~~~

      Согласно старинным текстам у Рататоск, жительницы Мирового древа, множество занятий, но лишь одна личина. Перевоплощение в иных существ не было дано ей первородными богами, а мироздание, не раздумывая долго, наделило ее обликом белки.

      Ее шкура, будто медное одеяние с проблесками золота, всегда переливается в свете солнца, а кончики ушей столь остры и мягки одновременно, что сразу не разобрать, будет ли опасным прикосновение к ним. Маленькие лапы невероятно сильные — именно они помогают быть Рататоск столь быстрой и сноровистой. Разум ее быстрый и юркий, что тот же медный, пушистый хвост. Согласно старинным текстам Рататоск знакомы все существующие языки и на каждом из них она может разговаривать.

      Но личина у неё лишь одна-единственная — беличья.

      — Когда мы вырастем, ты сможешь менять обличье? — в воспоминаниях Локи, далёких и дальних, как само зарождение миров, Тор прерывает мать посреди чтения новой вечерней сказки и смотрит на него большими, внимательными глазами. Он мал, но глаза его яркие, голубые и очень заинтересованные. По подушке рассыпались светлые, мягкие волосы. Сам Локи, тоже маленький, лежащий по другую сторону от матери, смотрит в ответ и что-то ему отвечает — что именно сейчас уже не упомнить, даже если хорошо постараться. Это воспоминание лишь одно из тысяч других, связанных нераздельно с Тором. Именно в этом воспоминании, отчего-то неимоверно ярком и запавшем в самое сердце, у Тора от его ответа взгляд зажигается неподдельной, искренней радостью. Локи помнит этот взгляд, Локи помнит сказанные Тором после слова: — То есть ты будешь даже круче, чем Рататоск… Потому что ты — мой брат! Мой брат круче всех!

      Поморщившись от всплывшего резким движениями воспоминания, Локи захлопывает книгу, — ту самую, любимую Тором и зачитанную Фриггой для них обоих до дыр, — и резким движением руки возвращает ее назад в библиотеку. Ныне эта магия, магия перемещения книг по единственному каналу от книжных полок до темницы и обратно, воплощает все, что ему доступно. В его руках больше нет иной магической силы. Нет больше иллюзий, нет больше боевой магии и возможности перемещаться на небольшие расстояния нет тоже. В нем нет ничего больше — во славу Тора и его зловредного папаши.

      Ведь дело именно в этом. Впрочем, и всегда было — в Торе. Его эгоистичность и его бесконечная любовь ко всему своему. Будь то брат или излюбленная игрушка — не имеет ни смысла, ни веса. Пока Тор увлечен, он посвящает все свое внимание тому, что ему мило, но стоит только увлечённости схлынуть, как эта любовь, столь яростная в процессе, испаряется слишком быстро. Будучи младше Локи никогда и не помыслил бы принимать этого на свой счёт. Он прекрасно помнил все игрушки Тора и вместе с ним радовался каждой новой, никогда не спрашивая, отчего так спокойно Тор отпускает старые, пускай и клялся им в любви, хвалился ими, показывая чуть ли не каждому богу или прислуге, жившим при дворе.

      А после Локи вырос, и ему горло сковало комом не вопроса даже, немого, скорбного восклицания — он стал одной из таких же игрушек. И сколь бы умелы ни были его руки, оплетенные изумрудом магии, и сколь бы остер ни был его ум, способный увлечь в беседе любого, они его не спасли и не помогли ему в тот миг, когда внимание Тора увлекла власть, взрослость, троица воинов вместе с Сиф и собственное бахвальство. В тот миг Локи не помогло ничто.

      Потянувшись руками к волосам, он прочесывает их пальцами, вздыхает и жмурится. Он ненавидит это, и ненависть вьётся в нем ядовитым плющом. Одиночество подгрызает ребра. В его камере чисто и светло, но ни постель, ни стол и стопки книг да пергаментов, валяющиеся рядом, не могут избавить его от ощущения окружающей пустоты. Освещение меркнет под ночь, давая ему время для сна, которое по сути не имеет и единого смысла — каждый новый день вровень предыдущему, и это заточение душит его. Душит получше, чем все лживые братские объятья и эти великие, пустые слова о неразрывной, пусть и не родственной связи меж ними. Бахвальные речи — новая игрушка Тора, и он не смеет проститься с ней уже который век.

      Локи вновь кажется, что не простится никогда, но больше он не обманывается. Обманувшись на собственный счёт, в Тора он больше не верит. И Тору не верит тоже.

      Новый день не приносит ничего исключительного. Завтрак появляется сам собой, на стоящий в центре камеры стол. После завтрака сменяется стража, позволяя Локи лишь мельком увидеть лицо Фандрала — тот принимает смену, но на него не смотрит нарочно. И, конечно же, не подходит хотя когда-то, когда-то очень давно, они были дружны. И может Локи так просто казалось? Теперь уже разобраться не было ни единой возможности. Никто, кроме Тора его не навещал. В последние недели пропал и Тор — похоже, полюбившаяся на мгновения ему игрушка в виде долгих рассказов своих интересных историй Локи, любимой уже не является.

      Нынче Локи живёт лишь в ожидании. Иногда он ждёт, что наказание завершится само собой, а может, что Золотой дворец разрубит надвое случайной молнией, да так яростно, что та доберется до подземелий с темницами. В другие дни он ждёт, когда же один из отцовских советников вернёт на полку книгу, которую взял почитать. Всем остальным они без надобности, Один слишком умён, чтобы читать ещё хоть что-то, а Тор, наоборот, слишком глуп в собственной браваде. Остаются только советники.

      В такие дни, как сегодня, Локи ждёт прихода Тора. Иногда тот приходит и правда, рассказывает дурные истории о своих похождениях с теми мидгардскими недотепами в ожидании отклика, хоть какой-то реакции. Локи никогда не реагирует и никогда не поднимает к нему глаз — пусть его наказали, но он все ещё вправе отказывать брату в разговорах. И он отказывает. Он загребает себе яростно этот обет молчания, не давая Тору ни похвалы, ни осуждения. Но все равно слушает каждое слово и каждую бесполезную историю. Каждый приход Тора приносит ему тепло, но каждый рассказ только ранит — Тор будто желает доказать Локи, что без него мир Тора не развалится, а наоборот будет лишь процветать.

      И Локи молчит. И Тор вновь и вновь уходит ни с чем.

      Чего ради? Ради того, чтобы вернуться через дни или недели. Ради того, чтобы принести с собой новый рассказ. Для чего он делает это Локи не понимает. Он пытается догадаться, вслушивается в каждую фразу, но просто не верит — будучи когда-то излюбленной игрушкой, он не надеется, но скорее не желает возвращать себе этот статус. Впрочем, Тор ничего не предлагает. И совсем ничего у него не спрашивает.

      Вероятнее всего ему просто не интересно, пускай Локи и мог бы рассказать ему многое. Ныне вся его жизнь утыкается в библиотечные фолианты. Он перечитывает когда-то любимые книги, он прочитывает новые и ещё неизведанные. И упорно лжёт себе, что ему не скучно. Упорно лжёт, что по старшему не скучает. Упорно лжёт, что совсем не волнуется. Вся эта ложь даётся ему с лёгкостью — ее, что ту же ётунскую сущность, у него не смогли бы забрать, даже если бы очень постарались.

      Только, загвоздка: в какой-то миг его мысли протягиваются к той самой книге сказок бесконечно любимой Тором в детстве. Локи подбирает ее из запыленного угла библиотеки, протаскивает сквозь магический канал к себе в камеру и сдувает лишнюю пыль. Корешок затерся, но на твердой обложке ещё можно различить тиснение позолоты — она блеклая, еле заметная и слишком сильно напоминает светлые волосы Тора. Открывать книгу Локи не желает и все равно открывает. Он пролистывает страницы, на картинки не смотрит и в строчки не вчитывается. А долистав до конца, посылает том назад — со странной, жёсткой яростностью.

      Он лжёт себе, что совсем не скучает по брату. Он очень хорошо лжёт.

      Не проходит и двух недель, как он вновь тянется за этой книгой — Тор всё не приходит и не приносит новых рассказов. И Локи начинает читать самую первую главу, в слепой, пустой и неявной надежде найти что-то среди строчек.

      Найти того брата, который был его миром. Найти того брата, который клялся его не бросать и шагал с ним плечом к плечу в любую сложность их жизней.

      Когда Локи ещё был для него излюбленной игрушкой и стоил его внимания.

      В самый первый раз ему удается прочесть от силы пол десятка страниц. Изнутри рвётся боль и злоба нашептывает на ухо свои излюбленные жестокости. Книгу Локи в библиотеку не переносит, а скорее швыряет озлобленно на одну из полок, нарушая структуру алфавита и даже об этом не задумываясь. Но, впрочем, проходит три дня, трижды солнце уходит на законный сон — он вновь протягивает ладонь к тому с потрепанным корешком и золотистым тиснением. Что движет им, Локи разгадать не смеет. Чтение становится для него пыткой, но всяк более мягкой, чем само его нахождение в этих темницах Короля богов.

      А Тор все не приходит.

      Этим утром распорядок Локи не меняется. Он просыпается, завтракает под привычный фоновый шум ругани чудовищ и заключённых из соседних камер, а после, усевшись в постели, берётся за книгу. Новая глава посвящена Рататоск, мелкой, столь любимой Тором засранке. Дочитать ее до завершения, до искусного орнамента, что знаменует концовку каждой главы, ему не удается вновь, уже привычно, а стоит только обозлённо швырнуть книгу обратно на библиотечную полку, как главные тюремные двери растворяются. Головы Локи не поворачивает, но краем глаза подмечает: во главе конвоя сам Хеймдалль, а подле него Фандрал. Они проходят внутрь, спускаются по твёрдым, каменным ступеням, а после Фандрал указывает в его сторону. Слов не услышать того расстояния, на котором они находятся, но, впрочем, слова здесь отнюдь не имеют веса.

      Либо они пришли его убить.

      Либо им нужна его помощь.

      Вытянув наугад книгу с библиотечной полки, Локи открывает ее на случайной странице и обращает свой взгляд к строчкам. С первых мгновений ему становится понятно, что книга эта о военном деле. Вот гадство. Но возвращать назад ее уже слишком поздно — ему нужно солгать о своей незаинтересованности, ему нужно солгать, что он ничуть не взволнован. У Хеймдалля в руках антимагические наручники и уродский намордник. В точно таком же Тор забирал его из Мидгарда, ох, как же давно это было.

      Но историям свойственно повторяться. Они, что та же Рататоск, бегающая по ветвям Мирового древа от змея Нидхегга до орла Хрёсвельга и обратно, закручиваются в бесконечном пространстве вселенной ради лишь того, чтобы поймать себя за хвост в какой-то миг бесчисленного времени. Вот и сейчас Хеймдалль направляется к его камере, оставив напряженного Фандрала у входа, подле стражи темниц, вместе с тремя войнами конвоя. А в его руках эти мерзкие наручники. И кляп.

      Для чего он нужен, Локи догадаться не сложно, только искренне в нем нет и единого понимания надобности этой вещицы. Прошло уже давно то время, когда его слушали, когда с ним вели беседы — никому больше это не интересно. И пускай от чужого отчуждения да отстранённости у него ноет привычно и перманентно где-то в глубинах божественной грудины, никогда и никому Локи не признаётся, как жаждет истинно.

      Жаждет говорить. И жаждет быть услышанным.

      Золотой барьер его камеры опадает. Хеймдалль без слов, лишь движением руки велит конвою остаться у входа. Те послушно выстраиваются в линию, закрывая собой все пути отступления и бегства — Локи на них не смотрит. Ленивым, неспешным движением он переворачивает новую страницу книги, которая никогда не могла заинтересовать его, но определенно точно была перечитана Тором с десяток раз. Хеймдалль делает шаг внутрь темницы, лишь один-единственный. Он говорит:

      — Младший принц, условия вашего заключения были изменены Всеотцом. Вам нужно пройти со мной, — и голос его звучит сурово, жестко. Радужный мост уже давным-давно отстроили, но страж вряд ли смог позабыть свою злость к нему, разрушителю, жестокому и лживому. А ведь когда-то давно он был добр, он был дружелюбен и голос его ощущался тепло, с пониманием. Этот голос остался в том времени, когда Локи ещё считался важным в своём статусе главного брата сердца Асгарда.

      — Младший принц? Да ты верно смеёшься надо мной, Хэймдалль, — лишь мельком оскалившись отсутствию мало-мальского приветствия, Локи поднимает голову и закрывает книгу. Все те строчки, прочитанные только что, утекают из его сознания с такой быстротой, будто его собственное тело желает изгнать из себя все, что только может быть связано с Тором.

      — Я не разговоры пришёл разговаривать. Поднимайтесь, — смуглокожий страж смотрит чуть раздраженно и делает новый шаг внутрь камеры Локи. Тот только поджимает губы, скидывает с постели ноги и поднимается. Каблуки сапог негромко стучат о поверхность пола — нарочно. Каждым стуком своего нового шага Локи словно пытается придать себе больше значимости, больше угрозы.

      В реальности он сейчас беззащитнее даже нелепой белки, что скачет по ветвям Мирового древа. Она несёт в себе вести. Пока Локи несёт в себе лишь злобу и мимолётное волнение, от которого сам же отказывается. Чем столь важным занят Тор, что смеет не заявляться к нему столь долгое время, Локи отнюдь не волнует. Он ведь не глуп и догадывается — Тор явно нашел себе новую забаву, много интереснее, чем делиться с ним своими рассказами и историями. Много интереснее, чем дарить ему иллюзию их несуществующей дружбы.

      — Если ты пришёл не ради разговоров, тогда для чего открываешь рот? — замерев перед Хэймдаллем с ровной, прямой спиной и надменным взглядом, Локи лишь поднимает голову чуть выше. Волнение протаскивает его лицом по всем его чувствах, вынуждая сплести пальцы рук поверх живота, но он не делает этого. И бурого цвета рубахи, ничуть не нарядной, простолюдинской, не одергивает.

      — Вам лучше замолчать, — Хеймдалль поднимает руку и первым делом залепляет ему рот кляпом. Тот обнимает его щеки быстрым движением, фиксируется на голове — Локи выдерживает и унижение, и чужое раздражение столь же стойкое, что и всегда. Такие чужие эмоции для него теперь привычны, ведь в нем ныне нет ничего примечательного. Стоило утерять статус главного брата Тора, что всегда оберегал свои излюбленные игрушки, как все примечательное и необычное Локи было утеряно.

      Сейчас вместе с голосом он теряет и возможность к магии окончательно. Нет для него даже мгновения, чтобы вернуть эту дурную, бесполезную книгу о военном деле на ее истинное место. Хеймдалль надевает ему наручники в пару быстрых движении, а книга так и остается у Локи на постели — его выводят из камеры прочь.

      Куда ведут, естественно не говорят.

~~~

      В Мидгарде солнечно и тепло. История повторяется, начинаясь с конца и устремляясь в начало обратным путём. Радужный мост переносит их на крышу высокой, стеклянной башни, и Локи не смеет обманываться — эта башня принадлежит тому самому Энтони Старку, человеку, наглость которого превосходит даже все мыслимые, божественные границы. Поверить в то, что Тор вызвал его к себе, Локи не может да, впрочем, и никогда не станет. Тор в нем не нуждался последние века и нуждаться не собирался точно.

      С чего бы тогда его папаше высылать Локи сюда?

      Та ещё загадка.

      Стоит радужным всполохам исчезнуть, как Локи оглядывается. Конвой остался на мосту, предоставив Хеймдаллю возможность доставить его самостоятельно, и тот выполняет свою задачу неукоснительно. Чуть небрежным движением обхватив Локи за плечо, страж направляет его к нужной двери, ведущей с крыши на нижние этажи. Локи ступает безропотно и спокойно, все ещё оглядывается, но глубоко внутри он весь до сих пор на радужном мосту. И нежный, прохладный ветер прочесывает пряди его волос, над головой раскрываются бесконечные переплетения созвездий и галактик. У нижнего левого ребра тихо ноет тоска по дому. Не по темнице, по красоте Асгарда, по изумрудному убранству собственных покоев, по материнскому саду и даже по частым, бессмысленным пирам. Пока Хэймдалль ведёт его по этажам безвкусной башни, больше напоминающей фаллический символ, и спускает их на лифте на нужный этаж, Локи заполняется воспоминанием библиотечных сводов, катании на лошадях и бесконечно смешливом Вольштагге. С Вольштаггом они тоже когда-то были дружны… Или Локи так просто казалось.

      В груди резвится тоска, но взгляд этой тоски, нежной, трепетной и бесконечно влюблённой, Локи не пропускает. Он вылавливает каждую мысль и оставляет ее у сердца в слабой надежде, что когда-нибудь его отпустят. Когда-нибудь его точно отпустят.

      — Тор, пожалуйста, отдай мне мой ежедневник! Слышишь? Я не буду гоняться за тобой по всему этажу! — стоит дверям лифта распахнуться, как из ближайшего помещения слышится надрывный, чуть раздражённый голос той рыжей бестии. Ее Локи помнит хорошо. Хотя, чего уж скрывать — он помнит их всех. Знает по именам, знает о распорядке их дня. Наведываясь к нему раз в бесконечное количество времени, Тор никогда не скупился на подробности в своих историях, желая будто бы ухватить Локи за шкирку и окунуть в свой собственный мир, в котором Локи, правда, никогда не было места. Или не стало просто со временем, но, впрочем, у этих понятий не было разницы.

      Хеймдалль выводит его из лифта, все ещё удерживая за плечо крепкой рукой. На удивление не ломает кости — и это после разрушенного моста, ну надо же, у него поистине идеальная выдержка. Локи только хмыкает себе под нос. Была б у него возможность, он бы высказался, спровоцировал бы, но эту возможность у него выкрадывает кляп. Жестокий и беспринципный.

      — Кто-нибудь может угомонить этого чертового ребёнка? — за мгновение до того, как Локи оказывается в широком дверном проходе, он слышит голос владельца башни. Энтони, похоже, находится в одном лишь мгновении от того, чтобы выматериться, и у Локи внутри все скручивается от жутчайшего, резкого интереса. В голове уже мелькает догадки две, даже три, о том, что происходит, но он отставляет их на потом, лишь ради наслаждения, ради собственного удовольствия.

      Мироздание его этого удовольствия отнюдь не лишает, наконец, дав ему возможность знатно повеселиться. Стоит Локи, ведомому стражем моста, оказаться в дверях, как пред ним предстаёт крайне веселая, достойная разве что цирковых кочевников картинка. Энтони почти гневно раздувает ноздри, устроившись за барной стойкой и держа крепкой ладонью стакан с алкоголем, пока Наташа со Стивеном пытаются с двух сторон загнать мелкого, светловолосого сорванца в угол. У женщины на лице написана усталость и легкое раздражение. Из всех присутствующих внешне спокоен разве что человек вне времени, но Локи его не провести — у Стивена коротко подергивается нижнее веко левого глаза, выдавая все его эмоции.

      — Следи за языком, Тони! Он просто ребёнок, — Стивен даже головы не поворачивает, обходя диван, за которым находится шкодник, со своей стороны. С другой уже наступает Наташа. Они, похоже, действительно считают, что им удалось загнать несносное дитя в тупик, но это отнюдь не правда.

      Замерев на пороге, Локи чувствует, как Хеймдалль пытается вести его дальше, только и единого шага больше не делает. Его взгляд замирает на светловолосом мальчишке и шкодливой, радостной улыбке, что застыла у него на лице. К груди он прижимает черно-алую небольшую книгу, пока глаза его бегают от одного преследователя к другому. Не узнать в этом сорванце Тора нет ни единой возможности, и Локи мысленно благодарит норн за этот проклятущий кляп — он прячет его собственную, неожиданную и широкую улыбку. Лишь мгновение Локи уделяет этой резкой, быстрой радости: Тор жив. Тор жив, здоров и в полном порядке.

      Не считая, конечно, того, что выглядит он на тот возраст, в котором ни один военный наставник не стал бы даже задумываться о том, чтобы знакомить его с оружием.

      — От этого ребёнка у меня головная боль последние два дня! — Энтони резким движением осушает свой стакан, жестко ставит его на поверхность барной стойки и лишь после поворачивает голову ко входу. Он замечает самого Локи, морщится, не скрываясь, а после переводит взгляд к Хеймдаллю. — Ну, наконец-то. Откуда вы его доставали, что на это ушло больше суток?!

      В его голосе звучит негодование и истинное раздражение. Оно столь комично выглядит в том положении, положении Энтони, где он — лишь жалкий, бесполезный смертный, что Локи еле удается сдержать быстрый, надменный смешок. Он чуть не давится им, бросает Хэймдаллю заинтересованный взгляд. И тот смешит лишь больше, удерживая на лице бесстрастное выражение, пока его пальцы сжимаются на плече Локи до явной, резкой боли.

      Абсурдность ситуации неспешно набирает свой градус.

      И догадаться уже отнюдь не сложно — его вытащили из камеры, чтобы сделать шутом и прислугой для старшего принца. Эта роль Локи отнюдь не нравится и играть ее он не станет уж точно.

      Следом за Энтони к ним оборачиваются и Наташа со Стивеном. А Тор, маленький и несносный, совсем такой, каким Локи его всегда помнил, подпрыгивает на месте, только его завидев. Он легким движением отбрасывает книгу в сторону, — Локи не удается сдержать легкого, презрительного движения носом, стоит ему увидеть это действо — а после срывается вперёд.

      — Брат! — ни человек вне времени, ни опаснейшая шпионка не успевают даже голов повернуть, как это белобрысое чудище оказывается у спинки дивана, забирается на неё, переваливается на сиденья, чуть не врезаясь головой в дерево подлокотника, а после спрыгивает на пол. Он несется к Локи с такой радостью, искренней, громадной, что виднеется в его ярких голубых глазах, пока сам Локи думает лишь о том, чтобы не поднимать руки, скованные железными кандалами. Отчасти ему хочется, чтобы Тор врезался в металл лицом, чтобы отшатнулся, разрыдался и залил эти безвкусные полы чужеродной башни кровью.

      Конечно же, этого он не делает. Детское лицо, низкий рост и эта улыбка, улыбка обращённая лишь к нему, привносит в него смятение. Стоит Локи только поднять руки выше, как Тор врезается в него на всей скорости, обнимает руками и прижимается головой к его животу. В сравнении с Мидгардскими детьми силы ему явно не занимать, но Локи его объятие еле чувствует. В сравнении с объятиями взрослого Тора… Он думает об этом мимолетно, но мысль не находит своего окончания и в груди растекается ядовитое отвращение.

      При всей его божественной памяти ему и не упомнить, сколь много времени назад они с Тором делили вот такие, крепкие и сильные, объятия на двоих.

      — Брат, ты пришёл ко мне?! Я так рад, так рад! Ты меня заберёшь? А куда мы поедем? — проходит лишь пара мгновений, как Тор поднимает к нему голову и начинает говорить. Локи закатывает глаза, бросает быстрый взгляд на Энтони — тот уже упирается указательными пальцами в виски и морщится в своём негодовании, — после смотрит на Наташу. То, как быстро она кинулась подбирать свою книгу, кажется, она назвала ее ежедневником ранее, вызывает у Локи легкую, змеиную заинтересованность. На полу подле ежедневника лежит несколько разлетевшихся исписанных стикеров и фотография светловолосой маленькой девочки, но рассмотреть ее Локи не удается — шпионка ловкими быстрыми движениями прячет все разлетевшиеся листки в ежедневник и захлопывает его. Минуя прогорклого человека вне времени, Локи смотрит на Хеймдалля и вскидывает бровь коротким движением, ожидая, когда с него снимут кляп. — Давай отправимся в Альфхейм! Давай, давай, давай! Я хочу искупаться в озере и посмотреть на лошадей, брат! Хочу, хочу, хочу!

      — Хэймдалль, рад вас видеть. На каких условиях вы договорились с Одином? Нам нужно как-то отчитываться или… — Стивен берет слово, с почти непогрешимым спокойствием перебивая бесконечный трендеж Тора, но у него вновь коротко дергается нижнее веко. Как уморительно. Если верить тому, что Локи удалось услышать, Тор в таком состоянии чуть больше суток, а значит нервы этих троих цирковых бедолаг уже знатно накалены. Да к тому же в помещении явно недостаёт лучника, Клинта, и того зелёного одержимого профессора, кажется, его звали Брюсом или как-то так. И пускай эти люди могут находиться, где угодно, но отчего-то Локи кажется, что они просто сбежали от Тора и его буйств.

      Это, впрочем, было бы не удивительно. Будучи много младше Тор был главным озорником и разрушителем спокойствия всего дворца. Постоянно он выдумывал интересные игры — каждая из них была шумной, громкой и обязательно в процессе включала в себя поломку чего-либо. Начиная от материнской любимой вазы и заканчивая деревянным забором, ограждающим пастбище для лошадей. И это было лишь малой частью из того, что он успевал поломать, разбить и разрушить за все годы своего детства.

      Временами, стоило Тору разыграться, даже их мать не могла его утихомирить. Об Одине и говорить было нечего — от него свои проказы Тор прятал так, как сам Локи никогда не прятал ётуна внутри себя. Стоило Тору столкнуться с отцом на несколько мгновений в одном из коридоров дворца, как он превращался в спокойного и миролюбивого ребёнка. Ровно до момента поворота в новый коридор ему удавалось держать эту маску, а после все вновь возвращалось на круги своя.

      Лишь ему удавалось чаще всего успокоить буйного старшего брата, но лишь в те моменты, когда самому Локи хотелось успокаиваться и прекращать их игры.

      — Что?! Вы сказали отцу? — Тор оборачивается резким движением, его пальцы стискивают ткань брюк Локи по бокам бёдер, а воздух за мгновение становится на малость более разрежённым. — Я же вам говорил! Я не согласен возвращаться! Отец… Он будет ругаться! Я же вам говорил! Вы…! Вы обещали мне!

      — Так, малец… Давай вот без этого, ладно? Один этаж ты мне уже разрушил, давай ещё один к нему не добавлять, окей? — Энтони поднимается с барного стула и отступает на шаг назад. Стивен с Наташей, будто зеркальные его копии, отступают тоже, правда, в разные стороны. Наташа подступает ближе к спинке дивана, чтобы спрятаться за ним, в то время как Стивен к нему пятится спиной. Локи издаётся короткий, резкий смешок, что тонет внутри надетого кляпа.

      Повернув к Хэймдаллю уже всю голову, он скептично приподнимает бровь и протягивает к нему руки в наручниках. Ничего хорошего медленно закручивающаяся злость Тора им не принесёт, и Локи прекрасно знает об этом ещё с самого детства. Тогда частенько в Асгарде случались бури, стоило только маленькому Тору окунуться в собственное, детское и неконтролируемое, негодование. Дворец выстаивал благодаря магии их матери, не позволявшей электричеству Тора вредить внутри золотых стен, и шпилям громоотводов, но здесь, в Мидгарде, магии ни у кого не было.

      — Я просил вас не говорить отцу! Я просил вас.! — Тор отрывается от Локи, разворачивается к Энтони лицом и стискивает руки в кулаки. Он шумно, быстро дышит, смотрит на него гневным взглядом, в котором уже мечутся молнии. Небо над этим кусочком Мидгарда затягивает чёрными тучами слишком быстро. И пускай не слышно сквозь панорамные окна порывистого, штормового ветра, но он точно хлещет бока башни со всей своей яростью. — Друзья так не поступают!

      Топнув ногой, Тор пускает по полу быстрые, белые искры, и вокруг его ступни пол исходит чёрной гарью. Вверх тут же тянется подпаленный запах деревянных досок. А Хэймдалль только прищуривается. Он тратит время, ценное время, смотря Локи в глаза и пытаясь вызнать без слов, насколько же можно ему доверять. Вне пределов темницы магии Локи ничто не препятствует, и если снять с него наручники, он сможет позаботиться о том, чтобы Тор случайно не перебил весь этот сброд героев-недотеп. Если ему, конечно, позволят.

      — Ситуация требовала вмешательства Одина, Тор. Если бы мы могли… — Стивен, уже отошедший к дивану, примирительно поднимает руки, но это жест не сработает. С Тором такого роста и возраста вообще ничего не работает, кроме авторитетности и статуса. У Стивена статуса перед Тором сейчас нет — он лишь обманщик и предатель, уже даже не друг. Ни у кого из них нет авторитета пред Тором, даже у Хэймдалля, пускай он Тору знаком, пускай и старше его на многие века. Из всех созданий мира здесь и сейчас лишь у Локи есть все, что нужно, чтобы успокоить злость Тора, отдать ему безвозмездно объяснения и пообещать, что Один не станет гневаться.

      Какая жалость, что заниматься этим Локи отнюдь не собирается.

      — Вы взрослые! Вы могли сделать что угодно! Я просил вас не говорить ему! Я вас просил…! — крик его голоса поднимается к потолку и становится жёстче, глубже. Интонация меняется, а Локи вновь брови вскидывает, смотря на Хэймдалля. Ему не столь важно, кто пострадает из этих смертных недотёп, но сам он становиться жертвой детской истерики не собирается.

      И Хэймдалль, конечно же, тоже. Потянувшись рукой к наручникам, он срывает их быстрым движением, и первое, что делает Локи, так это сбрасывает кляп. Первый его вдох в этом мире с привкусом грозы и ароматом разрежённого воздуха, и он нарочно растягивает его на несколько мгновений — Тор злится, и это приносит Локи привычное, злобливое веселье.

      — Сделай уже что-нибудь, ты, маг придурошный! — Энтони почти рычит, отступая к кухонному гарнитуру и кривит губы озлобленно. А Тор только подаётся вперёд в новом шаге. По его рукам пробегают молнии, он быстро дергает головой, не в силах сдержать своей злости. И страха — явного, глубинного. Никогда Тор не любил выслушивать отцовские долгие, разгневанные разговоры и наказания, назначаемые Одином, никогда не любил тоже. Последние всегда были жесткими, суровыми — в то время к ним обоим, к ним с Тором, ещё относились на равных. И наказания они разделяли поровну.

      — Тони, следи за языком! — Стивен одергивает словами Энтони, после резко дергает головой — отвлекается. У Тора горбятся плечи, он весь словно склоняется к полу. Чем больше мгновений истекает, тем опаснее рядом с ним становится — как только он накопит внутри всю свою злость, она взорвется в пространстве сотней гневливых молний. Тору их не удержать точно. И возраст отнюдь не тот, и ситуация. Эти недотепы, возомнивших себя великими героями, его обманули, и обмана Тор не любил никогда. И никогда не прощал.

      Неспешно перебирая кончиками пальцев воздух, Локи ощущает внутри, в каждой части своего кровотока, как магия наполняет его, будто давным-давно иссушенный источник. Он тянется ей к мирозданию, и слышит отклик вселенной — его магия бежит по рукам, обнимает все его тело изнутри. Локи бросает быстрый взгляд на напряженный цирковой сброд, — их взгляды отданы Тору — после опускает глаза к несносному, разозленному малышу.

      — Вы…! — Тор вскидывает голову, уже переполнившись всем своим гневом, и гром за пределами башни вторит ему. Кусочек мидгардского неба над их голова чёрен, увешан тяжелыми, густыми тучами. В тот же миг Локи вскидывает руки, и это движение столь привычное, столько родное, что приносит неожиданно немыслимое удовольствие. Ещё и потому, что Локи создаёт непроницаемый, слабо отсвечивающий зеленью барьер именно вокруг Тора — пусть и маленького, но все ещё ненавистного старшего брата.

      Руки Тора исходят молниями, и те срываются в разные стороны. Он делает шаг, желая топнуть вновь, сильнее чем прежде. Каждая искра, отрывающаяся от него, устремляется в стенки защитного барьера — те поглощают всю злость Тора. Электричество трещит, смеется злобно, разгневанно, но никого не ранит. Шар покачивается, под натиском силы маленького наглеца, но Локи упорно сдерживает его, еле поводя кончиками пальцев. Не успевший даже вызвать свой железный костюм Энтони так и замирает. Замирают и Стивен с Наташей.

      Они все смотрят на него. Пускай и без восторга в глазах, но с легким, еле заметным облегчением.

      Дождавшись, пока сила Тора иссякнет, Локи встряхивает руками — на кончиках пальцев ощущается статическое электричество. Оно вызывает лишь легкое презрение и недовольство. Барьер распадается мелкими, зелёными искрами, а следом за ним опадает и сам Тор. Этот всплеск его силы совсем его измотал, и он падает на пол без сознания, стоит только его коленям подогнуться. Хэймдалль мгновенно склоняется к нему, успевая поймать светловолосую голову за мельчайшее расстояние до столкновения с деревом пола. С ним вместе в сторону Тора дергаются и Стивен, и Энтони с Наташей.

      Локи только бровь вскидывает вопросительно, не раздумывая даже о том, чтобы старшего ещё и ловить. Тор и так должен быть благодарен, что Локи не позволил ему разрушить ещё один этаж этой безвкусной башни.

      — В прошлый раз он также упал без сознания. Завтра уже в себя прийдет, не волнуйтесь, Хэймдалль, — Стивен чуть хмурится, поджимает губы. Он выглядит лишь малость виноватым, а Локи ощущает, как в его груди уже зарождается колкий, юркий смех. Ну точно представление цирковых кочевников из Альфхейма, не иначе.

      Хэймдалль подхватывает Тора на руки и относит к дивану. Наташа почти сразу подкладывает ему под голову подушку, мимолетно убирая светлый локон со лба. А Локи жаждет скривится и, впрочем, в своём желании себе не отказывает. Что-либо объяснять ему никто не торопится.

      — Бесконечно сочувствую вашей великой трагедии… — заполнив всю свою интонацию насмешкой и презрением, Локи пожимает плечами. Он еле заметно отступает на шаг, пока одной рукой пытается нащупать ближайшую магическую тропку. Та, будто нарочно, находится в соседнем городе, а значит добираться до неё придётся собственным ходом. Его это, впрочем, ничуть не расстраивает — не составит труда украсть одну из мидгардских машин, чтобы только уехать отсюда как можно дальше.

      — Вы остаётесь здесь, младший принц. Тору нужен присмотр, и Всеотцом было решено, что именно вы станете присматривать за ним до того момента, пока он не вернётся к своему истинному возрасту и облику, — Хэймдалль выпрямляется и разворачивается к нему лицом. Он выглядит серьезным и явно настроен исполнить приказ папаши Тора в любом случае. Локи только губы кривит, дергает головой неуступчиво. Хэймдалль сбежать ему не позволит точно — приказ самого Короля богов, как-никак, — а значит придётся остаться здесь.

      Только вот оставаться и носиться с маленьким, бесшабашным и слишком ярким Тором, ему совершенно не хочется. Это занятие нудное, и в груди от него все больно выкручивает — не зависимо от того, как выглядит Тор, в Локи как не было, так и не появилось хоть единого желания с ним говорить. Ни говорить, ни смотреть. Ни, тем более, нянькаться.

      — Ох, точно, как же успел позабыть! Я ведь главный прислужник при дворе великого Одина, — Локи поворачивает голову назад и его губы растягиваются в опасной, презрительной улыбке. Он ведёт рукой так, словно вот-вот склонится, но все же не делает этого. Его судьба вновь предрешена, — быть подле брата и терпеть все его выходки — но никто не смел раньше запретить ему развлекаться. И сейчас не посмеют тоже. У них просто не выйдет.

      Ведь согласно старинным текстам у Рататоск лишь одна личина, но две важные обязанности. Именно она скачет по мировому древу, вновь и вновь принося гневливую брань от змея Нидхегга, живущего в воде под древом, к орлу Хрёсвельгу, сидящему наверху, на самом макушке кроны. После, высказав все-все озлобленные словечки, она выслушивает от орла ответные и несется вниз, к змею, чтобы пересказать ему каждое орлиное слово. День за днём неустанно она носится по древу, в наслаждении наблюдая за тем, как змей и орёл переругиваются друг с другом. Она смеется и развлекается их перебранкой, а в перерывах между ней спускается к самым корням — это ее вторая обязанность.

      Оказавшись у корней мирового древа, она находит гниющие его части и подгрызает их своими сильными, острыми зубами. Благодаря ей мировое древо перерождается вновь и вновь, заменяя свои отживающие части все новыми и новыми. Рататоск дает древу бессмертие — это важная задача и крайне утомительная. Именно поэтому в перерывах она скачет по древу веселясь чужой перебранкой.

      Локи пробегается взглядом по лицам циркового мидгарского сброда, а после усмехается. Пускай Тор, тот маленький Тор, что остался в далеком прошлом, и дальше считает, что его брат Локи круче Рататоск. Пускай он придаётся этим иллюзиям. Сейчас же Локи очень хочется оскалиться пошире и развлечь себя чужой бранью. Потому что в нем самом все злобно выкипает — вновь ему должно находиться там, где нет находиться и единого желания.

      — И именно поэтому Один посылает меня туда, где ненависти ко мне нет, кажется, предела?! Посмотри на их лица Хэймдалль! — выпрямив спину, Локи всплескивает руками в драматичном жесте. Он смотрит лишь на Хэймдалля, в попытке словно бы до него достучаться, но правда кроется глубже. Он смотрит лишь на Хэймдалля прекрасно подмечая, как меняются лица псевдогероев, как они реагируют на его провокационные речи. Это приносит Локи вкусное удовлетворение где-то внутри. — Посмотри и скажи, что они не зарежут меня среди ночи или не отравят! Энтони эта идея не нравится вовсе. Будь его воля, он бы и Тора вышвырнул прочь из собственной башни, только бы тот прекратил мельтешить перед глазами.

      Его слова достигают цели мгновенно. Энтони сжимает зубы, но взгляд свой обращает к Стивену — тот смотрит в ответ предосудительно, головой качает. Он не дает Энтони и единого шанса на защиту, а Локи все не унимается:

      — Они Тору не рады, Хэймдалль. Никто из них. И ты хочешь оставить его здесь? Выбросить его на растерзание этим смертным варварам лишь по приказу Одина? — переведя свой взгляд назад к Хэймдаллю, Локи смотрит проницательно, требовательно. Хэймдалль молчит, не отводя глаз от его лица.

      — Хэймдалль, послушайте… — Стивен вновь поднимает руки в примирительном жесте. Уж слишком боится, что его поймут неправильно, и отнюдь не желает проблем. Сказать хоть нечто путное, стоящее, Хэймдалль ему не дает. Подняв руку вверх, останавливает все слова и прибивает окончательным, бесповоротным и не подлежащим обсуждению:

      — Вы остаётесь здесь, младший принц. Чем раньше вы найдёте способ вернуть Тора к его истинному возрасту и обличью и чем лучше будете о нем заботиться, тем быстрее у вас появиться возможность вернуться в темницы, — заслышав чужие слова, Локи стискивает зубы и морщится. Стивен облегченно выдыхает, Энтони надменно фыркает, а Наташа прячет усмешку. Смотреть на них не хочется — эти люди, смертные людишки, вызывают настойчивое, сильное отвращение. На Хэймдалля смотреть не хочется тоже, но позволить ему так просто уйти Локи не может.

      — Тогда я требую, чтобы мой тюремный срок сократили до минимума. Я требую освобождение. Как только Тор станет нормальным, я… — сжав руки в кулаки, Локи прищуривается почти что гневно. Но Хэймдалль и его перебивает, только много жёстче и резче, чем до этого перебил Стивена:

      — Будьте благодарны, что вам вернули магию, младший принц. И ведите себя примерно. Я буду следить, — сделав первый шаг вперёд, Хэймдалль проходит мимо Локи к выходу и смотрит с нескрываемой злостью. А Локи только ухмыляется ему в ответ и поднимает голову выше, не собираясь показывать собственного поражения. Пускай сейчас ему не удалось насладиться чужой перебранкой и склокой, но раз он здесь, у него ещё все впереди.

      Не Тор и забота о нем, конечно же.

      Лишь веселье. Веселье во славу себя самого.