в квартире было холодно.
непогода за распахнутым окном тягучими шагами переползала в пятиэтажку далекого подмосковья, казалась большой тучной кошкой, которой стоит ступить лапой — и растекается ее шаг россыпью капель моросящего дождя. хозяйские цветы несчастно качаются на сквозняке, труся мясистыми листьями и жидкими соцветиями; то ли пытаются поймать летящие капли, то ли стараются убежать из-под них. киру, в целом, не имела значения причина. по крайней мере, наблюдение за треморными цветами — успокаивает и заставляет забыть о собственном, треморе-то.
он взял четыре дня отпуска и сбежал — хотел подальше, за урал, к примеру, в какую-нибудь таежную деревеньку, но ему и так со скрипом подписали это жалкое заявление, всем своим видом давая понять, что его и из этих выходных выдернут, как пить дать. кир и не надеялся на то, что он может побыть в покое больше двух дней — мингер, видимо, плевал на то, что кир нихера не железный. а может, они про это даже и не думают.
кир сидит в маленькой кухне советского времени — небольшой холодильник, клеенка на стенке, разрисованная вазонами с фруктами, старая газовая плита, выглядывающие бледно-желтые обои в цветочек, отслоившиеся от углов. старые тумбы из деревоплиты чутка поцарапаны и выцвели, но не выглядят сильно старыми или негодными. кир вспоминает, что такой тумбой и убить можно запросто — тяжеленная, с него самого весом, а может и больше. кир запрокидывает голову и макушкой стучится о скрипящую дверцу, никогда до конца не закрывающуюся — сколько сюда он не сбегает, всегда она была перекошена, и чинить ее было некому. кир не в счет, кир здесь только и делает, что иногда ночует и напивается, если совсем все плохо, да платит хозяйке, когда находится в квартире — та все равно ее не сдает уже давно, а продать не получается. кир и пользуется.
банка пива — полная почти — уже выдохлась и конденсат стек на пол; старый линолеум, протертый носками и прожженый бычками мальборо и сотки. кир думает: нужно протереть, чтобы не вспучился потом, чтобы от теть лены не получить пизды за — опять — испорченный пол на кухне, чтобы кухня, и так старая да обшарпанная вся, не выглядела еще хуже.
кир чувствовал единение с этой кухней, старой и маленькой.
входная дверь однушки скрипит из коридора, вызывая еще один порыв сквозняка по холодному полу — кир не закрывает дверь, его перья и так раскиданы по всей квартире, ему — герой номер один, ха — бояться нечего.
кир ждал.
— цыпленок, ты тут?
голос темы словно прокуренный: хрипящий, шипящий, низкий; кир читал «голова профессора доуэля» и всегда считал, что головы те такими-то голосами и разговаривали. кир хочет ответить: позвать, спросить, узнать — но силы словно высосало сразу, как только начали скрипеть древние петли, давно не смазанные. кир завалился на бок, чуть не задев рукой пустую мусорную корзину рядом с раковиной.
в коридоре раздается хлопок двери, гулко стучат по полу скинутые в коридоре кроссовки — вместо них теперь шлепают домашние тапки. шуршит бумажный пакет; кир забывал покупать еду, когда сбегал на выходные. он и заходил только в кб на углу дома за сигаретами и пивом, потому что там его знают, как какого-то москвича, приезжающего к своей тетке время от времени. киру и лучше, что его истории поверили.
перед глазами кира, лежащего на полу головой к холодильнику, возникли тапки с замызганными кроличьми ушами. артем вздыхает — кир не видит, чувствует, как тот ставит пакет на стол возле стены, закрывает распахнутое окно, убирает со стола полную пепельницу и идет в гостиную, за пледом и подушками. пледом этим, связаным когда-то еленой ивановной, он укутывает лежащего кира, что-то бормочет обоженными губами — наверняка опять сетует на его глупую привычку выстуживать комнаты — укладывает подушки под его голову и убирает пиво на раковину. потом молча открывает холодильник, цокает недовольно и раскидывает еду из пакета — из пятерочки, кир заметил серый рисунок на бумаге.
— ты ел сегодня? — тема звучал, как обеспокоенная мать, которой у кира никогда не было. тот не отвечает. — тебе наггетсов?
кир, кажется, кивает, елозя щекой по линолеуму. он так устал.
артем видит и садит кира на полу, чтобы подойти к микроволновке и плите. руки у темы горячие, как обогреватель зимой; сухие, мозолистые, пальцы длинные и тонкие, с выраженными суставами. кир сползает на его ноги, греясь через мокрые от дождя штаны. тема кидает коробку с наггетсами в микроволновку и ставит на разморозку, достает кастрюльку с посудочной полки и наливает в нее воду из фильтр кувшина, туда же — макароны-улитки; как кир любит. плиту разжигает зажигалкой, валяющейся на тумбе рядом с пачкой — свой огонь он, кажется, не особо жалует использовать в бытовых нуждах — и ставит кастрюлю, засыпая туда сразу соли.
кир тихо сопит, дремлет почти даже, пока тема возится с плитой и курицей. он не может позволить себе сон сейчас: отрубится на полсуток, а артем и так не часто видит его из-за работы в минестерстве и вечных внеурочных патрулей. кир не спал, кажется, последние дня три: перед маленьким отпуском его завалили бумагами и сменами, пришлось держаться на одном кофе и энергетиках, чтобы не свалиться на какого-нибудь гражданского прямо в полете.
ноги у артема тоже очень теплые; сам артем, кажется, живая человеческая батарея, и не только из-за его огня под сухой кожей. кир млеет и плотней укутывается в плед, рукой тянется к пачке на краю столешницы. кир, вообще-то, не особо любит курить — ему вбили в голову отвращение к любым нездоровым привычкам еще в кадетке, когда ремнями армейскими, с тяжелыми бляшками, секли любого, у кого находили пачку или видели за территорией с алкоголем. но ему, впрочем, всегда было на эти правила как-то похуй.
тема отвлекается от готовки и ерошит голову закуривающему киру, как цыпленку. тот и правда весь какой-то цыпленок — блондинистые волосы словно птичий пушок, только сальные от укладочных гелей и лаков, уголки глаз темные, ярко выделяют янтарные радужки. только вот крылья, жаль, красные, кровью будто пропитанные. неприятно.
кир тушит об пол второй бычок, когда артем достает тарелку и ставит ее на стол, полную макарон и наггетсов. из холодильника он достает сырный соус — в последнее время кир не жалует ничего красного в еде — и кладет его на стол.
— вставай, цыпленок, — тема присел рядом и ласково гладит его по щеке, заглядывая в глаза, — тебе поесть надо.
кир есть не хочет, но встает и плюхается на стул. рядом садится артем, держит в руках банку сидра и какую-то шоколадку. наверняка он ее отхватил по акции — думает кир и слабо улыбается, благодарно тычась своим носом в его еще целую щеку.
кир кое-как съедает половину. аппетита нет совершенно, но артем, просяще смотрящий ему в лицо, вынуждает съесть хоть что-то. кир отодвигает тарелку с макаронами и ложится на плечо темы. от него всегда пахнет теплом: горящей травой, духотой летней и сухим песком, ветром разлетающимся по дорогам. киру тепло, и он обнимает артема, замершего с пустой банкой в руке.
— спасибо. — что ты есть, что ты рядом и все еще не бросил меня здесь одного — хочет сказать еще кир, но молчит, лишь теснее прижимаясь к обоженной коже под старой майкой.
артем отмирает — он, кажется, и сам понял, что хотел сказать кир дальше, поэтому ерошит его волосы, прижимаясь сухими губами к чужому виску.
— не за что говорить «спасибо». лучше бы ел нормально, а не как птичка дохлая, дурень.
артем обнимает его в ответ — трепетно, бережно, словно кир и вправду не из железа весь, а мягкий и теплый, легко ломающийся, с остающимися следами на коже и мясе.
как человек.