Примечание
Кукольник с прилизанными волосами цвета фуксии, в тельняшке и шортах с нарисованными бананами, курит, не обращая внимания на Шейдера.
Трейлер-парк. Трава острая и синеватая. Небо — подгнивающая пурпурная и персиковая вата с россыпью блёклых звёзд. Линия горизонта перекрыта зелёными фигурами людей. Они выструганы из кроны деревьев; просветы между ветвями и листьями заполняют гнёзда чёрных дроздов. Белые трейлеры стоят вплотную друг к другу. Вокруг ни души — пустеют кабинки под навесами и общая зона для вечеринок. В воздухе дрожит вчерашний смех. Мелькает белизна зубов, окурок рассыпается по земле пеплом, вырисовывается приглашающий жест руки — и Шейдер заходит в один из трейлеров вслед за тем, кто хотел его видеть.
Как в ведьминых домах из старых сказок, продолговатое помещение оказывается просторной комнатой с высокими потолками. Но захламлённой и тёмной. С заколоченными изнутри окнами и подсвеченной красным сценой с деревянными марионетками. С них Шейдер переводит взгляд на Кукольника.
Тот будто и не поднимался из высокого кресла у сцены. На коленях чашка с бонсаем, он поглаживает узловатый ствол и только спустя минуту поднимает янтарные глаза, словно вбитые в остроносую куклу отшлифованные камни с неровной проволокой ресниц. Шейдер чувствует, как Кукольник врастает в комнату, или комната вырастает из него. Здесь не пахнет магией, но дышать тяжело. Он поднимает взгляд вверх, натыкается на цветастый ковёр на потолке, на свисающего с паутины крестовика. И всё же вымучивает усмешку в ответ на представление.
Переводит взгляд на увязший в барахле стул, ставит его напротив Кукольника, перекидывает ногу на ногу и ждёт продолжения. Тишину разрывает звон колокольчика, что привязан к руке одной из кукол.
На сцене загораются лампочки — зелёные, синие и фиолетовые, за прямоугольником размытого стекла они напоминают северное сияние и отражаются на «снегу» внизу. В центре на деревянном мостике стоит кукла с длинными каштановыми волосами и в белой мантии, расшитой золотыми звёздами. С ней рядом мужчина в алом одеянии. Это напоминает Шейдеру о прошлом столь далёком, что походит оно больше на страшную сказку.
Он продолжает смотреть, отгоняя мысли о…
— Если ты любишь меня, — звучит хрустальный голос, и Шейдер, не меняясь в лице, бледнеет, — то наш сын будет жить.
Весь свет у сцены отключается, через мгновение снова горит только красная подсветка, кукол не видно, на мостике лишь кровавым пятном растекается сброшенное одеяние.
— Этого было достаточно, не так ли? — голос Кукольника обжигает, в его горле бурлит костёр, искры мешаются со словами и перекидываются на сцену — огонь поглощает двух кукол, что связаны верёвками с тем, кто стоял на мосту рядом с девушкой.
Вот только верёвки перегорают, оставляя его невредимым, а те двое вздрагивают под языками пламени. Шейдер не может оторвать от них взгляд, не смотря на то, что наблюдать это снова — невыносимо.
Кукольник смеётся, пока Хранители силы не сгорают дотла.
— Может, это она имела ввиду, когда просила тебя, Оракула, оставить треклятого ребёнка? Пусть сгорят те, на кого ложится расплата от твоих ошибок. Пусть сгорит всё мироустройство — к чертям, — в дальнем углу что-то с треском падает на пол, он замолкает и дальше говорит спокойнее. — Тогда был не огонь, разумеется. Но огонь милосерднее. Об этом я и хотел поговорить.
Рик стоит на мосту и слышит журчание реки, далёкий гул автомобилей, рокот музыки, отголоски чьих-то голосов. Небо над головой безлунное, у горизонта, подсвеченное огнями города, приглушённо-оранжевое. Асфальт — чёрное блестящее полотно, влажное после дождя.
Он улыбается, вдыхая полной грудью и успокоенное сердце его впервые за долгие годы бьётся ровно.
Он дома. На свободе. Вырвался из плена ложных чувств, зависимости и навязанных обязательств, вернулся в родной город. И его никто не будет искать. Он начинает новую жизнь. Просто парень, ещё совсем молодой, слегка болезненный с виду, но светлый, с горящими, живыми глазами. И дом его на другом берегу, выглядывает за лесной полосой горящими окнами.
В ладонь требовательно утыкается влажный нос, и Рик треплет пса по всклоченной белой шерсти. Пёс смотрит на него чёрными, печальными глазами, переминается с лапы на лапу, и они продолжают путь.
Мост пройден, дальше простирается широкая тропа. Пахнет сыростью и древесной корой. Если не вглядываться вдаль, а вместо доносящегося до них шума слушать шелест листвы, может показаться, будто вокруг возвышается лес.
Пёс останавливается резко, вглядывается во тьму, тянет носом прохладный воздух.Ветер проникает под куртку, Рик ёжится, делает шаг назад, натягивает поводок…
Шейдер едва заметно кивает. Пусть говорит.
Кукольник возвращается в кресло, переводит взгляд на сцену — теперь ничем не освещаемую — вслушивается в шорохи и скрипы, усмехается и тянется за бонсаем.
— Нам всем хотя бы повезло, что это история отбила у тебя желание волочится за юбками. Впрочем, какая уже разница — ты уже не Оракул. И раз выжил после отречения, должен исправить свои ошибки, по крайней мере, так считают Жрецы. А сам что думаешь?
Кукольник закуривает, сцена снова подсвечивается красным, похожие на звёзды, сверху загораются редкие жёлтые лампочки.
Над ними комната, там на кровати сидит кукла Шейдера — с пепельной копной волос и двумя топазами вместо глаз. А рядом кукла мальчика, что держит в деревянной ладони свечу и глядит в слабо мерцающий электрический огонёк.
Кукла Шейдера гладит хрупкое подобие мальчика по голове — волосы, как у матери, каштановые и глаза тёмные — и укладывает спать. А уходя, не тушит подобие свечи и оставляет у изголовья кровати.
Мальчика зовут Айрон. И он беспечен. Не догадывается, что одним лишь своим рождением нарушил закон, что его сила представляет опасность для окружающих. И что время, отведённое ему, истончается.
Дальше кукла мальчишки играет на улице, говорит с одним из Жрецов, но тот не отвечает ему и отворачивается, словно не замечая. Но с дерева на него смотрит ворон, и Айрон кормит его с ладони. После мёртвая птица падает ему под ноги. Жрецы приглядывают за Айроном, как и раньше, но всё чаще перешёптываются о нём друг с другом. Он слышит их, но понимает не всё.
Десятки часов прорезаются на стенах наростами. Но и без их лихорадочного тиканья Шейдер понимает, куда всё идёт. Свет отключается, Кукольника и кукол поглощает тьма.
Она разбавляется лишь алыми змеями голоса — теперь глубокого и чистого.
— Были некоторые условности, но все же с ним нужно было покончить раньше. Или ты так не думаешь? М? Какая смешная история, если подумать. Жрецы — все, что отделяет нас от хаоса. И упустили мальчишку. Да мало того, до сих пор воюют с ним. Может быть, им тоже стоит исчезнуть, как, — в который раз повторяет, — думаешь?
Но Шейдер не собирается вступать в разговор, цель которого остаётся неясной.
Сердце пропускает удар.Тьма надвигается вязкой лужей, пригибая к земле траву. Пёс скалит зубы, нагибается к земле, утробно рычит. И звук этот раздаётся эхом, словно вокруг ни открытое пространство, а стеклянный купол, накрывший человека и пса, отрезав от остального мира, его запаха, звука… воздуха. Во рту пересыхает, побелевшие пальцы разжимают поводок, но пёс, передумав бросаться на врага, жмётся к ногам хозяина и заглядывает в его глаза, начиная дрожать.
— Тише, мальчик, — Рик треплет его за лохматым ухом, — тише, — и пятится назад, к реке, из кармана доставая складной нож.
Тьма приобретает неровную форму из которой вырастает белая, костлявая рука с выступающими венами. И заметно, как по ним бежит чёрная, подсвеченная бордовым, кровь. Затем выступает лицо, будто бы женщины, но понять сложно. Впалые глаза, острые скулы, губы синие, как у покойника. Они размыкаются и изо рта щупальцами выползает новая, густая и вязкая тьма. Нож в руке человека дрожит, в широком лезвии отражается, как тьма выливается тяжёлым комом под ноги твари. И увлекает её образ за собой, поднимается снова неровной фигурой, почти перед самым Риком. Пёс снова начинает рычать.
— Пожалуйста, нет, — голова идёт кругом, пальцы едва сжимают рукоять ножа.
Окна дома гаснут. Шум города лавиной наваливается на тропу, движется к воде. Нож падает и переходит тьме. Синие губы перед Риком растягиваются в улыбке, в которой сверкает лезвие… Пёс скулит и носом утыкается в перерезанное горло хозяина. Облизывается. Поднимает окровавленную морду с прижатыми ушами, смотрит вдаль, где тьма стекается к корням деревьев.
Окна дома мигают и загораются оранжевым тёплым светом. Там ждёт уют. Но псу никто не откроет дверь.
Слабый свет снова открывает взгляду сцену. Огоньки имитируют северное сияние так же, как тогда с Ней на мосту. Всё запорошено снегом, заляпанным чем-то красным, кукла мальчишки стоит над фигурой убитого им Жреца, прижимая к себе руку с горящим на ней клеймом, поглощающим его силу. Но несмотря на это, всё ещё способный нести погибель, в другой руке он держит нож. Озирается по сторонам, делает шаг, и срывается на бег.
— Ты позволил ему уйти тогда, помнишь? — Кукольник произносит последнее слово без выражения и тихо, будто потерял мысль.
Он отвлекается от сцены и Шейдера, с полки достаёт тонкую розовую тетрадку, из кармана тельняшки — ручку и записывает туда что-то с вибрирующей в воздухе усмешкой. Затем откладывает тетрадь на край сцены и переводит взгляд на Шейдера.
— Потому что я помню. И зачем? Чтобы он оставлял за собой дорожку из трупов? Учитывая, — голос Кукольника взвинчивается и клокочет во тьме, он расхаживает по комнате за сценой, хрустят костяшки пальцев, шелестит мусор под ногами, — сколько он уже прошёл, давай-ка посчитаем нанесённый вред. Как ты вообще живёшь с этим? — янтарные глаза сверкают огнём. — И сейчас отсиживаешься. Даже ни разу не видел его с тех самых пор, как…
Снова вырубается свет, на этот раз на несколько мгновений. Когда красная подсветка включается, на ней стоит одна лишь кукла. В белых одеяниях с пепельной копной волос и топазами вместо глаз. Сверху падает снег. Все остальные валяются на полу.
— И что, как ты это себе представляешь? Одними только руками Жрецов убивать Айрона опасно, ты должен помочь с обрядом. Всё исправить хоть как-то, — он повышает голос. — Тебе стоит сброситься с моста, когда наконец-то закончишь дело. Какой смысл тогда будет жить?
Не меняясь в лице Шейдер поднимается, словно собираясь, так же молча, уйти. Но вместо этого он подходит к Кукольнику и замахивается для молниеносного удара, что приходится ему в голову, сопровождаясь тихим:
— Не тебе судить.
Вместо крика раздаётся смех. Включается верхний свет. Он бьёт по глазам белым и высвечивает комнату, которая теперь кажется вдвое меньше. Перед Шейдером стоит покосившееся бледная кукла с ручкой в застывших крючковатых пальцах, с розовыми патлами, в дурацкой одежде и янтарём с насекомыми вместо глаз. Она упирается в него мёртвым взглядом и из головы, будто заклинило механизм, всё ещё бьёт по ушам смех.
Шейдер отшатывается, невозмутимость и холод в его глазах сменяет удивление и испуг.
Скоро он возвращает самообладание и бросает взгляд на тетрадь. Она исписана наполовину, и на чистом листе вначале мелким почерком написано: «Рик». Имя ему незнакомо, но на лицо падает тень.
Шейдер выходит на улицу. Не смотря на то, что прошло как минимум пол часа, небо всё то же — розовое мешается с фиолетовым и оранжевым, сквозь него бледно просвечивают те же звёзды. Вокруг ни звука, кроме странного, заедающего смеха.
Но всё затихает и он будто выныривает из сна, когда слышит шаги Жрецов. Они выглядят обычно, без своих обрядовых одежд: двое, ничем не примечательных молодых мужчин, но Шейдер словно оказывается под конвоем.
— Мы потеряли тебя. Что ты здесь делаешь?
Шейдер криво усмехается и идёт к ним навстречу.
— Кое-кто сомневается в моей решительности…