягко прикрывалось горячим паром. Аже(1) не связывалась с Отабеком с того самого дня, как выглянула из одноразового стакана с утренним кофе и будничным тоном сообщила, что Илиамна ждёт его. Что Илиамна хранит артефакт предков. Так, между прочим — пойдёшь за хлебом, заскочи на Аляску, захвати артефактов по акции.

Теперь Отабек сидел в лодке и в который раз пристально смотрел в кружку и ждал. Хоть одну подсказку, намек, знак. Аже, дай мне знак.

— Не берёт? — высунулся из-за плеча Жан-Жак и тоже отразился в чае.

Отабек тяжело вздохнул и отставил кружку — пить совсем не хотелось.

Хотелось развернуться, сунуть руки в карманы и пойти домой.

Дно деревянной лодки качалось, тревожно лишая опоры, напоминая, что там, внизу тонны воды и нет дна. Их ждал бесконечный серый провал, полный приключений и неизвестности.

— Сомневаешься?

Отабек кивнул Жан-Жаку, но рука не дрогнула, когда он застегнул липучку на вороте гидрокостюма.

Сколько они уже плывут вниз? Кажется гораздо больше, чем Отабек мог бы задержать дыхание. Дыхалка у него хорошая — спасибо духовым инструментам, — но, конечно, не настолько. Уши давит, кровь шумно гудит в них, заглушая любые возможные звуки.

А что если дна и вправду нет?

Холодно.

На глубине графитово-ледяная вода почти не пропускает свет, силуэт лодки давно уже не маячит над головой в бликующих разводах. Отабек видит лишь сгущающуюся серую бездну и Жан-Жака в сизом сиянии извивающихся двухметровых щупалец, растущих из его спины. В отличии от некоторых, Жан-Жак чувствует себя прекрасно — он мгновенно освоился, а дополнительные части тела ловко приспособил для плаванья. Теперь он фосфоресцирующим кальмаром-переростком беззаботно нарезает круги вокруг Отабека, распугивая редких трусливых лососей размером с добрую руку великана, которые то и дело выплывают из плотной туманной темноты.

Сколько они уже плывут вниз?

Наверху солнце по-летнему румянилось. В тени стояло около двадцати, а к обеду ожидалось все тридцать. Ни единого ветерка, ни шелеста осоки, ни строптивой волны — огромное озеро, казалось, замерло, как и всё вокруг. Только вулкан вдали курил столбом грязного дыма.

— Чадит с самого утра. Дурной знак.

Тишина нарушалась лишь стрёкотом стрекоз да скрипучим голосом сморщенного как печёное яблоко старикашки.

— Ай-ай-ай, юный бахши. — Костлявый палец с почерневшим ногтем указал в Отбека. — Я ждал тебя.

Браслеты из ракушек и акульих зубов брякнули на смуглом запястье. Он сидел по-турецки в индейском наряде из льна и перьев, волосы спадали на лицо и плечи кудлами и были настолько белыми, что казались снегом на фоне загорелой кожи. Мутные бельма глаз смотрели на юного бахши и сквозь него. Старик то и дело затягивался из трубки с длинным мундштуком, и, когда говорил, изо рта его выходили клубы облаков.

— Я ждал. Духи сказали прабабке матери деда моего отца, а она сказала своему сыну, а он своему, а тот матери деда моего отца, а она своему сыну — деду моего отца, а тот сказал своей дочери — моей бабке, которая поведала моему отцу, а он мне…

Старик задумчиво замолчал, глядя вдаль.

— Нам нужен артефакт, — сказал Жан-Жак вместо Отабека. — Его аже сказала, он где-то тут.

— Он тут, — кивнул старик и выпустил очередное облако. — На самой вершине озера Илиамна.

— На дне? — уточнил Жан-Жак.

Старик покачал головой.

— У Илиамны нет дна.

Отабек хмуро глянул на старика и перевёл взгляд на выдолбленную из цельного куска дерева лодку, потемневшую от времени. Промолчал. Пусть говорит Жан-Жак. Он давно стал его голосом. Может быть, так было всегда.

— Какая же тут глубина, а? — присвистнул Жан-Жак. — Озеро огромное. У нас нет опыта погружений, что нам понадобится? Ласты, акваланги, инструктор? Батискаф? Подлодка? Оружие? Наверняка тут водится местное чудовище, типа как Лох-Несское, только…

Старик остановил поток вопросов поднятой рукой. С ладони на путников взирала выцветшая татуировка с изображением глаза.

— Воды Илиамны примут вас. Вам ничего не понадобится! — торжественно объявил он, и, пожевав мундштук, добавил: — но гидрики возьмите.

Старик вытащил из складок хламиды планшет последней модели и запустил приложение.

— Вода десять градусов. — деловито сообщил он, глядя на экран. — Тут вам не Бали.

— Так ты не слепой?! — Жан-Жак больно хлопнул Отабека по лопатке и глупо рассмеялся.

— Среди нас только один слепец, — покачал старик головой. — Он должен прозреть.

Их окружает лишь сгущающаяся чёрная бездна невесомости.

На уши давит, но поверх этой глухоты нарастает тревожный шум — долгий, тягучий, он выплывает из недр непроглядной тьмы вместе со стаей серебристо-белых торпед — они пролетают мимо, вихляя из стороны в сторону растопыренными плавниками. Жирные рыбьи туши резко меняют направления, огибая Отабека и Жан-Жака, мерцающего подводным фонарём.

Отабек не хотел, чтобы Жан-Жак шёл с ним. Он не хотел произносить это вслух — смотрел Жан-Жаку в глаза и ждал, когда Жан-Жак сам это скажет вместо него.

От природы замкнутый Отабек всё меньше говорил с тех пор, как в нём пробудился бахши, и он неосторожным словом начал превращать домашних собак в диких волков, фирменные кроссовки в китайские подделки, а воду… тоже в китайские подделки. Неровно брошенной фразой он выращивал экзотические кактусы и лианы на пустом месте. А своему парню вот: огроменные щупальца на спине. К которым он, кстати, до сих пор не особо привык, хотя с того прошла не одна неделя, а целых две. Немного помогло мысленно записать их в список просто-странностей. У каждого есть свои недостатки, да?

Он вот интроверт и плохо учился в школе. И всегда упускает этот момент, когда белок в яичнице уже готов, а желток ещё не спёкся в комок, и они завтракают то сырым, то горелым. Но ведь Жан-Жак его всё равно любит, да?

Подумаешь, парочка-другая щупалец. Если подумать, Отабек к болтливости Жан-Жака тоже привык не сразу.

А теперь, когда каждое сказанное слово могло исполнится, разговорчивость Жан-Жака стала по-бытовому удобна — он теперь говорил за двоих и, казалось, научился читать мысли.

Вода. Красная.

Огромный лосось, не такой прыткий как его братья, зависает вверх брюхом, драными потрохами наружу.

Глухое рокочащее бульканье раздаётся сразу со всех сторон.

Громадные челюсти распахиваются ещё раз. И ещё — окончательно расправляясь с добычей, не оставляя ничего, кроме красной воды, но и та мгновенно рассеивается.

Белёсый глаз буравит Отабека мёртвым взглядом. Дыхание султанами мелких пузырьков воздуха выходит из оскала зубастой пасти. Бурая акулья морда неспешно поворачивается за Жан-Жаком — тусклым светлячком, прошмыгнувшим мимо. По сравнению с чудищем он кажется игрушечным светящимся осьминожкой. Блесной.

Отабек хотел, чтобы Жан-Жак остался наверху и не лез в эту странную авантюру. В лодке Отабек смотрел на Жан-Жака и ждал, но тот только хитро улыбался. Ничего не говорил принципиально — это совершенно точно.

— Айым(2), я хочу… — начал было Отабек.

— Не говори, не говори! — Жан-Жак закрыл Отабеку рот обеими руками. — Ты хочешь чтобы я остался тут, знаю. Понимаю, ты беспокоишься, не хочешь рисковать. Ты бы сгонял по-быстренькому — проверил, а потом ко мне, одна ласта здесь — другая там. А я поохраняю лодку, прихлёбывая успокаивающий чаёк с мяткой, подожду тебя с победой или поражением и прочее такое. Ты хочешь, как лучше, да. Но ты пойдёшь нахрен с этим желанием. Сунь его себе в жопу, Санни(3), пока мы будем спускаться на дно загадочного озера без оборудования, как заправские самоубийцы. Вместе. Вдвоём. Ты и я.

Отабек может различить бледные пятна на заскорузлой шкуре, налипшие ракушки и костяные иглы плавников — так бесконечно долго тёмный бок чудища тащится перед глазами. Десять метров? Больше? Говорят, под водой всё кажется больше.

Отабек смотрел на старика, который говорил, но не отвечал, ничего не объяснял нормально, как будто они в каком-то мире, где за каждое слово нужно платить золотыми монетами. Отабека вполне устраивал такой мир.

— Почему они выполняют мои слова? — заговорил он наконец.

— Да! — подхватил Жан-Жак, отодвигая Отабека в сторону. — Почему они подчиняются, а? И почему делают это как попало?

Старик хитро захихикал.

— Духи не твои слуги, юный глупый бахши. Раз они дают тебе, значит и у тебя есть что им дать.

Тут, под водой, Отабек не может попросить их. Тут даже жесты даются ему с трудом. Отабек не может вздохнуть, не может помочь — только наблюдать, как Жан-Жака распотрошат, на его глазах, как тупую рыбину. Духи выполняют просьбы Отабека, хоть и совершенно хаотично и непредсказуемо. Отабек может что-то дать духам. Что у него есть? Что можно отдать за шашку динамита? Или пухлого тюленя, который окажется для монстра аппетитнее глупого парня. Или реактивный двигатель, который унесёт их отсюда.

Отабек сжимает в кулаке грузный гарпун. Движения скованы, он тяжело замахивается не думает, откуда у него оружие, просто бьёт, вкладывая силу и вес всего тела в удар. В медленно проплывающий поросший тиной бок. Остриё проскальзывает, оставляя на дубовой шкуре лишь царапину, плотная ткань перчаток разрывается в клочья, цепляясь за шершавую кожу.

Вода. Красная.

Отабек бездумно рвётся вперёд, сквозь багровую пелену, пытаясь ударить ещё, и кричит. Скользкие пузыри роем выбираются изо рта и носа, панически серебрясь.

Голова кружится, меняя верх с низом, и он больше не понимает, плывёт ли он или барахтается на месте. Что-то с силой дёргает за ноги, тело сдавливает крепким поясом, тянет за собой.

Отабек вяло шарит руками, касается оплетающих его торс скользких щупалец.

«Айым», — вместо ласкового обращения только блеск пузырей. Вот как выглядит под водой это слово.

Жан-Жак ныряет глубже, утаскивая за собой в ледяную темнеющую хмарь.

Исполинская туша вместо того чтобы преследовать их, настигнуть, разинуть пасть, сжёвывать своих жертв, лениво проплывает над ними, растворяясь в тёмной хляби воды, оставляя за собой млечный путь призрачного дыхания.

Перед тем как они нырнули, Жан-Жак поцеловал его.

Он рассмеялся:

— Эй, не грузись, всё будет в шоколаде, как пьяная вишня, а. Не успеешь оглянуться, а мы уже трахаемся на берегу, Санни. Главное — мы знаем направление, да?

В этой пучине нет направления. Нет конца. Сколько времени проходит, пока под руку попадается каменистый выступ дна? Отабек хватается за него. Тёмная мшистая поверхность то ли склизкая, то ли шершавая — онемевшее тело растеряло чувствительность. Плавучесть тянет за ноги. Отабек подтягивается и перехватывает следующий камень. Он не плывёт — ползёт дальше, не теряя спасительной опоры. В пределах видимости то и дело мелькают светящиеся змеи: Жан-Жак карабкается рядом, как гигантский спрут.

Цепляясь пальцами и опираясь ногами, Отабек лезет всё глубже, потоки холодного течения омывают спину, словно порывы ветра.

Давление на грудь и голову слабеет, и тяжелеет вновь. Гул в ушах глохнет. Всё ощутимее тянет обратно, и движения даются всё с большим трудом.

Отабек безмолвно выдыхает. Лёгкие горят от недостатка кислорода, пальцы режутся о чёрный камень, слабеют, теряя опору. Сколько он не дышит? Минут? Часов? Кажется он срывается, но Жан-Жак страхует — щупальцами ловит его на лету. Отабек бьётся о скалу и рефлекторно вздыхает. Густой и насыщенный холодный воздух болезненно наполняет грудь. Отабек держится за скалу, загребая снег и чёрную крошку вулканического песка, и заходится рвущим горло кашлем.

— Эй, — слышится сверху, — ты как?

— Жан?

Пахнет камнем, морозом и гарью. За спиной валит палёный дым вперемешку с клубами грязно-жёлтого газа.

Отабек с трудом переваливается через чёрный край бездны, тяжело падает на спину в ослепляющей белизной снег, и дышит, хрипло выбрасывая воздух из груди хлопьями пара. От него самого валит испарина, мокрый холод пробирает дрожью до позвоночника.

— Жан, — хрипит Отабек.

Никогда. Никогда с этого момента он не возьмёт его с собой. Никогда теперь Жан-Жак его одного не отпустит.

— Жан.

Вместо ответа губы режет поцелуем. Холодным, нетерпеливым, грубым. Слишком отчаянным.

Жан-Жак — настоящий, уцелевший, живой — наваливается на него всем весом, обвивает влажными щупальцами. От него несёт сырой рыбой и тиной. Отабек отвечает, пытаясь скованными холодом пальцами содрать с Жан-Жака гидрокостюм и одновременно ощупать, проверить всё его тело — живой-живой-живой, дышит, стонет, шепчет, что хочет прямо сейчас. Адреналин колотит острее холода, требует немедленного выхода. Неуместный призрачный кашель оказывается не галлюцинацией. Он повторяется.

— Молодые люди. Я вам не мешаю?

Отабек вскакивает на четвереньки, скидывая с себя ошалевшего Жан-Жака.

Старуха, в одеждах из седого меха и в головном уборе из облезлых серых перьев, сидит скрестив ноги у рыжеющего на чёрно-белом пейзаже горы вигвама. На костре попыхивает медный кофейник.

Порыв ветра рассеивает густой дым и открывает Отабеку вид на зелёную долину, обступившую густыми хвоями огромное бесцветное озеро.

— Мы на макушке вулкана, — торопливо шепчет Жан-Жак чуть громче, чем от холода стучат его зубы. — Мы только что вылезли из долбанного жерла вулкана, Бека!

— Вершина Илиамны, — выдыхает Отабек.

— Помню тебя, — зубасто улыбается старуха. Она смотрит пустыми белками глаз, с её губ срывается облачко пара. — Славный, юный бахши. Я ждала тебя.

Отабек хотел бы уточнить, как это она его помнит, если они никогда не виделись, а Жан-Жак видно открывает уже рот, чтобы сказать это вслух вместо него, но старуха указывает на кучу меховых шкур наваленную рядом.

— Укройтесь, пока сопли до пола не свесили… да куда ж вы суётесь?! Разденьтесь сначала, дурни! Видать, умишко застудили совсем. Эх, молодёжь. Куда ж вы без гидрошапок пошли? Вода, небось, градусов десять.

Стянув наконец мокрые гидрики, укутавшись в мягкие шкуры и грея ладони о бока глиняных кружек с горячим кофе, они вконец разморились. Жан-Жак сложил голову Отабеку на плечо, а Отабек то и дело клевал носом.

— Вспомнила! — воскликнула старуха, так, что оба подпрыгнули, едва не облившись кипятком. — Ты должен был прозреть!

— Я прозрел? — открыл рот Отабек.

— Я первая спросила.

— А я…

— Нам нужен артефакт! — оборвал обоих Жан-Жак.

Старуха прищурилась, а затем махнула сухой рукой и ушла в свой вигвам, бормоча что-то про наглое потерянное поколение и про то, что горбатого могила исправит.

Отабек смотрел на потемневшую от времени деревянную гитарку.

— Укулеле? — потянулся вперёд Жан-Жак, роняя с плеча тёплую меховушку и казалось — ещё немного, и он потечёт слюной от восторга.

— Чаранго! — кивнула старуха. — Бери.

Отабек потянулся было к инструменту, но старуха отдёрнула руки.

— Не ты! Он пусть берёт.

— Что? — переспросил Отабек, и присмотрелся — не шутит ли старуха.

— Духи знали о вашем приходе. Духи оставили священный предмет и подробные инструкции деду отца бабки моего отца, а он оставил матери отца бабки моего отца, а она…

— Мы поняли, — кивнул Жан Жак.

— …мой отец передал мне. — Старуха подала гитару Жан-Жаку. — Артефакт твой, юный бард.

— Бард? — неуверенно пробормотал Отабек, понимая, что старуха просто запамятовала. — Но ведь я — бахши. Артефакт для меня?

— Окстись! У тебя целая куча всего: фагот, гитара в двенадцать струн, — старуха по очереди загибала узловатые загорелые до черноты пальцы, — губная гармоника, недурной вокал! И образование! — потрясла она кулаком. — И ты пожалел гитарку! Спутнику жизни! Ты только что чуть не потерял этого ублюдка, помнишь?

— Точно! — закивал Жан-Жак. — Я сам в шоке, знаете, уважаемая леди, какой он иногда бывает черствый? Вы меня понимаете.

Пристыженный Отабек прикусил язык, не зная как оправдаться. Вот так всегда — как последняя свинья, думает только о себе. Каждый раз только о себе и немного о желудях, то есть о дурацких артефактах. А ведь Жан-Жак очень скучает по своей гитаре, которую они не взяли с собой в путешествие. Хрен с этими волшебными предметами и прочим. Кому они вообще сдались?

— Ты обещал ему купить гавайскую гитару, помнишь? — подняла руку старуха, показывая знакомую татуировку в центре ладони. — И где?

— Вот именно! — Жан-Жак бережно погладил вощёное дерево инструмента. — Где?

— То-то Илиамна с утра дышит гарью, — сплюнула старуха на снег. — Жадный бахши — хуже дикой обезьяны!

Сквозь поднявшийся иррациональный и совершенно неуместный стыд настырные подозрения в голове складывались в одну простую и очень не утешительную мысль.

— Так значит, духи знали, что я приду не один? Они знали задолго до моего рождения?

— Значит, я был прав, когда говорил, что ты моя судьба, — залыбился Жан-Жак фирменной самодовольной улыбкой.

Как бы лицо не треснуло.

Перед глазами пронеслось их знакомство. Их вынужденное расставание и воссоединение через годы — ни тени сомнений. Он никогда не сомневался в своём решении быть именно с этим человеком и никогда не хотел себе чего-то другого. Ну, может, только во времена их ссор и громких скандалов. Не таких уж и редких.

Их первый поцелуй, определивший для Отабека половину жизни, их маленькая квартирка и собака, и даже это нечаянное колдовство с щупальцами. И все сомнения и усилия, которые они прикладывали, утрачивая и восстанавливая доверие, и весь парализующий ужас перед возможностью потерять своего человека навсегда в проклятом омуте озера — всё это было неправдой, не их заслугой. Всё, что казалось вопреки судьбе — было самой судьбой, провидением духов. Жан-Жак не был его выбором.

— Мы не выбирали друг друга, — голос совсем не дрогнул. Впрочем, как всегда. — Мы вместе по воле судьбы?

Жан-Жак как собака чувствовал его настроение. Боковым зрением было видно, как он замер со своей дурацкой гитаркой в руках. Той, которую ему завещали эти невыносимые духи предков Отабека.

— Что за вздор? — вскинулась старуха. — Духи верили в тебя! Посмотри на себя! Они поставили на тебя судьбы поколений! Несмотря на твой жалкий вид. Ты сколько весишь, недоделыш?

Отабек пожал плечами, а Жан-Жак неприлично громко фыркнул.

— Сам подумай. Каковы были шансы, что ты найдёшь своего барда и свяжешь себя с ним? — она сощурила глаза и соединила ногти, будто держала блоху: — Мизерные! Ты не подвёл их!

Отабек покраснел от того, что плохо подумал о духах и о Жан-Жаке.

Остатки здравого смысла расплылись, как маленькие рыбки, и будь Отабек проклят, если он понимал ещё хоть что-нибудь. Видимо, бабка давно выжила из ума, и бредит — только и всего.

— Ты думаешь, многим бахши повезло найти своего барда?! — спрашивала она.

— Да какого ещё барда? — улыбнулся Отабек.

— Да такого. Такого, который бродит рядом, помогает, мешает, ну или бафает тебя, когда надо. Придаёт сил… — старуха задумалась и заключила: — Кажется я переиграла в РПГ-игры. Пейте кофе и не берите в голову.

«Придаёт сил, значит», — подумал Отабек и посмотрел на Жан-Жака. Этот точно не парился. Он уже задумчиво подбирал мелодию на новом инструменте, и получалось у него из рук вон дурно. Торопыга. Отабек вздохнул, глядя, как струны набираются мягким магическим светом. Надо будет подучить дурачка немного.

Он налил себе ещё из кофейника и задумчиво посмотрел в свою кружку. Его отражение прикрывалось белёсым паром. «Помоги мне, аже», — прошептал он одними губами. Кофе крепко пах табаком и молчал.

— Не берёт? — лукаво улыбнулась старуха и покачала головой. — Когда встретишься лично — передавай своей аже привет от меня. Пламенный.

В кружке отражалась дышащая белоснежным паром Илиамна, а Отабек решил уже ничему не удивляться. По крайней мере, сегодня.