Олежа берет Антона за локоть, останавливает, когда он собирается завернуть в отдел с чаем и кофе. Антон поднимает брови. Олежа возвращает руку на свою корзинку с продуктами. 

— Через два дня день учителя. Тебе надарят годовой запас чая, конфет и кофе. Кто-нибудь из выпускников ещё и алкоголь притащит, — Антон усмехается — об этом не подумал. Да и в датах потерялся он совсем — октябрь наступил как-то совсем незаметно. Олежа ведёт их к стеллажам с крупами, берет две пачки овсянки, придирчиво их сравнивает. — И хоть бы кто-то цветочек жалкий подарил, так нет, вот вам, Олегсей Михайлович, пять банок кофе. И маленькую бутылочку коньяка, запомните нас и не валите на сессии. А я и так никого не валю.

— Тебе так нужны цветы? Они же, ну... веники по сути красивые.

— А мне нравится. Приятно. Ни разу ещё никто не подарил ни одного, пока я преподаю. Степановой, которая Лариса Фёдоровна, она тоже химию ведёт, столько надаривают на каждый праздник, что она даже домой не все уносит — не помещаются просто. А мне кофе и чай, — Антон усмехается и пытается вспомнить, есть ли у него дома рис. Решает, что если и есть, то ничего страшного, от того что будет ещё одна упаковка, не случится. — Ещё и концерт этот, пару у меня забирают.

Антон внимательно смотрит на Олежу. Концерты он вообще-то любит. И спектакли. Именно Олежа уже не первый месяц продвигает идею, что в колледже нужно организовать театральный кружок.

— А концерты тебе чем не угодили? 

— А ты на них хоть раз ходил? — Антон кивает и ведёт свою тележку в ту сторону, где буквы под потолком складываются в «хлеб и выпечка». — Позорище же. Одни и те же песни, одни и те же сценки. А если еще эти конкурсы дурацкие, то просто туши свет.

— Бросай гранату. 

— Ага, — говорит Олежа и отправляет в свою корзинку чёрный хлеб. С отрубями, замечает Антон.

Олежа предлагает зайти на чай, но Антон отказывается — обычно чай у Олежи заканчивается тем, что он спит на не самом удобном диване. Шея у Антона болит ещё со вчерашней ночи. Тем более заморозку тогда придётся положить в морозилку к Олеже, и забрать он её забудет.

Олежа, вроде бы, не расстраивается, и Антон провожает его взглядом до тех пор, пока он не скрывается за подъездной дверью.

Антон понимает — проанализировать то, что между ними происходит надо бы. Хотя, казалось бы — что тут можно анализировать. Что-то зарождалось ещё с прошлого года — с первых совместных поездок, с первых ночевок и прошлогодней больницы, когда Антон находился там чаще, чем дома. Перед летними каникулами он думал, что связь немного разорвется, но через неделю они встретились намеренно — слишком друг к другу прикипели. Каникулы тоже провели, почти не расставаясь — гуляли по соседнему парку, ездили в Подмосковье на реку, сидели в Антоновой квартире под кондиционером.

Все усугубилось в сентябре, вместе со швами на Олежиной руке — как будто врач сшил не разорванные куски кожи, а их двоих воедино. Сшил совместные вечера долгими взглядами, воткнул иголку в самое сердце тем недавним почти случившемся поцелуем, стянул прочно ниткой то, как правильно и хорошо Олежина рука ложилась в Антонову.

Хотелось позвать Олежу на чай к себе сегодня — но чай у него на полке появится через два дня. Тогда и позовёт. Хотелось бы не давать ему постельного белья на диван, а предложить лечь на широкой кровати.

***

— Мне завтра к нулевой, сам доберёшься? — говорит Антон следующим вечером, поднимаясь с Олежей в лифте. 

— Куда денусь, без тебя же добирался.

Антону хотелось бы, чтобы Олежа добирался до работы только с ним. Чтобы не держался за скользкие поручни автобусов, чтобы не берег в них руку, чтобы он расслабленно сидел на пассажирском сидении в его машине. Антону его идея начинает казаться не такой хорошей, но он все-таки отнекивается от дивана — завтра действительно встать придётся раньше. Уходить утром от Олежи из его квартиры без него, кажется идеей ещё более глупой. Олежа чуть мешкается, перед тем, как протянуть на прощание руку. Антону хочется за эту руку притянуть его к себе.

***

Олежа появляется в дверях его кабинета почти за полчаса до начала первой пары — на кушетках и на полу уже сидят ранние студенты.

— Антон Эдуардович, подойдите в мой кабинет, будьте так любезны. 

Антон улыбку сдерживает. Олежа напускает на себя такой тон, и Антон готовится подыгрывать.

— Слушаю вас, Олегсей Михайлович, — говорит он, прикрывая за собой дверь.

Олежа складывает руки на груди, прислоняется к учительской парте. 

— Во-первых, почему в графе напротив номера ключа, моего, прошу заметить, стоит ваша подпись? 

Антон разводит руками. 

— Видимо, произошла досадная ошибка. Кабинеты соседние. 

Олежа улыбку сдерживает. 

— Во-вторых, почему вы его не закрыли? 

— Ну тебе же надо было в него потом попасть. 

— А вы в курсе, что у меня здесь дорогое оборудование? Опасные реагенты? Пойдёмте, покажу, — Олежа подходит к нему быстро, берет длинными пальцами за запястье. — Кстати, они все хранятся в подсобке, которую вы тоже не потрудились закрыть. Заходи кто хочешь, бери что хочешь, я так понимаю? 

Антон у Олежи в подсобке бывал — в последний раз всего минут пятнадцать назад. Никогда не долго, никогда не рассматривал, что здесь и как. Олежа студентов в кабинет до звонка не пускает — значит никто и не сунется, но дверь в комнату с высокими стеллажами он прикрывает.

— Смотрите, Антон Эдуардович, здесь у меня редкие и ценные препараты, они все в сейфе. 

— Ну так если они в сейфе, то...

— Пароль от сейфа не помнил даже мой предшественник, это просто коробка. Вот здесь кислоты стоят, вот здесь щелочи. А вот горелки со спиртом, — Антон чувствует себя немного неуверенно. Тон у Олежи неуловимо меняется. Антон не может понять, действительно ли он сердится. — Если посмотрите наверх, на третьей полке увидите заспиртованную гадюку. Она, между прочим, старше нас обоих, даже вместе взятых. Имейте уважение к предкам. У меня тут свой порядок, я даже техничку сюда не пускаю, сам тут убираюсь. Это подводит нас к третьему пункту, — Олежа выразительно смотрит на цветы, которые Антон сам и положил на одну из полок. Цветы симпатичные, Антон долго их выбирал. Олежа смотрит на плотно закрытую дверь, на Антона, делает шаг, оказывается почти вплотную. Сердце начинает биться быстрее. — Ещё раз оставишь мой кабинет не запертым, я достану бабушку-гадюку и тебя ей задушу. И мне даже не будет жаль, — Олежа улыбается, хитро в свете единственной лампы под потолком блестят его глаза. Олежа кладет свои узкие прохладные пальцы на щеки. Антону кажется, что они вот-вот вспыхнут, хотя тенденции краснеть он за собой как-то не замечал. — Спасибо, — говорит Олежа совсем другим тоном: мягко, почти полушепотом. Полушепот долетает до Антонового рта чуть раньше, чем к нему прикасаются Олежины губы. Пальцы прохладно утекают в волосы через виски, задевают уши, остаются на затылке. Антон не думал, что простые цветы станут катализатором такого, хочет спросить потом у Олежи, положил ли он их на правильную полку в его упорядоченной системе. Но это потом — не когда под руками теплеет Олежина талия, и не когда он мятно выдыхает в поцелуй. Не когда вздернутый нос касается щеки и его собственного носа, когда Олежа наклоняет голову в другую сторону. Антон думает, что ему надо будет убраться из подсобки до звонка — но часов здесь нет. И по сердечного ритму ничего не понять, он слишком быстрый, слишком сбитый. И губы у Олежи слишком приятные и мягкие, чтобы от них оторваться.

Пальцы из волос вытекают, ложатся на плечи. Антон пытается продлить поцелуй ещё хоть на секунду — кажется, что слишком мало. Кажется, что много не будет никогда.

— Слушай внимательно, — говорит Олежа. Зрачки у него расширены и дыхание немного сбито. Хочется поцеловать снова — глубже, смелее. Хочется в этот раз запустить свои пальцы в пахнущую шампунем чёрную мягкость. — После первого номера на концерте я уйду. В середине третьего уходи ты тоже, только постарайся не слишком внимания привлекать. Буду ждать тебя в кабинете, понял? 

Антон не кивает — наклоняется немного и целует снова — минут пять до звонка у них ещё быть должно.