Навсегда

Сабо двадцать два. Он старше Эйса навсегда.

Он живёт и старается больше ни о чём не жалеть.

Сабо спит четыре часа в день, совсем не щадя себя, специально требуя Драгона выдавать ему новые задания или поручать работу с бумагами. И Драгон выдаёт и поручает, потому что прекрасно понимает, что Сабо нужно чем-то занять свою голову.

Нужно отвлечься.

Сабо работает усердно, даже очень. Он пьет горький черный чай без сахара и ищет новую работу, которую необходимо сделать именно сейчас, в три часа утра. Но не находит, так часто бывает.

Сабо марает перчатки в чужой крови, не брезгует и не морщится. Он бьет лица гадких людей, отравляющих этот мир, ну или хотя бы этот городок на окраине какой-то захудалой страны. Он спасает чужие жизни, помогает встать на ноги, отводит в безопасное место.

Хоть где-то он помог. Хоть кого-то он сумел спасти.

Но…

Эйсу навсегда двадцать один.

Он умер совсем молодым.

Сабо празднует свой двадцать второй день рождения в тихом одиночестве. Не просит подарки и не ест торт.

— Мне б увидеть тебя хоть чуть-чуть… — тихо молит он небеса, как только открывает глаза.

У Сабо день рождения, но ему совсем не весело.

Он старше Эйса. Уже навсегда.

Он идёт на берег моря — слушать завывания волн и шепот морских глубин. Уходит из штаба Революционной армии, оставляя коротенькую записку, гласящую о том, что искать его не нужно, он вернется. Сабо смотрит далеко и размыто, видя в море чье-то дряхлое корыто. Сабо сидит на холодном песке, зарываясь в него руками; песчинки попадают под ногти и приятно скользят сквозь пальцы, как время…

Небо хмурое, неприветливое и грозящее добродушно осыпать всех и всё дождем. Знакомые силуэты уже не всплывают из ниоткуда внезапно, как раньше. Сабо сидит на берегу, слушая громкую песню волн о знаменитом отважном пирате. И отчего-то этот пират кажется знакомым.

Он смотрит в небо, в котором даже в такую погоду летают белые свободные птицы. Они завораживают, заставляют хотеть полететь вслед за ними, бросив всё здесь. Они что-то кричат, кажется, говоря о бескрайных просторах и свободе. Сабо молчит, думая о том, что он никогда бы и ни на что не променял море.

Этот день тянется бесконечно, возможно, конечно, из-за того, что Сабо и не засыпал, не желая видеть назойливый сон, причиняющий ему столько боли.

Сейчас март, но Сабо не холодно, даже когда он стоит ногами в морской воде. Его греет изнутри. Греет необъятный огонь и жар, исходящий от самого сердца, проходящий по венам. Сабо кажется, что сейчас от воды обязательно пойдёт пар. Но его нет, потому что огонь этот живёт в Сабо, срастаясь со всем его телом, обволакивая органы и кости.

Это огонь Эйса. Это его воля, живущая теперь в Сабо.

Сабо двадцать два, и он, кажется, сходит с ума.

Под вечер он заявляется в штаб через окно. Долго смотрит на пустую, убранную комнату. И думает, что если бы не пламя, полыхающее в нём, то он обязательно бы поёжился от прохлады.

На столе лежит письмо, в котором его коллективно поздравляют с Днём Рождения, желая здоровья и счастья. Сабо тихо радуется, что не обнаружил подарков или ещё каких-нибудь сюрпризов, значит его всё же послушали, когда он уверял их, что праздник в честь второго по значимости человека в Революционной армии устраивать не нужно.

Счастье?

Счастье для него слишком далёкое понятие, не досягаемое. Увидеть черные, спутавшиеся от игривого ветра волосы, уверенный взгляд и веснушки на щеках — вот, что он может назвать счастьем. Прикоснуться к нему, проверяя сон это или нет, а затем сжать так крепко, насколько только можно.

Сабо двадцать два.

Осталось четыре часа. Четыре гребанных часа и этот день закончится. Двадцатый уйдёт, а на смену ему придёт двадцать первый.

Силуэт человека появляется столь внезапно, вырывая из раздумий. Сабо не видит лица, но отчетливо его представляет. Сабо не чувствует прикосновения, но почему-то так остро на него реагирует. Он закрывает глаза и видит до боли знакомый образ.

Силуэт растворяется в воздухе, исчезая и забирая с собой прикосновения и тихий шепот.

Эйс не будет старше никогда.