Грех

На клиросе стоять тяжело — устают ноги, устает голос. От курящегося ладана болит голова. Приходить к ранней ещё тяжелее. Стоять на отпеваниях почти невыносимо — особенно раньше, лет до пятнадцати. После первых раз пяти её колотило в истерике. Последняя истерика закончилась тяжелой пощечиной от Павла и тихими словами о том, что она помогает умершему и его близким. Первые голоса взлетают к куполу и пробивающемуся через узкие окна свету. Вторые остаются на уровне клироского балкона.

— Иулия, ты сегодня молодец, — говорит матушка. Матушка женщина добрая, матушка часто платит ей надбавку. Надбавку Юля прячет в лифчик, забегая в туалет — обычную плату у неё забирают, говоря, что деньги только развращают юный ум. Деньги в комнате Юля прячет особенно тщательно — раньше была не столь аккуратна, пару раз их находили и пороли так, что мать потом писала в школу записки о том, что она болеет. Проверять сколько ей удалось насобирать сотками и пятидесятирублевыми купюрами Юля боится — именно в эту секунду могут зайти в комнату, а положить обратно чуть отходящий подоконник и вновь заставить его цветами, она не успеет. Страшнее всего было однажды открыть тайник и увидеть его пустым. Иногда Юля молилась, чтобы этого не произошло. Также страшно от того, что найдут другой тайник — с решебниками по егэ, потому что для поступления в училище при той же лавре, где сейчас на священнослужителя учился Пётр, не нужно ничего, кроме базовой математики и русского. Учение семья одобряла, а вот школу — нет. Она уговорила позволить ей остаться до одиннадцатого, умоляла не переводить её на домашнее — трое младших никогда в школу даже не ходили. Если бы не школа, Юля бы забыла, как звучит её имя. Если бы не школа, у неё не было бы даже призрачной надежды отсюда сбежать. 

«Школа — зародыш греха», — говорит Павел и поджимает губы, глядя на неё осуждающе. Мама кладет ему руку на предплечье и просит не начинать вновь. Через тонкие стенки после вечерней молитвы ей иногда удается услышать их разговоры — и про то, что она и так грешница, и всю жизнь ей была, и про то, что чёрную суку сколько не мой — белой не сделаешь, и про то, что её надо скорее выдать за Петра, потому что семейная жизнь может сделать её человеком.

Не человеком, а чёрной сукой, по мнению Павла, её делало то, что она была рождена во грехе и жила без крещения до двенадцати лет — до тех пор, пока мама не сказала аккуратно, что встретила хорошего мужчину. Хороший мужчина и правда оказался хорошим к маме. К Юле он особенно не придирался, только уговорил её крестить ещё до венчания. После — предложил отдать девочку в церковный хор. Еще немного погодя сказал, что стрижки выше плеч для девы также непозволительны как и юбки выше колена. И брюки. К шестнадцати Юля не могла найти в своём шкафу ни одной пары джинс — школьная форма — плиссированная безразмерная юбка, длинные скромные платья, большие серые свитера, платки.

Греховным стало даже Юлино имя, поэтому все вокруг стали называть её, как сказал священник при крещении. Иулия звучало мерзко и инородно, но она не сопротивлялась. Также как и не сопротивлялась длинным юбкам и долгим спевкам.

Подделанная материнская подпись в бланке о выбранных экзаменах похожа на тонкий росток надежды. 

Юля учла почти все — кроме того, что надо будет ехать на эти экзамены. Перед первым она лжет, что это простая подготовка. На втором — прокалывается. 

Павел кричит долго, пару раз дёргает за косу, принуждая опуститься на колени и молиться за свою греховную лживую душу.

В следующее же воскресенье он стоит и внимательно смотрит, как Юля исповедуются. Разыграть раскаяние — легко, изобразить вырывающиеся из глаз слёзы — ещё проще. Раз её считают грешной дрянью — она ей и будет. Выпускного, её, ожидаемо, лишают. Платье — скромное, закрытое, но красивое — отдают кому-то из прихода. Юля почти не злится. Юля ждет результатов экзаменов. К компьютеру Павла её не подпускают, кнопочный телефон в сеть выходить не дает. Юля лжет про то, что ей необходимо сдать книгу в библиотеку.

Слезы текут настоящие — баллов достаточно. Баллов должно хватить. Она сможет сбежать.

Документы в лавру мать с Павлом решают везти в пятницу. Юля перекрещивается и громким шёпотом молится за успех в поступлении — так, чтобы Павел слышал.

Бежать надо в среду, чтобы к утру её и след и простыл. Первый автобус в город по расписанию в пять тридцать утра.

Юля не уходит спать раньше обычного — это может вызывать подозрения. Юля хвалит себя — она разумно взяла свой аттестат за девятый класс, когда пошла на вручение нового — протянуть матери такую же красную корочку было проще простого. Школьный рюкзак небольшой, но все, что было нужно в него помещается. Паспорт она украла из ящика Петра ещё неделю назад. Вещей — самый минимум. Несколько кофт, белье, пара юбок и носки. Самое страшное — снимать подоконник. Свет зажигать опасно, малейший шорох в спящем доме может сорвать все. Половица тихо скрипит. Юля застывает. Дышать страшно, сердце стучит тревожно и громко. Юля выжидает несколько липких душащих секунд. Подоконник ложится на кровать тихо, пружины даже не скрипят. Юля позволяет себе выдохнуть — деньги оказались на месте. Денег много, достаточно много — ей хватит доехать до города. Их также достаточно, как и баллов для поступления. Деньги надо было класть в самый низ, но об этом она думает слишком поздно. Бумажки недовольно хрустят. Юля с ужасом прислушивается к каждому шороху. Рюкзак тяжелый и набит почти до отказа, но его тяжесть ощущается скорее как крылья. Окно открывается с тихим скрипом, и Юля делает то, чего не делала искренне уже несколько лет — перекрещивается на иконы в углу.

Затыкает одним из платков щель окна, чтобы ночной воздух не разбудил никого, и удовлетворенно кивает сама себе и темному безлунному небу. Пока все идёт так, как она планировала. Как она планировала долго-долго. 

Осторожно, по карнизу, до водосточной трубы. Там — прямо на мамину клумбу. Желание растоптать цветы, которая мать так лелеет, она перебарывает. Лает соседская собака. Юля кутается плотнее в свитер и перелезает через забор, забравшись на дровницу.

Ночь выдалась прохладная, ветер хлещет по лицу, рюкзак бьет по спине. Неудобные, но очень скромные балетки натирают ноги. Юле хочется кричать от радости. До города, ей надо добраться до города как можно скорее, а там — сесть на другой автобус, ехать в Москву. Она справится. Она с этим справится. Небо сереет, Юля надеется, что до дальней остановки — на ближнюю идти опасно, она доберется раньше автобуса. Юля надеется, что её отсутствие обнаружится не раньше того, как она оплатит проезд. Остановка совсем пустая. Юля прячется за ней, выглядывает боязливо, опасаясь каждой машины. Времени она засечь не может — телефон отключенным лежит на дне рюкзака. Сердце продолжает колотиться тревожно и громко.

Ей нет восемнадцати — восемнадцать ей исполнится через два дня. Через три она пойдёт подавать документы. План не идеален — ей негде жить, но почти половину дня она хотя бы сможет поспать в автобусе — ехать нужно далеко. Автобус выползает из-за поворота медленно, неторопливо. Он, в отличие от Юли, никуда не спешит. Руки, протягивающие деньги, дрожат. Юля прислоняется к окну.

Если они и начнут искать её сейчас — сперва осмотрят дом. Сперва постараются позвонить кому-то из друзей — хотя отлично знают, что друзей у неё нет. Потом поспрашивают людей на ближней остановке, потом Павел заведёт машину и поедет искать её в городе. Мама, конечно, останется дома, с детьми. К этому моменту Юля будет уже ехать в Москву.

Она закрывает глаза на секунду, просыпается то ли от остановки, то ли от криков о том, что она грешная неблагодарная дрянь. Крики приснились — в автобусе тихо.

На автовокзале людей немного, а автобус уезжает через десять минут. Юля почти не верит в свою удачу. Хотя ей причитается, удачи до сегодняшнего дня в её жизни было немного. 

Юля опять закрывает глаза, видит слезы матери — настоящие или как её исповедальные разобрать не удается — крики Павла мешают. Павел кричит, что она будет вечно пребывать в аду, и что потащит за собой мать и его самого, потому что добела чёрную суку отмыть так и не вышло. Павел тащит за косу к иконам и бросает на каменный пол храма прямо перед батюшкой. Павел замахивается ремнем, и Юля открывает глаза. Электронные часы в передней части автобуса красно светят свободой. С каждой минутой она все дальше. Юля решает, что ей нравится этот красный — этот красный блестит отголосками пожара горящего прошлого. Пейзаж за окном незнакомый. Женщина на соседнем сидении ест пирожок, и Юлю немного мутит — ужинов её лишили на месяц за её ложь. Она не ела почти сутки. Ехать ещё несколько часов. Перед закрытыми глазами — удивленная матушка спрашивает у матери, почему Иулия не пришла на спевку. Юля старается держать глаза открытыми — Павел был не прав, в аду она уже провела почти треть жизни. А если за её грехи и им суждено там и оказаться — то Юля с удовольствием нагрешит ещё немного. Она жалеет, что не растоптала цветы на клумбе.

Москва похожа на пасхальную службу — людей много, повсюду толчея. Юля не знает, куда должна идти. Юля идёт в Макдоналдс — в городе он тоже был, его открыли, когда ей было тринадцать, одноклассники часто туда ходили. Её не пустили ни разу.

Юля просит то, где побольше мяса, и молочный коктейль. Сегодня постный день, и она собирается нагрешить за всю жизнь как можно скорее. Тошнить начинает только больше, но после нескольких больших укусов это проходит.

На столбе на переходе короткое рукописное объявление: «койко-место, недорого, посуточно» и снизу номер телефона. Почерк Юле кажется приятным. Телефон со дна рюкзака доставать страшно, страшно показать деньги, которые в нем лежат. Ещё страшнее его включать. Юля звонит быстро, воровато, так, чтобы неотвеченные двенадцать от матери не сообщили, что абонент в сети. Перед тем, как снова его отключить, Юля замечает сообщение от Павла. «Не о всех вас говорю; Я знаю, которых избрал». Юля поднимает голову почти гордо.

Женщина, которая открывает ей дверь, оказывается низкой и полной. Ведёт в маленькую кухоньку, наливает чай.

— Тебе восемнадцать-то есть? 

Юля решает, что врать здесь смысла нет. 

— Через два дня будет. 

— Родители? 

Юля кивает. 

— Смотри. Если что, ты меня клятвенно заверила, что совершеннолетняя. И вообще наврала мне с три короба. Никакой ответственности я нести не собираюсь. Вот тебе постельное белье, твоя койка верхняя у окна. 

В квартире, где живёт десять человек, Юле находится не хочется, но выходить на улицу страшно. Её могут искать. Как только ей исполнится восемнадцать, она купит новую сим-карту, а эту выбросит, не включая телефон. Юля спит в обнимку с рюкзаком.

Просыпаться ей легко — крики Павла и замах его ремня будят надёжнее будильника. 

В приёмной комиссии людно, и Юля оставляет миллион своих подписей. Ставит галочку напротив общежития. 

В квартиру возвращаться не хочется, Юля думает, куда ей пойти работать, чтобы деньги, перекочевавшие из лифчика под подоконник, а из-под него в рюкзак, не растаяли слишком быстро. Объявление на парикмахерской о покупке волос вызывает в Юле трепет. Парикмахерша спрашивает, не жаль ли ей стричь такую красоту. Юля просит покороче. 

Половину суммы она откладывает — как раз должно хватить до зачисления. Часть тратит на сим-карту, старая коротким цветным проблеском падает в реку, опережая на несколько секунд серебро тонущего в мутной воде крестика. В секонд-хенде Юля берет за бесценок узкие штаны и майку с оголенными плечами.

Из дома лишний раз она все также выйти боится. В день зачисления спрашивает у хозяйки квартиры разрешения посмотреть с её телефона список поступивших. 

В день своего переезда в общежитие покупает ей букетик цветов — цветы дешёвые, но Юля знает, что она поймёт. Хозяйка целует её в обе щеки и просит заходить на чай. 

Юлины руки в открытой майке мёрзнут, и она покупает себе яркую и легкую куртку, трятя на нее почти все деньги.

Соседка по комнате предлагает выкурить сигарету, и пока Юля глотает больше воздуха, чем дыма, предлагает выпить пива за знакомство. 

В супермаркете Юля забредает в отдел косметики и спрашивает: 

— Может, покрасишь мне волосы? 

Краска такая же красная, как цифры в автобусе. 

Юля смотрит на ползущую по ленте краску и банку пива.

Павел ошибался, называя её грешницей. 

Она и есть грех.