— Я сошёл с ума.

Это первое, что он говорит, щёлкая зажигалкой и поднося её к сигарете. Бумага вспыхивает, затем угасает и остаётся тлеть крохотным огоньком. Он затягивается, выдыхает в потолок и пожимает плечами.

— А тебе не всё равно? — усмехается, сверкает тёмными непроглядными глазами, блики хищно скалятся. — Какая разница, в каком мире существовать. На самом деле, — он изображает пальцами кавычки, — или у тебя в голове.

Луис качает головой, игнорируя щиплющий глаза дым. Он не уверен. Он ни в чём больше не уверен.

Он следит за ним напряжённым взглядом. Старается не подавать вида, что волнуется, но Луис замечает, как у него дрожат губы. Ещё бы. Ещё бы не дрожали, он же так об этом мечтает. Столько времени. Они оба.

— Эй. Доверься мне. Ты справишься.

Луис внимательно смотрит на зеркальную поверхность. На вид гладкая, на вид — зеркало. Только на вид. Некоторые вещи прячут в себе не только образы, отголоски историй или чью-то память. Некоторые прячут в себе чудовищ.

Луис протягивает руку к зеркалу, не сводя с него взгляда. Его собственное чудовище. Он цепляется за него взглядом в ответ, задерживает дыхание и едва слышно говорит:

— Пусть у нас всё получится.

Луис скрещивает пальцы.

— Я хочу, чтобы у нас получилось.

Он тянет к нему руку.

Луис закрывает глаза.

Пальцы встречают холодное стекло.

*

Впервые — где-то на пути до пустыни. Он ехал домой, хотел навестить мать и на некоторое время потеряться в безводных землях под россыпями звёзд. Он появился в зеркальце над рулём, смотря внимательно, настороженно и практически испуганно. Луис даже и не понял сначала, что ему не понравилось в своём же отражении. Вроде бы то же, что и всегда. Там, за стеклом. Уставший, заёбанный, потасканный и с кучей неразрешаемых проблем в голове.

— Что? — вырвалось практически возмущённо.

Он вздрогнул и вжался в сиденье. Не Луис. Он.

Другой.

Соответствующие вопросы. Волнение.

Слишком переутомился. Взгляд в зеркало. Нарастающее беспокойство.

Надо или работать меньше, или меньше пить, или и то, и другое. Взгляд из зеркала в ответ.

Паника.

Он съехал на обочину — посреди нигде, широкие бескрайние просторы песка, камня, пыли и иссушающего засыпающего солнца, вылетел из машины, словно за ним демоны гнались, выдрал дрожащими руками сигарету из пачки и принялся пожирать взглядом стёкла.

Пальцы дрожали, зажечь зажигалку никак не удавалось.

А они ловили свет, уплотняли его в себе, делали оттенки заката темнее, и в этом крохотном стеклянном пространстве он метался из стороны в сторону, колотя руками изнутри своей клетки. Луис знал, что рано или поздно у него всё-таки поедет крыша, но не ожидал, что вот так.

*

— Ну, а с другой стороны, тебе не нужно объяснять окружающим, откуда у тебя появился клон. По крайней мере, ещё есть время, чтобы придумать историю, как мама проебала где-то второго близнеца и при этом не особо задумывалась над именами… — улыбается он, и Луис усмехается.

Они сидят спиной к спине, прижавшись к стеклу плечами. Идентичные позы, идентичные выражения лиц, идентичные взгляды. Друг на друга. Сожаление. Сочувствие. Страх. Луис поднимает руку и прикладывает ладонь к зеркалу, заглядывая ему в глаза, ловит ответ.

— Перестань, — он чуть качает головой. — Ты не виноват. Может, дело во мне.

— Но я хочу, — слабо возражает Луис. — Правда хочу.

Он дёргает уголком рта — беглая, понимающая усмешка — и прикрывает глаза. Он не осуждает, он знает, он вообще всё знает. Ему ли не знать.

— Мы можем… — он осекается, замирает, ненадолго задумывается. Хмурится, поднимает к Луису лицо и проводит по его щеке тыльной стороной ладони. Провёл бы, если бы мог. Луис прижимается щекой к преграде толщиной в три с половиной миллиметра: хрупкая и тонкая, одновременно прочнее и толще, чем бетон, свинец, гранит. — Ты можешь сломать его.

Луис резко поднимает на него взгляд.

— Что?

Луис молчит. Стискивает зубы.

— Я не хочу в итоге свести тебя с ума. Я… я не этого хочу. Ты же понимаешь.

Луис понимает. Он вообще вырос очень понятливым, но сейчас ему бы не хотелось ни осознавать, что в этих словах больше смысла, чем кажется, ни чувствовать, почему он так говорит, ни понимать, что он прав. В итоге это разрушит их обоих. Если не в этой реальности, то в его голове.

— Я уже перебил достаточно, — на грани слышимости говорит он. — Не думаю, что это разбитое зеркало что-то изменит.

Он устало прижимается виском к холодной зеркальной изнанке.

— Может быть, пришло время, — шепчет он. — Я слишком живой, чтобы быть для тебя безвредным.

Изнанка запотевает от его дыхания.

*

Кровь капает с его рассечённых пальцев, падает на пыльный пол, но Луис не обращает внимания, тяжело дышит, упираясь руками по обе стороны разбитого зеркала. Двадцать пять на тридцать пять висят на стене их старого склада, покрытые крупными трещинами, искрящимися ледяными бликами разломов и матовой тёмной текстурой на месте вывалившихся кусков. Он смотрит на него — злоба пополам со страхом — и практически рычит:

— Да сколько можно?!

Луис вздрагивает.

Он тоже. Отшатывается в изнанке, перепуганный насмерть. Он никогда не говорил. До этого момента. Луис сглатывает вязкую слюну, чувствует, как саднят костяшки пальцев. Мир вокруг со всего размаха врезается в его восприятие, и он чувствует, как здесь душно, пыльно, жарко, слышит, как где-то снаружи в его машине надрывается мобильный, и видит проплывающие между ними золотистые в скудном вечернем свете частицы пыли.

Мобильник затыкается. Кто-то перестал его добиваться и заткнулся. Между ними повисает практически звенящая тишина. И тяжёлый гулкий рёв крови в голове, закладывающий уши.

Луис задаёт самый идиотский вопрос из всех, который можно придумать, и он отвечает очевидным, проводя изнутри зеркала пальцами по поверхности, пробуя кровь подушечками пальцев. Луис прикрывает глаза.

Он знал ответ заранее.

Просто не хотел этого признавать.

*

— Ты бы всё равно не смог сводить меня на вечерний сеанс классики ужастиков, — смеётся он. — Общество не одобряет связь между ближайшими родственниками, а я не одобряю ханжества, поэтому отсосал бы тебе прямо там. В самом дальнем ряду. Тебе бы понравилось.

— Заткнись, — беззлобно отмахивается Луис, но всё равно улыбается.

— Тогда перестань переживать, — предлагает он. — Давай ты просто отлипнешь от меня и пойдёшь спать.

— Я не хочу. Я не уйду отсюда без тебя.

Он вздыхает и печально смотрит на него. Сколько раз они вот так сидели, прижимаясь каждый к своей двери в стеклянной клетке? Он смотрит на Луиса, прикусывает губы и осторожно притрагивается кончиками пальцев к поверхности. Он хочет зарыться в эти волосы пальцами, сжать и потянуть на себя, почувствовать на себе вес его тела, почувствовать на себе его руки, ищущие прикосновения, сухие губы и взгляд, выжигающий его душу до остова, как он прижмёт его собой к полу, схватит за горло и позволит ворваться в свой разум. Но под пальцами стекло, и он безмолвно воет от невозможности ощутить своей кожей чужое тепло.

— Я хочу попробовать ещё раз, — вдруг шепчет он.

Он смотрит Луису в глаза. Обещает взглядом всё и больше, чем всё. Лишь бы получилось.

— Хорошо, — голос хриплый и тихий. — Но ты пообещаешь мне кое-что. И сделаешь это.

Луис смотрит на него вопросительно. Он мягко улыбается, и в его душе вместе с накатывающими опустошающими волнами отчаяния обрушивается и воцаряется покой.

— Если не получится, ты разобьёшь его. И не будешь жалеть.

Он продолжает блекло улыбаться, глядя, как ресницы Луиса становятся мокрыми.

*

Нет — отвечали ему каждый раз, когда он спрашивал. Нет, он не выглядел с совсем уж съехавшей крышей, ну да, не без странностей, но каждого из людей боги безумия чем-нибудь, да отмечают. Луис тихо фейспалмил, не продолжая разговора. Бесконечного, повторяющегося десятки раз.

Он насмехался над ним, глядя с каждой поверхности, которая могла отражать. Пытался заговорить, пытался объяснить, пытался показать. Я — это ты. Ты — это я. Мы — это мы. Луис ругался, злился на себя, его и свой отъезжающий разум и ненавидел его с каждым взглядом в зеркало всё сильнее, пока его не придавило к земле и не выбило весь воздух очередным днём.

Накатывало. Хватало за горло и душило. Один во всём мире, полый, пустой, живой, но без души. Автоматические движения. Вопросы без ответа. Порочный круг ненависти к себе. Одиночество, холодная, воющая пустота и всеобъемлющая, всепоглощающая, бесконечная горячая боль.

— Эй. Хватит. Ну хватит. Всё не так плохо, я же с тобой, да?

Он ехал — уже не отражая, куда — по хайвею, когда встретился с ним взглядом в этом чёртовом зеркальце. Через две секунды он выкрутил руль и съехал в сторону; впереди и позади него взвыли гудки машин, громко проклиная очередного поехавшего на дороге, а он остановился и просто смотрел, не обращая ни на что внимания, видя и воспринимая только это единственно существующее.

Сочувствие.

Тепло.

Взаимопонимание.

Домой он вернулся под утро. Сварил кофе, выполз на балкон и уставился на ещё не оживший после сна чужой город. Он прислушивался к себе и пытался понять, почему исчезло чувство, что он инороден этому миру и одинок, но так и не пришёл к однозначному ответу. И уже засыпая на жёстком, неудобном диване, отстранённо глядя на заживающие шрамы на своей руке, услышал совсем-совсем тихое:

— Спи крепко.

Луис не был до конца уверен, откуда именно доносился шёпот. Из зеркала, висевшего на стене, или из его собственной головы. Но он прикрыл глаза, погружаясь в темноту, и ответил так же едва слышно:

— И ты.

*

— Я хочу сказать кое-что. На тот случай, если у нас не получится… ну, и… Я хочу, чтобы ты знал.

Луис стоит перед ним — идентичным, решительным, ко всему готовым и таким, таким восхитительно смелым, и не может выговорить ни слова. Он цепляется взглядом за любую деталь, он пытается его запомнить именно таким. Уверенным, сильным и жёстким. Он не верит, что всё может закончиться просто так. Словно ничего и не было.

— Я не разобью его, — выходит дрогнувше, хрипло и в нос. Ну что за хуйня, совсем взрослый ведь, за тридцатник же перевалило, а глаза только так мокрые. — Я же сказал, я не уйду отсюда без тебя.

Он меняется в лице и улыбается. Луис запоздало понимает, что разбивает его броню снова и видит, что скрывается под хлёсткими словами, усмешками, ухмылками, колкостями, недвусмысленными намёками, холодными взглядами, грубыми насмешками и решительностью. Луис мотает головой: нет, нет, просто ничего не говори. В ответ он прижимается лбом к зеркальной изнанке. Вздыхает, задерживает дыхание. И тихо-тихо выдыхает:

— Я сведу тебя с ума, если не прекращу быть с тобой вот так. Я хочу выбраться. Но не хочу, чтобы ты… — он снова осекается, качает головой, и улыбка медленно выцветает с его лица. — Мы слишком далеко зашли.

— Это не то, что ты хотел сказать, — блекло возражает Луис.

— Не это. Нет.

Он поднимает на него взгляд, щурится, словно от боли.

Луис понимает, что они оба, скорее всего, прокляты. Он не может объяснить иначе, почему он влюблён в свою самую тёмную часть, а она отвечает ему взаимностью.

*

Посреди ночи Луис просыпается, чувствуя соль на своих губах. Он до крови закусывает щёку, ощущает металл на языке. Ругается ещё сильнее и прячет лицо в сгибе локтя.

Снова.

Снова.

И снова.

Резкие ритмичные движения. Во внутреннюю сторону бёдер врезаются тазовые кости. Он весь твёрдый, горячий, стонущий, он течёт, перед лицом всё размывается, он ловит взглядом смутный силуэт, а ртом — дрожащий воздух, и уже готов вырваться из тонкой рвущейся материи изнанки в своей голове, как он хватает его пальцами за подбородок и с силой поворачивает его лицо к себе.

Серая синева перед грозой. Марево рассеивается, и Луис видит его до ужаса чётко. Скулы, губы, капли пота на лбу и висках. Он тянется к нему, прижимается ко лбу губами.

Соль на языке.

Горячие волны изнутри его тела.

Снова, снова и снова…

А потом он просыпается. Кусает изнутри щёку, которая уже не заживает, ругается и утыкается горящим лицом в подушку, пряча стыд, страх, вожделение и глубоко-глубоко запрятанное, тщательно скрываемое от самого себя чувство восторга пополам с обречённостью.

И где-то в этой темноте, наполненной тяжёлым, перенасыщенным близостью, красным сумраком и толикой страха и отвращения к самому себе воздухом, он поднимается, подходит к зеркалу и ждёт; он смотрит на него — взгляд тяжелее, чем воздух, тяжелее, чем мысли, сжирающий свет обсидиан вместо зрачков.

— Ты был там?

Луис задаёт этот вопрос в первый и последний раз. У него подкашиваются колени, когда он слышит ответ, а руки сами собой упираются в стену. Дожил. И прежде чем оторваться от зеркала и воплотить в реальность желание разбить это чудовище на осколки, Луис на мгновение чувствует где-то в чёрных водах на невообразимой глубине: это так взаимно.

Снова.

Снова.

И снова.

Всё плывёт пред глазами, а он предлагает закрепить этот союз. Поднимает руку изнутри своей изнанки и прижимается к поверхности ладонью. Луис смотрит на него целое мгновение перед тем, как решиться.

Пальцы встречают холодное стекло.

Луис — встречает тихий, едва различимый в тишине осторожный вопрос:

— Ты бы… хотел?

Луис скалится, запрокидывает голову и истерично всхлипывает. Затем утыкается горячим лбом в зеркало и выдыхает, расплавляя воздух между ними:

— Сильнее, чем ты думаешь.

Его глаза загораются. Луис дрожит, чувствуя себя по-настоящему уничтоженным, возвращается в кровать и закрывает глаза. Кто-то говорил, что восприятие себя привлекательным зависит от того, хочешь ты себя или нет. Нахуй. Нахуй всё это. Луис тихо рычит в потолок ругательства, зажмуривается и позволяет ему — впервые — прикоснуться к своему разуму.

Он хочет его.

На него обрушивается мощный, выбивающий дух поток мыслей, желаний и эмоций такой силы, что Луис хватается пальцами за простыни, сжимает, тянет на себя, ткань натягивается и скрипит. Горячо. Пальцы на ногах поджимаются, и Луис задыхается, не понимая, проваливается ли снова в сон или это его воспалённое воображение играет с ним в очень дурную, развратную игру.

Да, он хочет его.

Наутро он просыпается. Разбитый. Но счастливый. И из зеркала на него смотрят усталым, невыспавшимся, но абсолютно идентичным взглядом. И он хочет этого снова, снова и снова, и получает — в этих снах он выбивается из сил, но больше не чувствует проклятого холода.

На вопросы, что с Луисом творится, Луис отвечает стандартно уклончиво: пишет альбом, всё стабильно — стабильно мучаюсь, стабильно пью, стабильно едет крыша. Предположения варьируются от самых обычных, до самых невероятных, пока Луис не прибегает к самому действенному методу — ты-действительно-хочешь-об-этом-знать? Глаза в глаза — прямо, едва насмешливо улыбаясь, не мигая. Вопросы отпадают мгновенно, и Луис чувствует себя немного спокойнее.

Его выдержка летит к чертям, когда он смотрит в зеркало. Тогда ответы становятся сбивчивее. Дыхание — тяжелее.

Луис понимает, что абсолютно безнадёжен.

*

— Перестань. Не нужно. Я слышу, о чём ты думаешь.

Он смотрит на Луиса с застывшим отчаянием в глазах. Возможности оборачиваются широкими равнинами пустоты, на которых вместо ветра резвится страх. Луис выдерживает этот взгляд и шепчет ещё тише:

— Я не буду против. Мне больше не страшно.

Это заставляет его отражение дрожать. Он хватается за воздух — руками, ртом — и не может выдохнуть. Луис больше не скрещивает пальцы. И не раздумывает. Просто протягивает руку вперёд.

— Иди ко мне, — просто и тихо говорит он. — Просто иди ко мне, я хочу, чтобы ты был рядом.

Луис позволяет. Кончики пальцев замирают в миллиметре от зеркала, и он смотрит ему прямо в глаза. Давай. Сделай это. Просто возьми меня. В любом из смыслов. Он протягивает руку в ответ, и Луис, сделав последний шаг вперёд, вздрагивает всем телом, больше не ощущая препятствия, переплетая с ним пальцы накрепко и силой дёргая его на себя.

Ноги не держат. От такого рывка они падают — падают, падают, падают — и Луис, не веря, хватается за него. Затылок встречается с полом, боль вспыхивает ослепляющей вспышкой, и на мгновение Луис умирает от страха и паники, когда не чувствует ничего вокруг — нет, нет, нет! — а потом на него обрушивается чужое тело, тихие ругательства и — пронзительный взгляд тёмных глаз, когда он с силой поворачивает его лицо к себе.

Словно во сне.

Словно во сне.

И точно так же, словно во сне, он тянется к нему, чтобы ощутить под пальцами колючую щёку, его всего трясёт, рука дрожит, а зубы стучат. Сейчас он дотронется до него и почувствует вместо тёплой кожи холодное стекло. И проснётся, утыкаясь лицом в мокрую подушку, снова сдерживая всхлипы.

Ладонь гладит его скулы, шею, Луис ведёт ею вверх, зарываясь в волосы на его затылке. Сжимает. Тянет на себя.

Это отрезвляет сильнее, чем удар в лицо.

Распахнутые глаза. Проблеск понимания. И невыносимая серая синева.

Луис распахивает губы, силясь выкричать всё, что рвёт сейчас изнутри на части его душу, но не успевает, и терзающие его эмоции перерастают из слов в тихий стон, когда его губы накрывают поцелуем. Где-то в бесконечном океане их смешавшихся чувств и прикосновений мелькает запоздалая мысль: оторваться, остановиться, убедиться, посмотреть в глаза, заглянуть в зеркало. Луис чувствует на своих губах его усмешку, он улыбается, и в сознании скользит тёплое шелестящее эхо — успокойся, всё хорошо, я рядом, живой, реальный, а затем — отрывается. Мажет по щеке большим пальцем. Поднимается и протягивает руку, и когда Луис садится рядом с ним, прижимается к его скуле виском и указывает на зеркало.

Луис не понимает, почему дрожит. Не холодно. Наоборот, всё тело в огне, да и мысли тоже. Он не может оторвать от них взгляда: это просто отражения. И ничего больше.

— Эй. Эй… — тихо шепчет он, утыкаясь лицом в его шею. — Перестань. Выдохни. У нас получилось, Мягкий. Ну же. Иди сюда…

Губы жжёт, когда Луис поворачивает голову и склоняется к нему.

Позже он окончательно выгорает, когда его ладони забираются под одежду и неторопливо изучают его тело, а потом чувствует себя таким невыносимо живым, ощущая зубы на своей шее, горячую, тупую боль и резкие ритмичные движения, и перестаёт задумываться. Закрывает глаза, запрокидывает голову, сжимает в пальцах простыни. А потом с каким-то странным восторгом резко вцепляется ногтями в его спину и с силой ведёт вниз, оставляя на коже красные полосы.

Он стонет — не разобрать, от боли, от удовольствия. Хватает за запястья. Заводит руки над головой.

На мгновение замирает в нём. Склоняется чуть ближе, заглядывает в непроглядные, перенасыщенные желанием глаза. И тихо шепчет.

Луис подаётся к нему — ближе, ближе — и, утыкаясь губами в его щёку, шепчет идентичный ответ.

*

Сумрак и сигаретный дым. Полупрозрачные, обнимают их и вырисовывают в безмолвии и спокойствии. Они оба плывут и утопают в складках сбитых мокрых простыней, и Луис прижимается щекой к его плечу. Снова. Их первый момент словно попадает в таймлапс — повторяется, время от времени расходясь в продолжении с изначальным, но всегда начинаясь с одного и того же. Пальцы в волосах, сухие губы накрывают его собственные, Луис хватает за одежду и тянет на себя. Не встречает сопротивления и отторжения. Подминает под себя, вжимает в поверхности своим телом. Или мечется под ним сам.

Они оба продолжают падать, но Луис не чувствует себя таким одиноким, как раньше.

— Уже придумал идею для видео? — тихо спрашивает он, обводя подушечками пальцев его татуировки. Луис так и не понял, что в этом такого притягательного, но ему нравятся эти почти осторожные прикосновения. — Скажи, что да. Мне интересно.

Луис прикрывает глаза. Запись альбома вымотала его вконец, но запись — не самое страшное. В мире вообще не так много вещей страшнее тех, что покоятся в человеческих безднах. Луис видит свою. И спит с ним в одной постели, не выпуская из объятий и не вырываясь из них сам.

Зная, на что эта бездна способна. И как много в нём самом оказалось демонов.

— Зеркальная поверхность, — шепчет Луис в ответ. И, обнимая его и устраиваясь у него на плече, добавляет, улыбаясь: — И ожившее в ней отражение, которое решило меня прикончить.

Он чувствует, как его стискивают сильнее. Луис приподнимается над ним, долго смотрит в глаза. Прикасается к лицу кончиками пальцев.

— Ты сошёл с ума, — он усмехается, и ладонь мягко ложится Луису на затылок.

— А тебе не всё равно?

Луис с нежностью смотрит на смеющегося двойника, а затем наклоняется и на пробу целует его горло. Кожа терпкая на вкус, и он покрывает его шею поцелуями, прихватывает зубами. Вжимается в него бёдрами. Снова. Он хочет его, хочет сильнее, чем сам думает, не понимая, почему спустя недели не успокоился и не насытился, он любит его, и в этом чувстве не видит ничего неправильного или постыдного.

Он тянет Луиса на себя, обхватывая ногами его бёдра. Заглядывает в глаза и улыбается одним взглядом.

— И я тебя, — едва слышно говорит он Луису, и взаимность согревает изнутри всё их существо.