Камни не увядают. Камни разрушаются.
Под действием воды, ветра и перепадов температур.
Гуйчжун не была камнем, но рассыпалась пеплом и пылью.
Впрочем, в этом и был источник ее сил, и она вернулась к тому, с чего начала.
Камни не стареют. Камни разрушаются.
Под действием воды, ветра и перепадов температур.
Аждаха был камнем, и Чжунли смотрел на то, как угасает и распадается на части его тело и дух. Дух не так крепок, как вполне физический камень. И Аждаха забыл то, за что сражался, и тех, с кем вместе сражался. Забыл о своем долге и контракте, забыл о том, как любил этот мир, залитый светом, и то, как он об этом свете мечтал, и забыл о том, кто ему эту мечту подарил.
Камни не умирают. Камни разрушаются.
Под действием воды, ветра и перепадов температур.
Под действием воды, ветра и перепадов температур камень медленно крошится, становясь песком и пылью.
Чжунли годами ищет в себе признаки разрушения, но смог найти в себе лишь усталость. Он помнит все, с тех пор как начал осознавать себя отдельно от темных каменных сводов пещер, где в подземных водах проходил через свой цикл роста от яйца до разумной жизни. Никто бы не стал его обвинять в том, что он едва может вспомнить бесконечный дрейф во тьме, прежде чем инстинкты сказали ему, что пора подниматься на поверхность.
И он помнит, как впервые солнце обожгло его не готовые к свету глаза. Помнит, как еще несколько лет верил, что день предназначен только для сна, потому что солнце замечательно согревало, и было так хорошо дремать, ощущая, как чешуя впитывает тепло, щедро разливающееся с небес.
Он помнит, как впервые услышал песни Гуйчжун.
Помнит их первый договор.
Гуйчжун, подобно талантливейшему скульптору, высекла из него того, кто он есть сейчас. Она подарила ему знания и даже нынешний облик. Сколько бы он ни менял свою внешность, мешаясь с людьми забавы ли, дела ли ради, он всегда возвращался к тому телу, что носил сейчас. Потому что помнил, как следуя наставлениям Гуйчжун, впервые стал человеку подобен.
И он знал, что вид его наиболее Гуйчжун был приятен, она сделала его таким, каким хотела видеть.
Наверное, тогда-то он и перестал быть только драконом. Гуйчжун посеяла в нем семя человечности и высекла из драконьего тела готовый для него сосуд.
Но к человеку не она его приблизила. Лишь сточила самые острые углы. Его идеально отполировало время, сначала выточив идеального правителя для новой страны, а потом оставив от него одну лишь скорбь.
Говорят, когда люди оказываются в одиночестве, они становятся добрее.
И потеря Гуйчжун сделала его мягче. Когда она была рядом, он мог позволить себе быть беспечным. Ведь он был в их дуэте силой, защищая хрупкую и мудрую Гуйчжун и их народ. Ему не нужно было думать о хозяйстве, посевах, запасах, ему нужно было думать о том, чтобы сегодня, завтра и через необъятный промежуток времени это место никто не уничтожил. Теперь нужна была в том числе и дипломатия, потому что, Гуйчжун, как оказалось, защищала со своей стороны Лиюэ не только баллистами, но и договорами с соседями.
Контракты - это то, что тысячелетиями защищает Чжунли и Лиюэ. Когда разумные существа встречаются, обговаривают что-то, приходят к общему мнению, рождается контракт. И он видел в них единственное для себя спасение от сложной природы окружающих его существ. Они ставили друг другу условия, назначали цены, обговаривали все до мельчайших деталей, и если обе стороны исправно исполняли свои обязательства, все было прекрасно. Чжунли пребывал в спокойствии и уверенности в своих взаимоотношениях с другими существами. А если контракт вдруг был нарушен, то он имел полное право уничтожить мошенника.
В одной руке он держал копье, карающее зло, а другой он направлял свой народ к процветанию.
И каждый раз, видя очередное чудо мира, он думал: «Гуйчжун бы это понравилось». Но ее больше не было.
И память его феноменальная не позволяла забыть ни о скорби по ней, ни о любви к ней.
Чжунли помнил, как трудился рядом со своим народом, своими руками возводя ассамблею Гуйли, как знал каждого своего человека. Просто знал: чем живет, что любит, о чем мечтает.
Чжунли помнил, как твердой рукой руководил строительством гавани Лиюэ, не стремясь узнавать о людях больше, чем нужно для ведения дел.
Чжунли помнил, как правил Лиюэ, спускаясь к людям лишь раз в год, и как тайно выходил к ним в течение этого самого года, заново знакомясь каждый раз с жителями своего государства. Люди мешались в его голове, связи выстраивались, рисуя в его голове целые родословные: эта лавка открылась вскоре после основания гавани, предки этого торговца прибыли сюда из Сумеру четыре поколения назад, а вот это совершенно новый в этих местах мастер по стеклу.
Камни не слабеют. Камни разрушаются.
Под действием воды, ветра и перепадов температур.
Это не быстрый процесс, но необратимый и неуклонный. Даже самый большой в мире камень по прошествии сотен, тысяч, миллионов, миллиардов – сколько бы ему ни понадобилось времени – лет станет не больше песчинки.
Если кидать один и тот же камень каждую тысячу лет о землю, то можно заметить, как он будет с каждым разом оставлять все меньший след и становиться все легче.
Чжунли слабее с годами не становится. Но, говоря откровенно, ему больше не в кого кидать огромные каменные копья. Ему нечего делать. Любимое его дитя давно повзрослело, и последние годы требовало советов лишь по привычке.
Врагов, с которыми бы не справился человек, очень немного, и там, где не сдюжит миллелит, сдюжит обладатель глаза бога или адепт. Чжунли не стал слабее, если понадобится, он вновь обрушит на врага гнев камня - с гнозисом или без него. Но... времена, когда он был незаменим, давно уже прошли.
Чжунли не слабеет сам по себе, но его жажда битвы – да. Он прошел через тысячи битв разного масштаба, от дуэлей один-на-один с богами, до уничтожения орд поглощенных тьмой демонов. И в нем нет того предвкушения битвы с сильным противником, как, например, в том забавном снежнийском ребенке.
В Чжунли слишком мало желаний и слишком много памяти.
И тоска его давно перевесила все радости жизни.
Он не хочет сражаться, не хочет править, и не так много времени пройдет, прежде чем ему опостылеют и нынешние его занятия, едва схлынет новизна ощущения свободы от обязанностей.
Когда-нибудь он исходит в качестве не вполне человеческого консультанта по ритуалам все дороги, выслушает все истории, насмотрится вдоволь на птиц, напитки и еда начнут вставать поперек горла. И тогда единственным его утешением станет нация, которую он создал своими руками. Сколько лет люди смогут его удивлять?
Не навлекут ли они на себя катастрофу, которая может потребовать его вмешательства? И сможет ли он это вмешательство оказать?
Может быть, он просто застынет однажды с чашкой чая в руках, глядя на очередной прекрасный рассвет в горах? Застынет, потому что жизнь его постепенно замедляется, годы, мелькавшие перед глазами, тянутся ныне каждый, как эпохи.
Застынет его взгляд, наполненный теплом и любовью к Лиюэ. Застынут его руки, построившие здесь все и сражавшиеся за благополучную жизнь этих людей и адептов. Застынет его кровь, не раз пролитая в боях.
Застынет он весь, безучастно глядя на горы и долины.
И постепенно его сотрет время.
Камни разрушаются.
Под действием воды, ветра и перепадов температур.
И тогда через десятки, сотни, тысячи, миллионы, миллиарды – сколько бы ни понадобилось времени – лет он станет пылью, и Гуйчжун примет его в свои объятия.