***

С Юга всегда привозили или специи, или болезни. Сонхва любил, как порошки яркой краской проходили сквозь пальцы, когда он тайком опускал руку в мешок с шелковистыми специями, пока вокруг бурлила толпа. Сонхва ненавидел болезни. Никакой глубокой потери, не с отцом-врачом. Люди бы рисовали его портрет в храме, возможно, они это и делали, потому что бог пресных вод смотрел с таким же хитрым прищуром каждый раз, когда Сонхва неуверенно поднимался с колен после короткой молитвы.

На восемнадцатый день рождения Сонхва не привезли специи. На девятнадцатый ничего не было слышно о болезнях. Это радовало, как любая новость больному, что его состояние не ухудшилось. Пока на двадцатый деревню залила кровь. Сонхва вернулся с дальнего родника, широко улыбаясь, хотя пальцы ломило от того, что он долго полоскал ткани в ледяной воде. Дорога была сбита копытами сотен лошадей так, что рассыпчатая пыль не поднималась в воздух.

Обыденно скрипела вывеска башмачной лавки. Сонхва отвык различать это в деревенском гомоне со всех сторон. Сонхва отвык от тишины. И Сонхва совершенно не хотел привыкать к мирно сидящим умершим. Им даже не закрыли глаза. Издевательски, как кукол в игрушечном домике рассадили по ступеням и лавкам, поставили у стен, чтобы те медленно сползали наземь.

Сонхва мягко присел на крыльцо меж двух фигур, которые смиренно опустили головы к земле.

– От заката сегодня все такое красное, даже дорога как глиняная, – разбитые в костную крошку лица ничего не ответили в тот жаркий полуденный час.

***

– Куколка, ты ещё хочешь хозяину той тряпки поднасрать? – вместе с дымом выдохнул Минхо, заходя в их каморку.

– Тому старику я оставил шрам и забрал все деньги. С него хватит, – Сонхва без оглядки на реакцию Минхо взял трубку из его рук, чтобы затянувшись, начать кашлять. Горло сжималось в агонии против желания мозга повторить снова. Как и день, и неделю назад, как и при первой встречи здесь, за кулисами Праздного дома. Смех Минхо из-за спины глубокий, приятный, но извечно чужеродный. Постоянные клиенты каждый раз надеялись, что после выступления он спустится с помостов, продолжая хохотать, позабыв выйти из роли. Они оставляли достаточно денег на входе, чтобы Минхо тихо проскальзывал за сцену, игнорируя свое имя в толпе.

– Не пытайся, Куколка, – крепкие руки помогли спустить верх сценического платья, оставляя его, держатся на плотной ткани широкого пояса. Сонхва услышал, что чашка трубки глухо стукнул о дерево туалетного столика. Минхо прижался к голой спине Сонхва, выдыхая дым через нос у самого его уха, нежно цепляя зубами мочку.

– Про какую тряпку ты говорил? – Небрежно наклонившись, Сонхва встал, начиная снимать с шеи нити украшений, которые горошинами жемчуга гремели о тонкие стенки шкатулки.

– Которую ты к двери ножом прибил, – Минхо не выглядел расстроенным, только слегка уставшим. Лениво закинув ноги на кушетку, Минхо снова потянулся за трубкой.

– Это армии Юга, – Минхо видел, как мышцы спины у Сонхва напряглись, превращая его в деревянную статую. Хва быстро вернулся к ломаным движениям, разводя мыльную воду в миске, чтобы размочить тонкую ткань полотенца.

– Ага, приходили ребятки, то ли из сопротивления, то ли из угнетения. Ну, бывшие с правительства или их родственники, демон их разберет. Сказали ищут кого, чтобы заставить южан оплатить за наши страдания.

– И почему к нам? – краска плохо сходила с лица, как бы Сонхва не растирал кожу, смотря сквозь свое отражение. Тело все ниже склонялось над столиком – пришлось опереться на руку. Камень на плечах Сонхва почти стал видимым.

– Наложницу царю ищут, – рывком подняв голову, Сонхва уставился в зеркало. Минхо улыбался, хитро поглядывая через посеребренное стекло в глаза Хва. Мгновение тишины, пока кончик трубки прочерчивает линию на сильной шее. – Чтобы в тишине ему горло перерезать.

– И где искать этих сопротивленцев?

– Завтра придут, принесут вещи. Я сказал им, что у тебя свой нож.

***

– А ты и правда как куколка, – рука Сонхва быстрее, чем у сопровождающего. Нож у шеи заставляет того отойти на два шага назад, подняв руки. – Понял.

Сонхва нравился наряд. Ощущения мягкой, тонкой ткани ханбока на коже были чем-то давно забытым. Даже сценические были грубее, хотя он спустил на каждый немало денег. Каждая заплатка как новый шрам на собственном теле. Из зала не видно: слишком далеко и тускло, а сам Хва летит в танце быстро, быстрее света.

– Скоро мы дойдём? – нож вернулся за пояс одним ловким движением. Сонхва усмехнулся на то, как трое мужчин вокруг вздрогнули. Такие в драке грубые и неповоротливые, зато бьют сильно, что голова почти физически отлетает. Кто был таким опасным на дороге, что их приставили сразу втроём? Хотя городские зеваки смотрели вслед исподлобья, кусая губы и сплевывая. Не в сторону скромной делегации, потому что Сонхва все ещё был там, а себе под ноги, чтобы со злостью пнуть.

– Квартал ещё, – Сонхва уверенно ускорил шаг, отрываясь от сопротивленцев. Мужчины переглянулись и решили, что догонять – себе дороже.

– А до столицы? – издали было видно, что лошадей уже запрягали в крепкую повозку. Скромная в своём украшении, но статусная в общей форме. Сонхва увереннее перехватил сумку, чувства, как рука начинает ныть от её тяжести.

– На пятую ночь будем там, – лишь лёгкий кивок в ответ, перед тем как Хва спрятался за раздвижной дверью. Он думал выспаться впервые за очень много лет.

***

– Мы – люди востока – хотим сделать подарок царю объединённых земель. Много бунтов было на наших окраинах, но отныне мы принимаем все то, что благосклонно дарует нам наш великий царь, – у мальчишки, что представился его сопроводителем, язык был подвешен как надо, а манеры текли по венам. Сын некого высокоблагородия, который почил при пожаре после недельной осады столицы, тогда ещё Восточного государства. Сонхва старался держать лицо, стоя за дверями и ожидая сигнал о том, что может войти. Стража не смотрела на него напрямую. Даже не косилась, в погоне за любопытством. Ни сальной улыбочки, ни притворно-случайного наклона чуть ближе. Слишком по-человечески. Слишком неестественно. Сонхва решил, что тогда поглядеть, и жадно облизать взглядом может он.

Форма синяя, дорогая. Но вышивка за шесть лет не изменилась. Для всех вооружённых сил одна, вязь, которой Сонхва выучил, разрубил в приступе яростного бессилия, а затем зашил. Просто так, чтобы было понятно, куда метать нож – в самый центр серебряного цветка вишни. На том обрезке она была серой, без блеска, вымученно поношенная, с застиранными каплями крови.

– Для меня и всего южного народа, лучшим подарком являются ваши слова. Мы стремимся к миру и только к нему, – это было смешно. Мир в полностью изничтоженной деревне. Не одна, их было явно больше – растянувшиеся вдоль границы погосты. Юный Сонхва тогда за одну неделю увидел смертей больше чем, могли увидеть плакальщицы за всю свою жизнь. Он не мог догнать ужасный отряд, от безнадежности даже поверил, что это призраки. Призраки не носят военную форму, не теряют её посреди леса, не оставляют знаки отличия собственного государства. Призраки исчезают, тают меж стен и поют у храмов. – Оставьте свои дары с собой. Лучше мы преподнесем вам, все что захотите. Только сообщите, что требуется народу.

Сонхва фыркнул. Он лично ставил печатку на письме, ушедшее царю. Просили семян, рабочих рук и пустить торговый путь, хотя бы наладить движение караванов, чтобы местные могли дешевле брать товары, без перекупщиков. Не пришёл ни ответ, ни какой-нибудь жалкий мешок риса. Как этот царь чистой певчей мог заливаться о помощи, когда сам бил по рукам молящих. Но это было любопытно: взглянуть на этого подлеца, который всю войну явно отсиживался во дворце, который так жестоко растоптал бывший дружеским народ, который вряд ли представлял, как голодали самые границы Восточных земель. У него должно быть заплывшие жадностью глаза и кожа, обвисшая на шее и руках с россыпью пятен, жуками, расползающимися по шее и спине, как бы он не прятался от солнца.

– Простите, но это наша традиция! Не оскорбляйте нас, примите его. Мы ничего не потеряем, если оставим его вам. Поверьте, вы будете в восторге! – желудок сдался спазмом тошноты. Сонхва потеряет. Он потеряет слишком многое, чтобы лишь избавиться от этого ублюдка, который просто обязан умереть в восторге. Царь молчал слишком долго.

– Хорошо, вы можете преподнести свой дар, но вы останетесь у нас на ночь и поужинаете.

– Конечно, ваше царское превосходительство. Наш дар сейчас прибудет…

– Он про меня, – хмуро пробормотал Сонхва, потянувшись к дверям. Створки распахнулись раньше, застава врасплох своим грохотом. Но больше Сонхва был ошеломлен тем, что царь в его голове и человек на троне слишком отличались.

***

– Милостивейший, позвольте представить вам великолепного наложника. Он лучший танцор столи… Восточного центра, – Хва покорно склонил голову. Тишина затягивалась, принуждая опуститься на колени, но гордость держала на ногах. Он был готов котом выгнуться от ласки слов, как он хорош: как расписывал его мальчишка, лепетал об уме, талантах и танце. И слишком много про тонкую золотистую кожу.

– Вы просто… дарите человека? – молодое лицо царя исказилось в удивлении. Он и без того сидел неестественно повернувшись левым боком, наклонив голову, а от этого стал совсем смешон. Или это было только в глазах Сонхва. Царь был молод и красив, его и без того острый нос стал походить на широкое лезвие. Избалованный мальчик, которому принесли игрушку, а он не может поверить. Жалко. Очень жалко.

– Наши обычаи…

– Вы даже не назвали его имя, – Сонхва вздрогнул. Сам по себе голос слегка скрипучий, но приятный на слух, приобрёл в стержне своём сталь и грузность.

– О, вы можете звать его как захотите, – улыбка сопровождающего дрожит и гаснет под взглядом режущим виной по нервам.

– Как я могу быть уверенным, что он пришёл сюда сам, если вы просто кидаетесь им как куклой? – как молнией пораженный Хва трясся, пытаясь сопоставить в своей голове голые факты. Он мало понимал, что волнует царя. Это же просто – возьми дорогую игрушку и наслаждайся. Крути, кидай, разбей, заплачь. – Простите, танцор, мы можем отойти на пару минут?

– Милостивейший, нельзя так…

– Это подарок мне, – аккуратные брови поднялись в ехидном упреке, – вы все равно подарите его, так дайте мне убедиться в его безопасности, – он не удостоил Сонхва и касания. Только взглядом указал на занавеси справа от себя. Дождавшись кивка, сопровождающего, Сонхва юрким зверем проследовал за царем.

– Вы точно добровольно шли сюда? – звон в ушах разнесся эхом по черепу. Не это нужно спрашивать. Попроси станцевать или раздеться, спеть или рассказать историю, у Сонхва их много. – Пожалуйста, не молчите. Если это не так, мы оставим вас во дворце, но когда делегация уедет, вы вольны двигаться, куда пожелаете, мы сохраним это в тайне.

– Да… я хотел. Это традиция и большая честь, что я могу стать её частью, – царь изучал его лицо. Не как хищник, не зверь. Как мудрец и лекарь, смотрел в глаза, задерживался на изломе бровей и опущенных уголках губ. Гладил. Ласкал. Не грязной ладонью и мыслями, а той глубочайшей человеческой заботой, о которой Сонхва начинал забывать.

– Как вас зовут?

– Вы можете звать меня как пожелаете.

– Я могу звать вас вашим именем. Солгите, но выберете имя сами, вы не пёс и не козёл, чтобы давать вам клички, – так говорить мог только человек истинной власти. Его слушают просто потому что он в центре мира, держит всех в своём кулаке безо всякого усилия. Сонхва противился этому, желал извернуться, встать на дыбы…

– Сонхва, – но сдался. Завороженный мощью мужчины, что был ниже его самого, но возвышающегося своей статью.

– Звезда значит. Имею честь представится, – касание пальцев в руке пускает дрожь по всему телу. Царь невесомо оставил розовый лепесток поцелуя на пальцах Сонхва, преклоняясь. Становясь уязвимее. Такой простой, что Хва мог в тот же момент прихлопнуть его. И лишь осторожность, тщедушный азарт и слабость облюбленных рук, помешали этому свершиться. – Хонджун.

***

– Я могу станцевать вам прямо сейчас, – Сонхва высидел ужасный ужин. Мягкие сиденья, тёплая еда. Простая по своему составу, без изысков царского дома. Он питался также, разве что порции могли быть меньше время от времени, а специи не взрывались на языке. Он забыл вкус трав и семян, запечатал в глиняный горшок и спрятал под самой крышей своей памяти, куда не заглядывал долгие годы.

– При всем уважении, – Хонджун не подходил к нему ближе, чем на вытянутую руку. Извивался ужом, лишь бы не соприкоснуться ни с одной частью тела. Пальцы Хва все ещё горели в память о поцелуе, путая его мысли, – вам лучше отдохнуть. Путь был неблизким, к тому же вы много волновались. Вам нужен покой. Купальня и комната должно быть уже готовы.

– Мы не будем жить вместе? – уголки губ Хонджуна дрогнули, перед тем как он формально улыбнулся, останавливаясь.

– А мы должны? – возмутительный вопрос, из-за которого Сонхва готов был отчаянно взвыть. Этот человек не справлялся с самой простой задачей – начать потакать собственным желаниям. Он даже не выпускал наружу хоть каплю, намекающую на коптящий огонек прихоти. Сонхва улыбался, широко так, что сводило скулы, но ничего в ответ. Хонджун только продолжил медленно брести по коридору, оставляя Сонхва с роем гудящих мыслей.

– Я не знаю, как это в ваших традициях, но для нас держать наложников и наложниц нужно ближе к себе, ведь это показывает статусность, – держась позади правого плеча Хонджуна, Сонхва начал самую свою глупую речь, – так мы показываем, что нам настолько приятно общество человека, что мы не готовы расстаться ни на минуту.

Безмолвие Хонджуна дробило мозг, пока он продолжал свой путь. Сонхва выдохнул, пытаясь успокоить бурлящую кровь. На шее поступила вена, а скулы остро выделились из-за плотно сжатой челюсти. Дёрнуть бы Хонджуна за плотный воротник, да придушить, все равно он бы не сбежал, раз так по-черепашьи полз все это время.

– Да, мы должны, – рявкнул Сонхва почти в самое ухо. Он бы вцепился в края этой суконной расшитой накидки, чтобы дёрнуть Хонджуна на себя, привлекая желанное внимание. Не пришлось.

– Тоже традиции? – сухой кивок. Сонхва надеялся, что вид его чинно сдержанный. Раскрыть себя в первые часы – глупость мирового масштаба. – Тогда следуйте за мной.

У самых дверей в царские покои сердце Хва кольнуло. Его выдуманные традиции уважали сильнее в самом прогнившем месте, пока дома не могли позвать по имени.

***

Сонхва перебирал складки рукава с десятый раз. Сильнее сдавливал, чувствуя сопротивление подушечек пальцев, растягивал и сминал. Будь это его личный наряд, он не смел бы так поступить. Это ему протянул неловкий слуга, сказав, что ночи здесь холоднее, чем на востоке. Сонхва отродясь не носил высокий ворот, поэтому лежа в постели, он чувствовал только, как каемка трется о шею, оставляя след как от виселицы. Снова резко потянув, Сонхва закашлялся от того как сильно ткань стянула шею. Его бы никто не спас.

Сонхва ударил ладонью по широкой кушетке. Он рассматривал темный потолок, надеясь понять смысл линий узора, которые сливались в мутную массу тревожных теней. Лампу учтиво заушил все тот же слуга, стоило Сонхва вернуться из купальни. Ему даже пожелали сияющих снов и ночного исцеления души и тела. Это вызвало только кривую усмешку, по раскрасневшимся от пара губам. На счастья Хва, Хонджун исчез к этому моменту. Сонхва снова ударил по матрасу, отчего подушка, покоившаяся на самом краю, упала, проскальзывая под кушетку.

Кровать Хонджуна была единственной причиной, по которой делить с этим человеком сон казалось терпимым. Сон делить не пришлось.

– Вы можете спать здесь, уверяю, она очень удобна, – спрятав одну руку за спину, как будто по привычке прикрывая тыл, Хонджун кивнул на кушетку. Сонхва согласился просто потому что, не знал что ответить. Он знал, как него смотрят мужчины и женщины, он читал записки, которые со смехом приносила хозяйка. Там было мало чего беспечного нежного, чтобы можно было действительно смеяться. В основном то, чтобы придя в царские покои, Сонхва был уверен, что его тонко уговаривая, подтолкнут к постели, а после устроятся сверху, в попытке спрятать новое сокровище, которое выцветет уже через месяц. Он знал, что для золота в нем слишком много железных примесей, так что влажная кожа его только окислит. – Мне необходимо уйти, не ждите и ложитесь спать. Вас проводят до купальни, скажите слуге, что вам приготовить для сна.

Сонхва уснул на рассвете, сквозь дрему слыша, как открывается дверь. Он не мог быть уверенным, что это был тот, кого он проклинал эту и все ночи до этого. Сил открыть глаза и убедиться в том, что это действительно Хонджун просто не было. За спину опустилась подушка, которую он так и не поднял, а в нос ударил запах розовой воды. Хва мылся в точно такой же.

***

Сонхва играл без выходных и шанса на передышку. Он чувствовал себя странником в пустыне, точно таким, как тот, что сидел в Праздном доме пару лет назад. Его лицо было темным от загара, а губы обветрены. Он пил крошечными глотками и говорил с людьми, потому что действительно желал почувствовать человеческое общение. Тогда странник рассказал, как нужна вода, как манят оазисы и что такое мираж. Песчаные земли были дальше Южного государства, поэтому Сонхва даже не думал, что сможет узнать хоть что-то об этой территории. Странник даже начертил карту, выделив границы пустыни.

Сонхва выделял свои границы. Ваза у входа в зал разбилась с хохочущим звоном, напугав его самого. Сонхва столкнул ее, выходя от Хонджуна. В очередной раз, стоило ему войти с предложением развлечь Милостивейшего и его знать, как он столкнулся лишь с Хонджуном. Подушки вокруг стола разъехались, как бывает, когда в спешке люди покидают свои насиженные места. Сонхва не был уверен, выгонял ли Хонджун всех из залы, чтобы оставаться один на один со своей игрушкой, или это было совпадение, но Сонхва был рад. Развлекать одного южного ублюдка не так больно для гордости как развлекать дюжину.

Маленькие бубенцы на рукавах и поясе вместо музыки. Ритм въелся в голову за эти шесть лет опыта, вместе с правилами улыбки разной степени робости и хитрости. Вместе с основами грима, подчеркивающего глаза и губы. Вместе с выдержкой не прикончить настойчивого поклонника, а только припугнуть его новым ножом.

Хонджун наблюдал за Сонхва, не отводя взгляда, и тихо вздыхал, когда тело изгибалось особо сильно, что ткань соскальзывала с плеча. Сонхва поправлял движением грациозного мастера, отвлекая своего единственно зрителя от этой части. Прикрывал глаза и улыбался, чтобы, взглянув вновь, встретиться с взглядом нежным и сладким, как засахаренные фрукты. В конце Сонхва падал на колени Хонджуну, прижимая руку к шее, считая пульс и оценивая под каким углом легче его придушить. Это не длилось долго: ладонями Хонджун упирался в ребра Хва, настойчиво надавливая, чтобы отстраниться. Так Сонхва оставался сидеть справа, шепча новости дня, что узнал из кухонных сплетен, смешивая их как лучшее блюдо с мелкими касаниями и томными вздохами в районе шеи. Хонджун молчал, возвращаясь к бумагам на столе и перу. И это оставляла Сонхва в пустоте, лететь по своим мыслям, вязким и холодным. Бередящими старые раны и вылизывающими шершавым языком новые.

Сонхва выбежал из зала молча, позорно вздрогнув из-за шума осколков. Кулаки сами по себе сжимались и разжимались, отчего на ладонях из-за длинных ногтей краснели глубокие лунки. Сонхва упал на подушки, кутаясь в ханбок. Как человек, который молча принес ему всю восточную одежду, будто заметил, как Сонхва мучается от тяжести чужеродных вещей, мог так насмехаться своей отстраненностью. Он был гадок и себялюбив. Привязывал вниманием и учтивостью, чтобы растоптать, кинув в темницу безразличия, от которого хоть на стену лезь. Сонхва устало задремал в коконе собственной ненависти.

Он распахнул глаза от тяжести гладящей его по голове руки. Широкая и крепкая, сквозь пальцы которой легко скользил мягкие пряди. Паралич сковал ноги и тело, будто те злонамеренно связали и набросали снега вокруг. Хва раскрыл глаза с трудом, больше из-за осторожности, чем потому что это было что-то действительно трудное. Хонджун сидел на голом полу, ссутулившись и глядя в окно. Мгновение за мгновением и в звенящей тишине заложенных ушей, Сонхва различил тихую мелодию голоса. Хонджун не замечал, что Сонхва проснулся, что его руки подрагивают, а спина готова изогнуться в ласке, когда пальцы Хонджуна приятно чешут затылок. Сонхва чихнул – тихо и сипло.

– Ты проснулся, – Хва промычал согласие, заглядываясь на опущенные ресницы Хонджуна. – Скажи, ты давно мне рассказываешь что-то после танцев?

– Каждый раз, – голос хрустел хрипом сна и обиды.

– Садись слева от меня в следующий раз, – нахмурившись, Хва кивнул, потеряв нить рассуждений. Они продолжали сидеть вот так: Сонхва среди вороха размышлений набитых в подушки и тихой песни Хонджуна, а Хонджун смотря на закатное солнце в окне.

Подорвавшись посреди ночи, Сонхва, накрыл правое ухо ладонью, вслушиваясь в иллюзию морских волн из крови. В ужасе смотря на занавешенный проход к кровати Хонджуна, Сонхва пытался отделаться от чувства фантомной боли из сна. Взрывы гранаты не щадили никого даже там.

– Я плоховато слышу на правое ухо.

***

Просто ночь, просто с человеком, который даже был недурен собой. Сонхва день за днем пытался проникнуть под кожу Хонджуна, впрыснуть яд сладких речей и длительных прикосновений. Но кожа Хонджуна была каменной. Это становилось похоже на игру в салки, но водил только Сонхва, а Хонджун не играл вовсе.

– Почему вы так хотите дать Востоку ресурсы? Они пили из нас соки годами, они начали войну, они растоптали наши деревни, – хмуря брови, Сонхва подошел ближе к двери, чтобы прижать ухо. Кто бы ни был человек по ту сторону, его рот извергал ересь, о которой было стыдно даже подумать. Весь Восток знал, чьи армии прошли по границе после двух лет глубочайшего игнорирования политических и торговых отношений. Сонхва знал новости, ему нашептывали правду старики, сброшенные с верхушки власти за один день. Возможно, те и заслужили это, но Юг от этого не становился более праведным в глазах всего народа.

– Мы уже полностью восстановились, генерал, и они часть наших земель, – Сонхва оглянулся: проверить, не видно ли кого поблизости. Он хотел забежать внутрь, оставить хлесткую пощечину и придушить и Хонджуна, и этого безымянного генерала. – Они страдают от решений собственных правителей. Там много простых людей, таких же как вы. Почему они должны нести наказание за тех, кто давно мертв?

– Скажите честно, Милостивейший. Все из-за шлюхи, которую вам подарили? Для него стараетесь? Просто так не дает? – Чтобы не происходило по ту сторону, это звучало разрушающе. Грохот и скулеж как во время пьяной драки в Праздном доме, когда один клиент бьет другого головой о стол.

– Я напоминаю, что вы отстранены от службы, больше не дергайте меня ради своих советов, – Сонхва бегал быстро, но не настолько, чтобы край его лазурного ханбока остался незамеченным.

Лампа зажглась не с первого раза, издевательски потухая от слишком резких движений. Сонхва тихо прогудел ругательства, чуть ли не в самый фитиль, будто этим и разжигая огонь. Он распахнул занавеси, осматривая постель. Сегодня он шлюха. Все кроме ханбока осталось аккуратной стопкой лежать на кушетке. Педант. Стоя перед высоким зеркалом, он будто впервые изучал себя. Как дух, заточенный в физическую оболочку, шокирован тем, что рука движется по его желанию, что рука просто есть, что внутри бьется сердце, что он может чувствовать, как ветер обдувает кожу. Сонхва обернулся, ожидая увидеть разбитое окно, сквозь которое и заходил щекочущий шею вечерний воздух. Окно было целым, не то что мысли Сонхва.

Он пару раз слышал совсем невесомый шепот слухов о том, как же хорош царь в постели. Знали ли они, потому что испытали на себе или у любовников был слишком длинный язык – не имело значения. Сам процесс не имел значения, когда он всего лишь шаг на пути к цели. Сонхва разложил складки ханбока так, чтобы подчеркнуть то, что люди звали его достоинствами, и скрыть то, что могло создать больше интриги.

Время тянулось и рвалось, конечности затекали лежать в красивой, но абсолютно не приспособленной для ожидания, позе. Огонь горел все меньше, запах от простыней успокаивал, а мысль, что так и пах Хонджун, Сонхва выбросил быстрее, чем стоило на самом деле. Глова все больше клонилась к подушкам, пока рука не поддалась давлению и Хва не задремал. Как бы он не пытался привыкнуть к ночным походам Хонджуна, с каждым днем сопротивляться возможности сладко выспаться становилось все труднее. Он почти погрузился в дрему, как со щелчком, отворилась дверь и зашуршала ткань. Хонджун вернулся.

Они встретились взглядами: фальшиво-томный с поволокой похоти и усталый, потухший от грузных размышлений. По привычке Сонхва встрепенулся, двигаясь вперед, чтобы привычным жестом обнять и успокоить, как делал с танцорами труппы. Холод по оголившейся кожи отрезвил его.

– Не хотите эту ночь посвятить удовольствию? – Хонджун сел к нему спиной, тяжело втягивая воздух через нос.

– Да, я бы с удовольствием поспал. Оставайся, если хочешь, я не буду мешать, – Хонджун даже не обернулся, не осмотрел лицо, как делал при каждой встрече. Только с усилием расправил плечи.

– Нет, вы не поняли, Милостивейший, – сначала ладонь мягко по спине от поясницы к лопаткам, потом подтянуть все свое тело, прижаться, огладить и сдавить плечи, выдохнуть на ухо, извлекая самый развратный стон из своего нутра, – в этой постели вы можете сделать со мной все, что вы пожелаете.

– Не надо, Сонхва. Я не хочу этого.

– Ну же, Милостивейший, – Сонхва гладил не грудь Хонджуна, а кусок холодного камня. Хонджун не реагировал на руки, опутавшие его змеями, ничего не ответил после того как трепетно прижал Сонхва губы к его затылку. Чувствовал ли он вообще, что тот делает. Чувствовал ли дрожь и то, как перехватывает дыхание, как от удушья, чувствовал ли тревожный стук сердца. В глубочайшем отчаянии Сонхва прыжком забрался на колени Хонджун и потянулся к его губам.

Пол был холоднее Хонджуна.

– Прости, Сонхва, – без толики напряжения он подхватил Сонхва с пола, осторожно поднимая на кровать. – Просто не надо, не заставляй ни себя, ни меня.

Хонджун ушел, потрепав Хва по голове. Горечь обиды засела на небе, но Сонхва не мог различить на кого конкретно он был обижен.

Сонхва сам не ведал, зачем пошел вслед за Хонджуном. Ночной слуга вежливо указал на купальни, спрашивая, как надолго ему стоит покинуть их.

– Не надо, мы просто поговорим, ничего секретного, – ничего не ответив, слуга протянул полотенца Сонхва и тихо ушел. Только спустя мгновение Хва понял, что стоит в одном лишь наспех подвязанном ханбоке.

Пара было намного меньше, чем Сонхва привык. Привык. С хорошим такое быстро, как бы это хорошее не бурило внутри колодец отвращения. Хонджун сидел на ступенях бассейна, прислонившись спиной к стенке и откинув голову. Можно было предположить, что он спал, но стоило Сонхва подойти ближе, как тот сморщил нос. От неожиданности Сонхва засмеялся.

– Прости, что толкнул тебя, Сонхва, – оторопев от того, что его узнали лишь по легкому хихиканью, Сонхва замер. – У тебя ничего не болит?

– Нет, все в порядке. Это я должен извиниться, – ткань шелестела в безмолвии купальни, которая отвечала эхом и плеском воды. Присаживаясь позади Хонджуна, русалкой подгибая ноги, Сонхва зашептал, – Я просто делал, что считал должным, забыв, что могу быть для кого-то неприятен.

– Ты не неприятен, – он поймал руку Сонхва, когда та коснулась влажных волос. Хонджун любил нырять. Нежно сжав пальцы, Хонджун повернулся и, подведя руку к губам, целомудренно поцеловал. – Но есть вещи, которые не стоит переступать.

Набрав как можно больше воздуха, Хонджун опустил голову под воду. Его черные волосы тенями бороздили воду. От губ и носа поднимались пузырьки, лопающиеся на поверхности. Сонхва прикидывал в голове, сколько возможно продержаться под водой, и в какой момент она хлынет в легкие, забирая все шансы на выживание в одиночку. Он спасал детей на реке, обязывал статус сына врача. Он мог бы помочь Хонджуну не спастись. Рукава свисали, угрожая промокнуть, если опустить руки глубже чем на ладонь.

С грубым фырканьем Хонджун поднялся, попадая плечами ровно под ладони Сонхва. Действительно камень, с тем напряжением внутри он не мог быть чем-то иным.

– Можно размять вам плечи? Я хочу этого.

– Я буду благодарен.

Под указанием умелых рук Хва, Хонджун слегка наклонился, открывая взгляду белесые полосы впавшей кожи на спине. Кто бы и как бы не оставил этот шрам, он постарался.

***

Хонджун безо всякого промедления, стреляющего дробью по мышцам, сунул руку меж горящих поленьев. Вряд ли он шарил ладонью так долго, как показалось Сонхва, оцепенение которого скрутило жилы. Пару мгновений назад он ловко танцевал, резко взмахивая руками, изображая крохотную быструю пташку. Хва прикладывал лодочку ладоней под щеку и скоро разводил руки, взмахивая своими невидимыми крыльями. В один такой взмах с пальца слетело тонкое кольцо его отца. Горестный вздох посреди танца Хонджун не упустил, как и глухой стук в очаге.

Кожа до локтя сердито покраснела и опухла, но это выглядело приемлемо. Не глубоко поражающий своим болезненным уродство разрушенного тела ожог, а просто кровь, прилившая под тонкую кожу в попытке восстановить. Хонджун беспечно обдувал покрытое золой кольцо, стряхивая мелкие ее перья и угольные следы.

– Будь аккуратнее, Сонхва, – он протянул кольцо на здоровой ладони, привычным жестом заводя вторую руку за спину. Это выглядело уже не как защита, если только самого Сонхва, – мы, конечно, не в кузне, но дорогие вещи надо беречь.

Быстро чеканя шаг, Хонджун вышел из комнаты. Сонхва чувствовал, как по ногам бежит дрожь, оседающая в слабеющих коленях. Он рухнул посередь тех крупных подушек, в которых сидел Хонджун, блаженно наблюдающий за его танцем. Прошло лишь два дня с того момента, как Сонхва принял мысль, тягуче разлившуюся по всему сознанию: ему нравилось, как на него смотрел Хонджун. Он купался в восхищении сверкающих глаз, прерывистых вздохах восторга и всполохах следов кончиков пальцем на костяшках. Он вынимал веер из царских рук, пряча смущение за тонкой бумагой и новой ролью. Его тошнило от самого себя.

Он думал прикончить Хонджуна через месяц, максимум два. Подолгу стоя над постелью, закрывая широкими плечами лунный свет, скользящий в воздухе, Сонхва рассматривал беспокойное лицо и плотно сжатые челюсти. Иногда он слышал скрип зубов даже лежа на своей кушетке. Обычно он прерывался глухим болезненным стоном или двумя. Раздражало. Сонхва повторялся, выдавливая из всего своего нутра ту глубокую ненависть, убеждающую его, что он ненавидит ночной шум. Никакого беспокойства о Хонджуне. Он постоянно звал его по имени, насильно цепляя “царь” после.

Первый месяц Хонджун просто не ночевал в комнате, сбегая вечером с ужина, ловко обходя изящно вытянутые обманчиво-ласковые руки. Ко второму он поселил в Сонхва слишком много сомнений. Хонджун ни разу не попросил о танце или совместной ночи, Хонджун говорил об астрономии, Хонджун учился его традициям, Хонджун просил совета по восточным указам, Хонджун… Шел третий месяц и все убеждения, что Сонхва носил под сердцем с двадцати лет, заживо гнили, оставляя изматывающую боль. Последние дни ни капли не облегали эту ношу, оставляя Сонхва мучительно погибать.

Как и танцевал, босым, бросив свои туфли, Сонхва сорвался с места. Он сдерживал то ли крик, то ли слезы. То ли рвущиеся наружу слова. Он не понимал, сколько прошло с момента, как Хонджун покинул его, не объяснив, куда идёт и вернётся ли. Нельзя было выделить, что было удивительнее: то, как беспечно Хонджун опустил руку в очаг, или то, что он не издал даже жалкого всхлипа. Не чувствовал ли он боли или так беспокоился о разбитом, из-за одного лишь глупого кольца, взгляде.

Хонджун мягко берет под локоть, чтобы проводить хромающего из-за вывихнутой лодыжки Хва в сад.

Хонджун, читающий вслух собственные стихи.

Хонджун, узнающий, поел ли Сонхва.

Хонджун…

…с которым пора покончить.

В комнате покой и мрак. Накидка Хонджуна похоронно чернела стол вместе с блузой. Широкий пояс расстелен на полу. Вряд ли специально, скорее как часть неосторожного переодевания. Сонхва аккуратно, не хуже старой швеи, подвернул ткань, чтобы заглянуть в появившуюся щель. Под покрывалом тело, измученное в своей сути. Забито лежит и медленно дышит, медленнее, чем стоило бы человеку во сне, тяжелее, чем человеку во сне спокойном. Нож из-под пояса выскользнул легко, ожидая исполнить свое главное предназначение.

Новолуние дарует почти полный мрак. Звезды обманчиво близки к земле, отдавая свой свет. Самой близкой к Хонджуну звездой, тот считал Сонхва.

– Наш Сонхва…

– Ты сияешь изнутри, Сонхва…

– Рано или поздно ты станешь для кого-то путеводным,

Сонхва…

Тремор. Так сказали старой мастерице перед тем, как на глазах у всех выгнать с работы. Сонхва не испытывал и не понимал, что это. До момента пока его собственные руки не начали предательски трястись, с силой, которой он никак не мог противостоять. Куда он попадет? В глаз или сразу в артерию. Ему показали, где она, хотя в действительности он жаждал раскрошить лицо, тогда еще безликого царя, молотом, подражая тому, что сделали с его родителями.

Умирающим зверем, Хонджун закричал в ночи, пугая Хва. Со звоном нож отлетел под кровать. Сонхва уже замахнулся, Сонхва уже был готов, Сонхва отпустил все невыплаканные по близким слезы, но сдался из-за задыхающегося шепота.

– Дай день дожить, – Хонджун бесспорно спал. Легкие с трудом выдавливали воздух, также с усилием втягивая новую порцию. Хонджун не закрыл рта, хрипя и постанывая в подушку, в которой пытался спрятать лицо и утопал пальцами сжатого кулака. Еще один крик, уже намного тише. Но глубинно болезненней.

Сонхва обошел кровать без единой мысли. Как ребенок посреди ночи крадущийся к матери, осторожно опустился, на постель, медленно и по-кошачьи невесомо устраивая за спиной Хонджуна. Сонхва посмел взглянуть, не потревожен ли сон и нахмурился: Хонджун спал на больной руке, пусть та и была в повязке. Она выглядела грубой и сухой – страдания для обожженной кожи. Это не было здравой мыслью, это не могло быть оправдано, но прижимаясь к спине Хонджун и укладывая его к себе на грудь, чтобы хоть немного снять оковы боли, Сонхва уже не волновало идея чего-то рассудительного. Он просто утонул в спокойствии выравнивающегося дыхания Хонджуна. Драгоценное надо беречь, верно.

***

– Ты еще не спишь? – Бесполезный вопрос замер в студеном воздухе. Хонджун замер в дверях неестественной фигурой.

– Нет, хотел дождаться твоего возвращения. Что случилось? – качнувшись, Хонджун сделал шаг в комнату, плотно прикрывая дверь и вынув ключ из кармана, закрыл ее изнутри. Нехарактерный жест ухватил все внимание Сонхва, плотно натягивая невидимые нити поводка.

– Ничего не выйдет дальше этой комнаты, хорошо? – тяжело сглотнув, Сонхва кивнул. Государственные тайны. Он слышал их достаточно к тому моменту. Когда ты сидишь за спиной царя, к тебе боятся обращаться, даже с просьбой выйти. Устроившись достаточно устойчиво, он приготовился слушать что-то скучное по меркам светских сплетен.

– Опять бунт на Восточных землях. Обещают взорвать любого, поставщика на торговом пути, – на выбеленную стену тяжело опустилась ладонь, а затем и локоть в обшитом золотыми нитками кафтане. Левая нога скорее волоклась за Хонджуном, не служа даже иллюзорной опорой, из-за чего все тело завалилось на стену. – Повезет, если нам не отправят в ближайшее время возницы.

– Хонджун, – пробормотал Сонхва, почти не раскрывая губ. Но тот услышал и поглядел ему в глаза, сбитый с толку своим собственным именем. Любой вопрос излишен. – Давай я тебе помогу.

Прижимаясь к теплому боку Хонджуна, Хва практически перенес того к когда-то его кушетке. Он возвращался на нее с ночи покушения. Не хотел быть на расстоянии в моменты, когда Хонджуну приснится новый кошмар. Ночной боли не стало меньше, но сжать меньшую фигуру, уткнуться в шею носом, помогало им обоим вернуться из тряски беспокойства. Опустившись на подушки, раскинутые на покатом изголовье, Хонджун прикрыл глаза, пытаясь не простонать сквозь сжатые зубы.

– Сможешь ко мне на колени положить? – кивнув, больше закидывая руками и подталкивая всем телом, Хонджун устроил свои ноги поверх Хва. Тот помешал ему снять сапоги самостоятельно, слабо толкнув в грудь, чтобы не мешал. Судя по рваным вздохам это не было приятным процессом, но пальцы Сонхва упруго растирали часть левой ноги от бедра к колену, лаской мельтеша в сознании.

– Скажи честно, что на Востоке нужно? Я пытался дать вам рабочие места, предлагал развить города, помочь с полями, почему вы так против всего? – впервые Хонджун отделял южный народ от восточного, не пытался искать точки соприкосновения, отчаянно тосковал по чему-то, что в его голове казалось реальным, но разрушенным.

– Мы собирали письма в центральном городе, а вы ни разу не ответили.

– К нам ни разу не приходило писем с Востока. Все считали, что вас устраивает ваше самобытность, – Сонхва хмурил брови, продавливая точки, где связывались нервы, чтобы снизить боль.

– Моя просьба прозвучит глупо… Расскажи, как началась война. Честно.

– В год, когда мне должно было исполниться восемнадцать, неизвестные убили моих родителей. Виновные не были найдены, но это точно были люди с востока, – мышцы под ладонями Хва заметно напряглись, но тот в ответ только лишь успокаивающе погладил колено и голень. Безмолвно давая разрешение на то, чтобы продолжить говорить. – Я решил временно прекратить торговые отношения после этого. Это было вроде проверки, как поведет себя царь Восточного государства. Два года прошли в тишине, но на третий… деревни на границе уничтожили. В одной из них оставили послание с объявлением войны и требованием отдать престол царю Востока и объединить земли.

– Мы объединились, – прошептал Сонхва, укладываясь рядом, с тоской соединяя почерк смерти.

– Но ужасной ценой.

Хва гладил грудь и шею Хонджуна, задерживаясь на мягкой коже как можно дольше. Он знал другую историю, он знал только сказку про злых южан. Он не мог больше в неё верить. Слишком много театральной правды вскрылось за все это время, слишком много требовательных писем Сонхва. "Мы слышали, вы не слишком хорошо выполняете свой долг, принесите от нас извинения Милостивейшему".

– Я так устал, Сонхва. Когда ты уже убьёшь меня? – рука замерла над щекой Хонджуна. Широко раскрытые глаза походили на стеклянные, кукольные. У Хонджуна же отрисованные масляной краской, давно мертвые.

– Как давно ты знаешь?

– С первого дня, – первый всхлип сорвался с губ намного позже крупных слез, начавших стекать, стоило Сонхва моргнуть. Он глухо зарыдал, упав и вцепившись в чужое плечо, отчаянно разрываясь на куски дроби. Хонджун, знающий правду, ласково целовал его руки и щеки, крепко прижимая к себе, тихо беседовал один на один, понимая, что он не в безопасности ни на минуту.

– И ты ничего не сделал.

– Я ну умер от горя, не умер на войне, не умер от руки всех тех, кто был до тебя…

– Их было много? – не любопытство, чистые страх и тревога. Сонхва мог не оказаться здесь, будь хоть один из наемников немного удачливее.

– Достаточно. Я просто решил, что если не сделаешь ты, то придёт новый. У тебя хотя бы была интересная история, – слезы на щеках Хонджуна сверкали в лунных отблесках, но их красота не была тем, что Сонхва действительно хотел видеть.

– Я потерял нож, – нелепо засмеявшись, выпалил Сонхва.

– А я полюбил тебя.

Его руки – нежные лозы, его касания – расцветающие на коже цветы.

– Если тебя не убил я, то не убьет никто, – они стукнулись лбами, прикрывая глаза и тяжело дыша из-за сдавленного горла и слез. Сонхва думал, что ему мерещится, тот самый мираж. Пустыни слишком близко. У миража мягкие губы, осторожно движущиеся напротив его. У миража сладкие стоны. У миража любви на несколько сотен лет вперед. Сонхва добровольно погрузится в него. В конце концов, миража никогда и не было.