Лето. Такое лето, как в Ленинграде, не водится нигде. Оно чувствуются во всем: в распахнутых окнах, из которых льется музыка, в пальцах, сжимающих стакан портвейна, во влажном воздухе, в бликах солнца на крышах, в привкусе табака на губах любимого человека.
Это очень легко представить. Привкус табака и портвейна на влажных губах. Язык скользит навстречу твоему, и…
Стоп.
Майк сквозь темные стекла смотрит на приятелей. Его о чем-то спрашивают, но он не слышит и отвечает невпопад. Электричка мерно покачивается. Немногочисленные пассажиры косятся на шумную компанию, но связываться никто не хочет и даже милицией не грозит.
Взгляд задерживается на лице Вити. На мгновение они встречаются глазами. Майк зябко поводит плечами: он знает, что Витя заметил его взгляд, несмотря на темные стекла очков.
Не сговариваясь, они выходят в тамбур. Вдвоем. Они говорят о музыке, вдыхают табачный дым, шутят и смеются. До вокзала совсем немного осталось. Майк глубоко затягивается, будто задыхающаяся рыба, от дыма щиплет глаза, хоть топор вешай. Вагон трясет, и Майка покачивает в такт. Или это портвейн?
На мгновение их плечи соприкасаются. Как током ударило. Майк тушит недокуренную сигарету и возвращается в вагон. Витя остается докуривать.
Стоп.
Расклеился ты, Майк Василич.
Они прощаются и расходятся в разные стороны. Майк невольно оборачивается. Наталья тоже. Это уже совсем ненормально. Майк невольно усмехается и приобнимает жену. Они оба смотрят Вите вслед. Неестественно яркие солнечные лучи будто бы обволакивают немного сутулую спину в черной куртке. И в этом есть что-то невероятное, фантастическое — что-то из тех книг, которыми зачитываются советские мальчишки и девчонки.
Не сходи с ума, Майк Василич.
Через несколько дней они сидят у кого-то дома. Никто уже не считает эти посиделки. Это когда-нибудь потом, когда они все будут старыми, они будут писать, что приходил такой-то и говорил такие-то слова, мудрые и веские, все восхищались и навсегда сохранили максиму в сердце своем.
Заносит тебя, Майк Василич, пьян ты.
Он отыскал какую-то незанятую поверхность в пустой комнатушке и тут же почувствовал — по дыханию, по тяжести лежащего рядом тела — чужое присутствие. Он прикрыл глаза.
— Ты, что ли, Майк? — послышался хрипловатый голос Вити.
Майку захотелось уткнуться лицом в Витино плечо. Он даже зажмурился от этой мысли. Не пошевелившись, спокойно ответил:
— Я. Сморило что-то.
— Палёный портвейн какой-то, — усмехнулась Витиным голосом темнота. — Я тоже прилечь решил.
Через тонкую дверь слышались пьяные голоса. Звенела посуда. Надрывался дверной звонок. Майку стало неуютно.
— Пошли отсюда? — предложил он.
— Мосты развели уже.
— А мы вплавь, — браво отозвался Майк. И, чуть помедлив, признался: — Устал я от этой компании.
Они вышли в светлую ленинградскую ночь. Шли и шли, забрели в какой-то двор, сели на лавку. Город спал. Редко-редко можно было услышать шум шин или голоса опоздавших к разводу мостов. Тишь и прохлада разогнали хмель.
О чем говорили, что курили — не важно.
Майк потом лежал на кровати рядом с женой и думал не о сказанном, а о том, чего он не смог бы сказать даже под пытками. Уж точно не Вите в лицо. Вообще — никому. Он даже в мыслях не смел договорить до конца.
Конечно, всякое в жизни бывает. Всяких он мальчиков и девочек видел. Но сам он в их ряды не торопился. Тем более — жена, Наталья, рядом, умница, красавица, боевая подруга… и что там ещё. Она, правда, тоже на Витю смотрит долгим внимательным взглядом, и Майк все понимает. Понимает и чувствует себя опереточным мужем.
Смешно это все. Не бывает так.
Вечером они слушают музыку. Кассета заканчивается, и в комнате повисает тишина. Майк чувствует, как она наваливается на его плечи и давит, душит его. Он спрашивает, чтобы прогнать эту мерзость, у Натальи, что включать дальше.
— Я хочу поцеловать Витю.
В первую секунду Майк не поверил своим ушам. А потом чуть не ляпнул: я тоже.
— А от меня-то что нужно? — вяло шутит он.
Интересно, скажи такое Наталья не про Витю, а про кого другого, был бы он так же спокоен?
Нет.
Потому что Витя — это Витя.
Ни про кого другого Наталья бы и не сказала такого.
Пусть целуются. Пусть. Можете даже пожениться. Только вот…
Не сходи с ума, Майк Василич.
Витя бы не стал посягать на чужую женщину. Не такой он человек.
А на чужого мужчину?
Стоп.
Мысленно Майк возвращается к той ночи, когда они гуляли вдвоем. Вот бы повернуться к нему тогда и сказать: знаешь, мне кажется, я в тебя влюбился.
А дальше — хоть потоп.
Лучше всего, конечно, потоп сразу. Чтобы не было неловкости и не пришлось выслушивать ответ.
В воображаемой сцене воображаемый Витя выслушал воображаемое признание и встал. Резким движением выбросил недокуренную сигарету. И ушел. Ни разу не оглянулся. Никогда больше не пришел. Исчез из жизни Майка. И воображаемая Наталья вздохнет пару раз с тоской, а потом забудет. Воображаемый Майк тоже все забудет. Только не воображаемая, а настоящая пустота заполнит душу.
Пусть лучше все будет так, как есть.