Как много вы знаете леген? Я уверена, что достаточно много. И пересказать вы их сможете при желании. А что насчёт легенд собственного города? Знаете хоть одну? А вот Осаму Дазай знал. Вернее, узнал случайно, очень неожиданно и убедился в её правдивости самостоятельно.
— Мне тут рассказали одну историю о нашем городе! — весело вещал Тачихара, активно размахивая руками в стороны. У него совсем недавно выпал передний левый зуб, когда мальчик навернулся и полетел кубарем вниз с лестницы в своём доме, поэтому теперь он ходит беззубым и с пластырем на немного распухшем носу. — Может помните, в черте города есть заброшенное большое красивое здание! Так вот, мне Ранпо, с соседнего класса мальчик, что постарше нас, — сыпались лишние уточнения, но Осаму и Рюноске, шедшие рядом, и не думали перебивать одноклассника, — рассказал, что тот дом остался ещё со времён сёгуна! И принадлежал одному из его... Как же там было? Вас... Весёл? Восков?
Мальчишка силился вспомнить сложное для своих лет слово, даже нахмурившись от потуг. Дазай, будучи достаточно начитанным для своих восьми лет, почти сразу понял, что хотел сказать его друг.
— Вассал? — уточнил Осаму, выгнув бровь. Он поправил сползшую лямку рюкзачка, раздумывая, что нужно будет попросить маму её немного укоротить, а то мешает.
— Да, точно, вассал! — воскликнул Тачихара. — Странное слово, но да ладно. Так вот, этот дом был сожжён по приказу сёгуна из-за того, что его вассал его предал. А у этого вассала был взрослый сын, который должен был в скором времени забрать все земли отца себе. Так вот, он сгорел со всей своей семьёй в этом пожаре! И теперь там обитает его дух, что обернулся в чёрнокрылого ангела. Вы представляете?!
Рюноске, сохранявший до этого молчание, резко закашлялся, но его быстро отпустило. Мальчик смущённо уводит глазки в сторону, не смотря на друзей. Ему стыдно, что у него такое слабое здоровье.
Дазай и Акутагава только переглянулись, пожав плечами. Их мало интересовали местные легенды и то, что их товарищ загорелся историей о старом доме. У Тачихары порой бывают периоды, когда он начинает очень сильно интересоваться чем-то, а потом так же быстро успоивается и переключается на что-то другое. Так, к примеру, было несколько месяцев назад, когда Мичизо решил изучать и узнать больше о камнях, и различных породах. Только вот теперь он, видимо, переключился с этого увлечения на легенды.
Мимо по дороге проносятся машины, а рядом кто-то выходит из кофейни. Лицо Осаму сразу обдало теплом из приоткрытой на мгновение двери и потянуло запахом выпечки. Если честно, хочется домой, к маме, что-то вкусного покушать, а то один из двух бутербродов, что ему дали на обед в школу, есть совсем не хотелось. Да и... Вдруг ни у Рюноске, ни у Мичизу нет ничего перекусить, а он тут начнёт сам есть? Нет, так нельзя.
— К слову, Тачихара-кун, а куда ты нас ведёшь? Я до этого так и не просил, — интересуется Дазай, немного прищурив глаза и шмыгнув носом. Уже не начало осени и постепенно начинает холодать.
Мальчик повернулся лицом к другу, округлив глаза, и идя спиной вперёд. Совсем глупый, так ведь снова может упасть и снова себе что-нибудь ушибить. Осаму иногда совсем не понимает, что творится в головах его одноклассников.
— Как? Я думал, что сказал вам! Конечно же мы идём к тому заброшенному дому! Это ведь так интересно. Да и... Почему мы не можем погулять вместе? Мы с вами уже взрослые!
И конечно же на этих словах Тачихара споткнулся о собственные ноги, падая ровненько назад плашмя, под ноги одной из девушек, идущих им на встречу.
— Ой, мальчик! Ты не ушибся? — девушка присаживается на корточки, останавливая тем самым и своих подруг, и помогает Мичизу сесть. Он потирает затылок, жмуря от боли бровки, но отрицательно мотает головой. Ему больно, действительно больно, но папа учил не показывать свою боль, тем более при девушках.
Люди шли мимо них единым потоком, и было бы проблематично не то, что вспомнить, а разглядеть в каком направлении двигался каждый из прохожих. Подруги девушки перешептывались, сочувственно глядя на Тачихару. Сама же девушка всё ещё сидела с ним рядом, поглаживая даже по макушке мальчика, жалея его. Дазай с Акутагавой же, стоя с рядом, неловко переминались с ног на ногу, не зная, что делать и могут ли они помочь. Им только и остаётся, что ютиться рядом, но не влезать, а то вдруг чего...
— Нет, мне не больно, — видно было, как Тачихара храбрился перед милой девушкой. У него, бедного, даже на уголках глаз скопились прозрачные и блестящие капельки слёз, — но спасибо, что побеспокоились обо мне!
Девушка улыбнулась ему, помогая встать, заправила выбившийся чёрный локон волос за ухо и ответила:
— Да не за что. Ты, главное, больше так не падай, а то можешь ещё как-то ушибиться, — и, заметив краешек лейкопластыря на носу у Мичизо, что отстал от кожи, мягко провела пальцем по нему, приклеивая обратно. — Пока-пока, малыш!
И девушка устремились назад к своим подругам, где они снова дружно защебетали друг с дружкой, перестав обращать какое-либо внимание на троицу младшеклассников.
— Мне кажется, что я ей понравился! — довольно воскликнул Тачихара, моментально отошедший от неплохого удара головой об пол. Глазки горели воодушевлением и довольная улыбка привычно наползала на лицо мальчика.
— А я думаю, что ты просто доставил ей хлопот, — высказал своё мнение Рюноске. Он всегда немногословен и никогда не изменял своей привычке, и иногда из-за этого на уроках у него бывают проблемы. Учителям буквально щипцами приходится доставать из мальчишки ответы на вопросы. — Да и не выглядела та девушка так, будто ей может понравится восьмилетний мальчик.
— Хэй! Мне вообще-то скоро девять!
Последняя возмущённая реплика потонула в звуках дороги, сигналов машин и шумящих людей. Троица мальчиков перешла дорогу на другой конец и они дружно потопали за Тачихарой, так как он один знал точное месторасположение особняка, на которое хотел посмотреть. Они шли и всю дорогу болтали, что правда Осаму, как тот, кто вынужден был отвечать на всё, что там говорил Мичизу, не мог сказать, что хорошо запомнил дорогу. Он всё ещё пребывал в своих мыслях, отдавая всего себя фантазии о недалёком будущем, как будет обнимать маму и рассказывать ей о новой идее своего одноклассника, который потянул его и Акутагаву в неведомые дали.
Так, за бессмысленным пустыми разговорами, что даже в памяти не отложились, мальчики дошли до особняка.
— Вау! Какой он... старый, — присвистнул Мичизу, хотя и с отсутствующим зубом это было проблематично. Он, как и вся троица, впрочем, оппёрся об огрождающий заборчик, который как бы говорил, что дальше путь закрыт и ни для кого исключения не делают.
— И какой разваливающийся, — хмыкнул Дазай, что правда и сам он был впечатлён старинным зданием. Почему-то сразу вспомнилась легенда, которую рассказывал Тачихара об этом месте ранее. Теперь Осаму совершенно не удивлён, почему вокруг этого места ходят такие слухи — атмосфера располагает, так сказать. Мрачно, далеко, огромное здание стоит на вершине небольшой горки, что можно было бы назвать холмом, все стены поросли растениями, что покрыли всё очень плотным слоем, не было окон. Пусть само строение и выглядело величественно, но былой роскоши здесб давно не было. Дазай даже смог рассмотреть, что кто-то, кажется, на одной из стен начал рисовать какое-то граффити. Но, видно, был вовремя прогнан, ведь своё творение человек закончить не успел.
Рюноске тоже стоял рядом, молча восхищаясь прекрасным строением. Всё таки раньше была, хоть и весьма своеобразная, но очень красивая архитектура. И душа Акутагавы, как ярого любителя истории родной страны, восторгалась при виде кусочка этой самой старинной истории.
— Ну что, Тачихара-кун, насмотрелся? — выдохнул Осаму, переведя взгляд на товарища. — Пошлите теперь по домам. Есть охота.
— Эй, ну нет! — резво пошёл в отказ мальчик. — Разве тебе не интересно узнать правдива та легенда или нет? Чего это ты так домой вообще хочешь?
Дазай, уже оторвавшийся от забора, спрыгнувший с выступа, на котором до этого стоял, от неожиданности аж покачнулся. Он в изумлении уставился на товарища, пару раз моргнув.
— Эм, нет? — с вопросительной интонацией ответил Осаму. — Нисколько не интересно. Да и вообще, это было бы глупо — верить детской байке об ангелах в старых строениях. А мы, как ты сам и говорил, Тачихара-кун, уже взрослые.
Один и рюкзаков, что были сброшены со спин, чтобы не напрягаться, был поднят и возвращён назад на плечи. Дазай был полностью уверен, что его слова, — а ососбенно последняя фраза, — возымеют успех и они сейчас все пойдут по домам. Осаму здесь скучно, нудно и вообще, он не видит смысла стоять и торчать возле заброшенного много лет назад здания, высматривая там непонятно что!
— Оу, ну так и признайся, что просто струсил, — беззлобно поддел друга Мичизо. Ему вот было очень интересно посмотреть на здание вблизи, но, чего греха таить, было страшно, что ангел там всё же водится и, вдруг чего, утащит и оставит у себя. — Давай, Осаму, просто признайся, что тебе страшно.
Дазай нахмурился. Нет, ему не было страшно. Не по себе? Да. Но страшно? Нет, увольте. Да и так, мальчик старался не показывать, что от окон, что зияли, как пустые глазницы, его бросало в неприятный пот и вызывало какое-то непонятное чувство тревоги. А вот то, чтт Тачихара его провоцировал и задевал было очевидно и очень неприятно.
— Ничего мне не страшно. Просто не вижу смысла оставаться здесь на подольше.
— Ну да, ну да, просто не видишь смысла. Ну ладно, давай, ты можешь идти, — хмыкнул Тачихара. Ему принципиально теперь было доказать, что друг просто напросто испугался, а строит из себя крутого. Ему-то самому было не по себе, — только я завтра всем в классе расскажу, что ты испугался и просто сбежал, оставив меня и Рюноске одних исследовать опасное место.
Акутагава, стоявший до этого, не менее ошарашенным, чем в самом начале Дазай, теперь ещё больше вытаращился на Мичизо, будто тот проклял только что его любимых домашних аквариумных рыбок. Ты что, окаянный, меня приплетаешь к себе?
— Я не испугался, — чеканя каждое слово, мальчик поправил лямку рюкзака, грозно приближаясь и ровняясь с Тачихарой.
— Тогда докажи.
— Зачем?
— Потому что я тебе не верю. И всё ещё считаю трусом.
Дело плохо. Если ребята в классе решат, что Осаму трус, то друзей он больше не заведёт. Он ничем особым не выделяется среди своих одногодок, и, чёрт бы побрал всё, он даже отставал по росту от некоторых однркассников, что очень его печалило. Только на одних оценках далеко в коллективе не уедешь, и мальчик это прекрасно понимал.
— Ай, ладно. Но я только войду туда и сразу выйду. Туда явно нельзя входить посторонним, — Осаму недобро и подозрительно косится на особняк, трёт нос, но всё равно полон решимости войти туда.
Взяли ли его на слабо? Да. Жалеет ли он, что согласился? Естественно. Будь у него возможность заново всю ситуацию переиграть, отказался бы он тогда? Нет, потому что на кону стоит как буде весь класс воспринимать Осаму до конца учёбы всей младшей школы. Тяжело вздохнув, мальчик поморщился, выслушал слова поддержки от Тачихары, сияющего аки новогодняя гирлянда, оценил молчаливый совет быть осторожным от Рюноске, и, нахмурившись, нырнул между прутьев ограды и пошёл к особняку, изредка оглядываясь по сторонам, чтобы в случае опасности убежать отсюда.
Идти одному по уже давно заросшей дорожке достаточно страшно. Старый дом, что с далека не выглядел особо пугающим, в близи зияющие своей пропастью открытые, а где-то просто выбитые вандалами, окна отнюдь не были приветливыми, навевал совсем не радостные и тёплые чувства. У Дазая во рту пересыхает всё сильнее по мере приближения к ветхим, поросшим плющом и виноградными лозами стенам. Это было высокое, двухэтажное здание, боковые крылья которого распахнулись и заняли собой огромную территорию, будто обнимая и охраняя от чужого завистливого взгляда некогда красивый и ухоженный сад по середине себя. Сейчас же этот сад остался без присмотра внимательного взгляд людского глаза и аккуратно подстриженные кусты, деревья и цветы разрослись буйным потоком. Осаму уверен, что во внутреннем саду декоративные камни покрылись толстым слоем мха, а каменный сад с ровно разглаженным песком уже давно больше похож на простую покинутую всеми детскую песочницу.
Когда это место ещё было обитаемо, то здесь было очень красиво в летнее время. В наше время же, ещё больший дискомфорт и ощущение одиночества навевает пришедшая осень. Опавшие листья, пронизывающий тебя изредка прохладный ветер, общая картина запустения, грусти и медленно уходящей в зимний сон природы. Осаму отошёл от ограды и своих друзей так далеко, что, если бы кто-то из них крикнул, он даже не услышал бы ничего. Вокруг него в лёгком перешептывании ветра танцую жёлтые и красные листья. Красиво. Но... Бездушно, как-то. Мальчику здесь всё ещё неуютно, но слово есть слово, но должен войти внутрь.
Выдвижная дверь кое где попорчена и больше не может отодвигаться в сторону с той же лёгкостью. Теперь же она, со сквозными дырами по середине (будто когда-то кто-то в панике пробил эти двери, лишь бы выбраться) стояла, держась на честном слове, и прикрывала вход в широкий коридор. Даже удивительно, что огонь, поглотивший в своё время всё помещение, оставил вход почти не тронутым. Что-то подсказывало, что внутри правое крыло уцелело больше, чем левое, хотя по внешнему виду фасада ничего такого и не скажешь. Дазай отодвинул дверь настолько, насколько у него хватило сил и, поколебавшись, на секунду всерьёз раздумывая бросить эту идею и вернуться назад к одноклассникам, собрался с духом и вошёл в тёмное помещение.
Запах гари давно пропал с этих стен, но копоть, оставшаяся тут и там, словно налёт, не давала забыть о той ужасной правдивой истории, что когда-то случилась здесь. Осаму не по себе. По спине с завидной периодичностью пробегают табуны мурашек, пока мальчик, крадучись, проходит по скрипящим половицам всё дальше. И, знаете, пусть сочащийся из пустых окон первого этажа свет и дарит возможность видеть дальше своего носа, но он никак не успокаивает расшатавшиеся нервы от общей атмосферы покинутости и смерти. Дазай с трудом делает каждый последующий шаг дальше по коридору, рассматривая действительно в относительно неплохом состоянии стены, да и виды из окон радуют взгляд. Чисто в теории, эту заброшенную территорию можно было бы восстановить, а главный ом отреставрировать, чтобы был тут неплохой музей либо развлекательное культурное место, ещё одна возможность прикоснуться к их безгранично широкой и интересной истории.
Очень редко где по дороге попадались кучи обломавшихся деревянных досок, бывших полами и упавших при пожаре сверху. Внутренние сёдзи где ещё стояли, а где всё-таки упали, открывая полный обзор на комнаты. Вот Осаму проходит мимо большой комнаты, где в промежутках между деревянными перегородками в сёдзи видно, что по середине некогда стояли несколько совмещённых между собой котацу. Видны осколки разбившихся вазонов цветов, сожжённых дотла картин, а вот сёдзи, выходившие во внутренний двор, сохранили в себе обрывки полупрозрачной бумаги, что колыхались ветром.
Но вот мальчик дошёл практически до конца и видит, что одна из перегородок выглядит... Целее? Будто кто-то очень постарался её отремонтировать и привести в божеский вид. И когда ты уже мнут пятнадцать ходишь по дому, что является синонимом к слову “разруха”, то встретить практически целёхонькие сёдзи точно не ожидаешь. По спине снова пробегают мурашки, а внутри поднимается тревога. А вместе с ней и любопытство. Мальчик останавливается как можно тише, раздумывая, а нужно ли ему вообще двигаться дальше. Есть вариант, что там решили поселиться люди, лишённые своего дома (честно говоря, на этом моменте у Осаму так сильно и громко колотилось сердце, что оно отдавалось своим бешенным ритмом где-то в горле, а стук бил по мозгам, заглушая любые мысли), что не является лучшим вариантом неожиданно встреченной компанией для восьмилетнего мальца, но также всегда существует вариант, что там... Томиться в своём одиночестве чёрнокрылый, словно вран, ангел. Что так же не является удачной компанией. Вывод напрашивается один — здесь нет единственно правильного и хорошего выхода для него. Но, – Дазай заранее тяжко вздыхает, – инстинкт самосохранения у него всегда работал куда хуже, чем у других детей, а его непомерное любопытство было неуёмной силой, заставлявшей его носиться, подобно тайфуну, по сторонам, разглядывая и изучая всё, что удобно и неудобно попадётся к нему под руку. Он всю жизнь был таким — взбалмошным и полным энергии. Так что свои собственные действия Осаму знал наперёд, стояло его взгляду только пасть на двери. В конце концов, любопытство не порок ведь, не правда ли?
Качнув пушистой кудрявой головой, мальчик напрягся и пошёл ближе к двери. Отросшие каштановые завитки волос всё это время отвлекающе, но привычно, лезли в глаза, однако только в этот момент Дазай понял, что они на самом деле чертовски мешают. Особенно чёлка, что периодически закрывала весь обзор, заставляя напряжённо вглядываться во вставки полупрозрачной бумаги в сёдзи, старательно выглядывая хоть какие-то очертания людей внутри. Эти самые сёдзи с лёгкостью поддались, без всяких проблем отъезжая в сторону, словно были в повиновении маленькой детской ладошки. Мальчик застыл, не смея ни вступить в открывшееся ему пространство, ни вздохнуть чуть сильнее, чем сиплые прерывистые мелкие вдохи-выдохи. Складывалось ощущение, что он пробежал дистанцию, предназначенную для сдачи старшеклассниками (о, Осаму пару раз после окончания собственных уроков и одного дополнительного урока по родному японскому языку видел, как старшие классы бегали по стадиону, сдавая нор-ма-ти-вы, каким бы новым и необычным словом это не было, и все они выглядели очень уставшими и запыханными, стирая со своих лбов пот, и расстояние тогда мальчика очень впечатлило. И такую же дистанцию придётся бегать ему в будущем?). Вроде ничего особенного его взору и не открылось: котацу с подлатанным и накинутым футоном сверху, в углу стояли уцелевшие вазоны для цветов, хотя сейчас там находились веточки с красивыми, насыщенных цветов, листьями, отражающих всю осеннюю гамму, там же, прижавшись к стене, которую совсем слегка тронула плесень в углу, стоял низкий столик, краска с него кое-где побилась, и в целом он выглядел, как повидавшая жизнь мебель. Но всё это было целым, а сама усадьба давно сгоревшая, из-за чего выходит, что здесь всё-таки кто-то обитает.
Осаму конвульсивно сжал лямки рюкзака, но это не то, что сильно помогло ему. В голове заели всего две мысли “Небезопасно” и “Бежать”. Нужно срочно поворачивать назад, выбегая из этого дома, схватить под руки Рюноске с Мичизу и драть отсюда как можно дальше. Но этим дурным голосом в его голове верещал давно позабытый и откинутый в далёкие дали тот самый инстинкт самосохранения, когда же любопытство коварно шептало на ухо, мол, стоит зайти, осмотреться, ничего плохого за собой это не повлечёт. И, как уже говорилось, Дазая всегда больше привлекал именно этот сладкий, словно патока, шёпот, исходящий словно из недр его сердца и души.
И сделал шаг внутрь...
Собственно, что будучи в коридоре, что внутри комнаты, не поменялось ничего. Мальчик заново осматривает ту часть комнаты, на которой заострил своё внимание, думая до этого момента, что комната на самом деле не большая и могла когда-то служить чем-то вроде кабинета для главы этого дома. Плавно взгляд скользит по сёдзи впереди него, что, очевидно, выходят напрямую во внутренний двор, и тут глаза цепляются за то, что сёдзи с той, другой и доселе не осматриваемой стороны, приоткрыты и на пороге кто-то сидит. Ками-сама...
Человек сидит с опущенной вниз головой, что, впрочем, не мешает увидеть рыжие волнистые волосы, горевшие в свете солнца не хуже всякого огня, опирается на свои колени, пока ноги скрещены между собой. И эти рыжие довольно длинные волосы струятся водопадом по смольному чёрное кимоно, что странным образом лежало гораздо дальше, чем необходимо, хотя нижние одежды человека, – девушки? – выглядывают и отливают в предзакатном свете тёмным красным цветом. Хакама такого же красного цвета. Красиво. Очень красиво. Но что точно некрасиво, так это то, что Осаму вот так беспардонно ворвался в чужой дом, когда сам владелец внутри.
Но тут человек встрепенулся, будто почувствовав чужое присутствие и чужой пристальный взгляд, что нещадно жёг всё это время спину, и начал медленно разворачиваться, заранее опираясь на выставленную в бок руку. Чёрная и даже по виду плотная и тёплое кимоно заскользило при развороте, спадая вниз с выступа наружу, откуда повеял поднимающийся пронзительно холодный ветер. Вот с каждым движением всё больше открываются чужие черты лица. Сначала только профиль, потом три четвёртых, а под конец и вовсе весь анфас. Внешность мягкая, каждая черта плавная: пухлые губы, чуть вздёрнутый нос и яркие голубые глаза. Но, несмотря ни на что, это всё мужские черты лица. Волевой острый подбородок, достаточной широкий размах бровей, острые скулы. И даже непривычно длинные для их времени волосы не могут ввести в заблуждение — перед Осаму сидит мужчина. (В большей степени, конечно, юноша, но Дазай не настолько хорош в опознавании возраста по внешнему виду).
Осаму застывает. Он не знает, что сказать. Вроде бы ему необходимо поздороваться, извиниться за вторжение без приглашения, представиться, но слова не формируются на его языке. Видела бы его сейчас матушка, то точно погрозила пальцем, неодобрительно смотря на сына, всё вторя, что она его не так воспитывала.
А у парня постепенно округляются глаза в осознании, что его увидел человеческий ребёнок. У него руки потряхивает от резко накатившей паники, что ударила обухом его по голове после столь долгого штиля в эмоциях, что от силы испытываемых чувств начинает подташнивать. Как мог человек зайти в его дом, так ещё и беззвучно, чтобы сам ворон не почувствовал? Дыхание обрывается так же внезапно, как и накатила волна страха. Ей на смену приходит раздражение и естественный инстинкт прогнать чужака со своих владений, желание напугать, да так сильно, чтобы наверняка избавиться от возможности возвращения к нему, а ещё сбежать, чтобы наверняка остаться целым и невредимым. Несмотря на то, что перед ним стоит всего лишь ребёнок, он всегда может привести сюда своих старших сородичей, и тогда его дом перестанет быть безопасным убежищем. А он так много времени и сил потратил на то, чтобы хотя бы приблизить одну из комнат к её былому виду. О нет, он может прогнать чужака, что застыл безмолвным изваянием и ему не хватает только рта раскрыть, чтобы окончательно быть похожим на выброшенную на берег рыбёшку.
Осаму видит, как юноша поднимается с пола, вставая на ноги, хакама полностью скрывают лодыжки и ступни, на которых были надеты простые белые носки, и только поднимая глаза вверх, на грудь человека, мальчик понимает, что, да, нижнее кимоно того действительно красного цвета, в то время, как верхнее кимоно является белым, а то, что Дазай сначала принял за старинную, но всё же традиционную одежду, – катагину чёрного цвета, постепенно поднимается вверх и в стороны. Это были настоящие угольного цвета крылья, что своим размахом практически полностью заполнили собой всю комнату, скрывая из виду сёдзи и перекрывая попадающий в комнату свет. Ноги Дазая деревенеют. Не может этого быть...
Но насколько бы мальчик не был шокирован, он отчётливо видит, с каким грозным и воинственным видом на него смотрит ангел и только бы совсем глупый не понял, что на Осаму... Злятся? Точно не известно, но такой тяжёлый грозный взгляд не сулит ничего хорошего. А потом юноша мощно взмахивает крыльями, взлетая вверх, поднимая ударную волну ветра, да такую, что вазоны опрокидываются, а Дазая сносит полностью к дверям. Он поднимает голову вверх, сидя на коленях, прямо позади него выход из комнаты, спасительный коридор, потому что услужливый разум подсказывает, что там намного меньше места и негде будет развернутся таким крыльям.
— Пошёл прочь из моего дома! — громко выкрикнул юноша, наполняя свой голос злостью до предела.
Ангел снова взмахивает крыльями, поднимаясь выше, взлетая и чёрной стрелой проносится вверх, и взгляд Осаму мгновенно скользит за ним, чтобы в ту же секунду увидеть, что потолка, как такового, тут нет. Сверху виднеется основная крыша здания. Больше времени мальчик не тратит, до боли в пальцах хватаясь за лямки рюкзака, вылетая из комнаты, а секундами позже и из дома. Шестое чувство подсказывает, что ангел не будет преследовать его за пределами дома и не ошибется.
Он несётся, как угорелый, на всех парах вылетая з ограждение и, подхватив друзей под руки, уносится с ними всё дальше. Осаму всё им расскажет, но... Позже. Тогда, когда они будут далеко от этого дома.
***
С того самого злополучного дня прошло около недели. И Осаму всё это время не мог выкинуть из головы образ того ангела, что определённо был полон решимости если и не убить, то очень сильно напугать мальчика. Это Дазай понял спустя три дня и кучу раз заново прокрученной встречи.
Естественно он, стоило только выйти на оживлённую улицу, сбавил шаг, пытаясь унять собственное сбившееся дыхание, и, стараясь не тараторить, начал рассказывать, что вся легенда на самом деле правдива и что в том особняке действительно живёт ангел. Друзья щли рядом, бок о бок, и не верили ни единому его слову. Да ладно, мол, Дазай, пошутили и всё, и так ведь понятно, что легенда это просто легенда, а он решил их просто разыграть. Но розыгрыш вышел натуральный, они в начале действительно подумали, что его что-то внутри напугало. И тогда мальчик понял, что, да, ему никто не поверит. А какой нормальный человек поверит, что в давно заброшенной и разваливающейся резиденции действительно живёт ангел? Вот именно, никто. И мальчик прекратил говорить. Лишь усмехнулся, что ребята правы и это всего лишь шутка. А сам продолжил думать.
Рыжеволосый юноша определённо был растерян, даже в какой-то степени напуган, когда увидел, что кто-то находится в его доме. Что этот “кто-то” – человек. А также он определённо не моментально решился на нападение на Осаму. Мальчик, только прокрутив по сотому кругу все события, отбросив свои собственные эмоции, заметил эту несколько секундную заминку перед тем, как ангел начал расправлять крылья. И тогда Дазай воспользовался дарованием высших умов, то бишь интернетом. Он начал искать ответы на свои вопросы. И поиски привели его, кто бы подумал, к мифологии собственной страны. Никаких подтверждений существования ангелов нет, тем более увидев картинки с истинным обличием вестников божих Осаму откинул эту идею. А вот картинки и описания тэнгу соответствовали увиденному. Конечно, говоря о картинках мальчик имеет ввиду то, как их изображают в аниме сейчас, а описание одежды, и тем более характера, очень подходил его... Новому знакомому.
А ещё Дазай помнит каким грустным казался юноша, пока он не нарушил чужой покой.
И именно с этого мгновения Осаму не мог выкинуть из головы сумасбродную идею прийти туда снова. Попробовать подружиться с ним.
(Ребёнок со всё ещё по-детски чистым мышлением, где главное — помочь другому человеку, где дружба стоит на первом месте, и ничего обратного вы мальчику не докажете)
На этом Осаму сам с собой и порешал, когда укладывался на ночь спать. Завтра после школы он пойдёт снова к тому особняку, чтобы постараться подружиться с дивным , что определённо грустит из-за того, что ему не с кем вести разговоры, шутить и смеяться.
Засыпая, мальчик мельком думает, что голос у юноши был звонким, но не настолько, как голос его мамы. Если бы он спел когда-нибудь Осаму, он был бы очень рад.
***
— Извините за вторжение! Я вхожу!
Это первые слова, которые слышит сидящий на татами и смотрящий на небо тэнгу. И от этих слов сердце ухается в пятки. Кто это?
Резко обернувшись, юноша видит, кто бы подумал, всё того же мальца, которого он напугал (да, видно, не качественно напугал), но мальчик резко опускает голову, отвешивая ему поклон от пояса. Очень… Неожиданный поступок. Юноша вскидывает вверх одну бровь, замерев в ожидании. Проявление вежливости заставляет его теряться в догадках, что же будет дальше.
— Я хотел извинится за то, что в прошлый раз так ворвался к вам в дом, даже не представившись сразу. Прошу прощения.
И мальчик умолкает, пытаясь не дрожать от страха, потому что вариант с тем, что на него прогневаются ещё сильнее существовал. Он всё ждёт, не разгибая спины, надеясь, что такие искренние извинения примут. Но после слов не следует… Ничего. Только лёгкий выдох, будто кто-то очень измучился, и на свой страх и риск Осаму приподнимает голову, замечая, что Тэнгу просто покачал головой, небрежно махнув ему рукой, мол, ладно, забыли.
Осаму выпрямляется, во все глаза рассматривая ёкая, только сейчас отмечая, что тот по возрасту, должно быть, был бы выпускником старшей школы или около того, когда тот встал со своего насиженного места, сложил руки в рукава, а массивные крылья так и остались сложенными за его спиной. Он всё ещё напряжён, видно, что в любой момент готов отразить атаку, но сам агрессию в этот раз не проявляет. Юноша ждёт, но не понятно чего. И только потом Дазай понимает, что он ждёт каких-то его действий. Ждёт истинной цели визита мальчика. Что же, видно, Осаму предстоит стать их постоянным голосом.
— Я, в общем-то, пришёл, чтобы извиниться перед вами, — на этих словах Тэнгу только вновь вскидывает бровь, одаривая ребёнка скептическим взглядом. Да ну? — Честно! И, ну, — мальчик заминается, — я хотел подружиться с вами. Вы казались таким одиноким здесь в прошлый раз.
Ёкай не прекращает свой скептический взгляд, казалось бы, только увеличив свои подозрения, о чём свидетельствовала ещё сильнее выгнутая бровь, почти исчезнувшая в рыжих волосах. Пёрышки на крыльях того трепещут, и Осаму не может понят к добру это или нет. И тут он догадывается, чем можно попробовать задобрить юношу.
— О! И, — тут он резко стягивает со своих плеч рюкзак, становясь в пол оборота к Тэнгу, обращая всё внимание на вместимости рюкзака, поэтому не замечает, как ёкай горбится, слегка подаваясь назад, — я хотел вас угостить! Надеюсь, вам бутерброды придутся по вкусу.
Дазай оборачивается назад, оставив свой рюкзак стоять на полу, а в руках держит два небольших свёрточка. Он смущённо улыбается, протягивая угощение юноше, но тот настороженно отступает немного назад. Мальчик в замешательстве. Что не так? И потом он понимает, что ёкай ему просто не доверяет. Да и кто стал бы доверять тому, кто врывается в чужой дом? Осаму лихорадочно думает, как уверить Тэнгу в том, что он ничего плохого не замышляет. А что, если…?
— Что правда я после занятий проголодался, — также робко продолжает мальчик, тяжко сглатывая. Пожалуйста, пусть это поможет, — поэтому, я надеюсь, вы будете не против, если мы разделим трапезу? Здесь ничего такого. Простые онигири с тунцом внутри.
Юноша встрепенулся, услышав знакомое название. Перестал сутулиться, и слегка вытянул шею, скользя взглядом сначала по Осаму в его школьной форме, а после и по двум свёрточкам. Если там и правда онигири…
— Пожалуйста, выбирайте любой.
И Тэнгу решается подойти чуть ближе. От свёрточков пахнет очень знакомо. Пахнет детством. Он аккуратно забирает из рук мальчика одно онигири, снова отходя назад, к немного открытым сёдзи, прямо туда, где в потолке дырка. Но юноша просто присаживается вниз на пол, не сводя глаз с человека.
Дазай улыбается и желает:
— Приятного аппетита, — и сам разворачивает свёрток, откусив кусочек риса. Про голод, так то, он не солгал.
Ёкай пристально наблюдает, но всё же решается и тоже откусывает кусочек. Осаму про себя тянет улыбку только сильнее. Возможно у него есть шанс завести с ним дружбу.
В таком темпе проходит около месяца. Этот ребёнок упорно таскается к нему в дом. И единственное, что радует, так это то, что он не особо шумный. Таскается сюда со всё той же, что и в первый раз, сумкой, доставая оттуда книги и тихонько что-то читая, порой и записывая забавной палочкой, которая оставляла за собой насыщенно синий цвет на бумаге. Однажды, пока ребёночек пыхтел, юноша украдкой всмотрелся и вслушался в его тихий бубнёж и понял, что тот уроки, оказывается, учит. Кольнуло иррациональной завистью. Ему тоже хочется учится. Снова вернуться к учёбе, потому что раньше учителя часто хвалили его за старательность во всех науках, которые тот изучал. Ему это нравилось. Но вместе с пожаром, который унёс всех его родных, погибли в пламени и книги и свитки, по которым можно было бы продолжать учится.
И, если признаваться честно, то еда, которую мальчик сюда таскал, чтобы угостить его, была ну непередаваемо вкусной. После стольких лет питания одной водой и лесными ягодами, за которыми юноша выходил в кромешной ночи, что-то из человеческой пищи было странным, но лакомым возвращением в свою старую жизнь.
— Знаешь, — как-то невзначай бросает ребёнок, с преувеличенным интересом перелистывая книгу на новую страницу. И он и не догадывается, что все те взгляды, которые он кидает с завидной периодичностью, очень видны. Глупый ребёнок, — скоро похолодает ещё больше и я, наверное, больше не смогу тебя навещать так много, как сейчас, Тэнгу-сан.
Юноша окидывает мальца взглядом. Как это «не сможет навещать»? А потом он отдёргивает себя, ловя на мысли, что, чёрт возьми, как быстро он привык к чужом присутствию в своей жизни и каким приятным было это присутствие. Он и не догадывался, что тоскует просто по чужому нахождению рядом с собой. Он скучает по чужой, пусть и молчаливой, компании. А теперь этого не будет?
Ёкай хмурится, обращая полностью всё своё внимание на ребёнка, с которым видится практически каждый день на протяжении уже месяца, и имени которого он так и не знает. Да и мальчик тоже не знает имени Тэнгу, приловчившись строить предложения без обращения, либо называя его вот как сейчас, «Тэнгу-сан». Юноша не хочет признаваться в этом даже самому себе, но, кажется, он привязался к мальчику. Отвратительно размяк за ужасно короткий промежуток времени. Но этот мальчик напоминает ему его дорогого друга детства, с такими же кудрявыми непослушными волосами, вечно горящими энтузиазмом и азартом карие глаза, и добрую улыбку, которую тот посылал все, будучи открытым сердцем и душой этому миру. Когда только этот мальчишка появился на пороге его жилища, то ёкай подумал, что на мгновение он вернулся назад, в своё детство, когда 'Саму также залетал к нему в комнату, стоило ему приехать со своими родителями к ним в гости, и окликал его таким же голосом. Но нет, это не его 'Саму, потому что его дорогой друг вместе со своей семьёй сгорели здесь, в пожаре, также, как и семья самого юноши.
— И я перед прощанием на неопределённый срок хотел всё таки узнать у тебя, пусть ты всегда и молчишь, — Дазай опускает книгу, вставая из-под котацу, где удобно до этого устроился, и, глядя во все глаза, постепенно подходя, но не пересекая больше половины дистанции между ними. — Как тебя зовут?
Юноша хмурится, отводя взгляд. Он не знает почему хватается за это своё молчание, ведь при первой и не самой их удачной встрече, мальчик уже слышал его голос. Просто ему кажется, что это как последний барьер между ними. Последний барьер перед дружбой человека и ёкая, когда как всю историю Японии взрослые всегда рассказывали своим детям, как потусторонние духи опасны, как могут навредить, запутать, обмануть, а то и украсть с собой. И пусть у юноши нет и тени помыслов подобного рода, разве это… Не странно? Человек, и сам решил проявить не абы какую настойчивость, чтобы выколупать ёкая из его скорлупы, дабы добиться той эфемерной вещи, которую люди называют дружбой.
Но в душе Тэнгу знает, чего он хочет. Он хочет просто снова чувствовать себя, как дома. И этот мальчик… Чёрт бы побрал ведь этот мир и этого мальчика в том числе!
Юноша внутренне бесится, а оттого его поступь не мягкая, а напряжённая, грузная, даже громкая. Его топот отражается от стен, долетая аж до потолка второго этажа. Осаму глубоко вздыхает. Он достаточно провёл времени с этим ёкаем, чтобы с достаточной уверенностью говорить, когда тот бесится сам на себя, а не на окружающий его мир. Поэтому Дазай встречает подошедшего к нему Тэнгу с расправленными плечами, поднятой головой, чтобы установить зрительный контакт. На него пристально смотрят в ответ, медленно присаживаясь на корточки, чтобы быть более менее на одной высоте.
Осаму также медленно протягивает ладонь. Но не как для рукопожатия, а как если бы хотел приручить дикое животное. Аккуратно и ладонью вперёд. Ёкай всё также, как и в их первую нормальную встречу, пристально следить за ним и его движениями. Мальчишка ждёт, что он ответит на такое своеобразное рукопожатие? Ладошка поднимается на уровень груди Осаму и так и остаётся там. Теперь время действий со стороны юноши.
И он, наблюдая за остановкой движений, и из-за общего посыла и фразы, и движений, впервые растягивает губы в лёгкой насмешке, аккуратно поднося свою ладонь к чужой, практически невесомо прикасаясь к ней. Его рука больше, поэтому при желании, он мог бы с лёгкостью обхватить и сломать мальчику какую-нибудь кость, вместо этого рвано выдыхая и произнося:
— Меня зовут Накахара Чуя.
Чуя не осознаёт, но его крылья распахнулись сзади, показывая всю силу и мощь, всю величественность, что заключена в одном только имени. Его широкие, невозможно большие, крылья вызывают у мальчика дикий восторг, поэтому представляется он слегка с придыханием от того, что дух захватило от красивых настоящих крыльев.
— А я Осаму Дазай.
И весь внутренний мир ёкая рушится вниз, когда он слышит имя своего друга детства.