Серому (не открывать)

серому (не открывать)

Сергей озадаченно пялится на надпись уже с минуту. В голове рой вопросов, и это раздражает. Серёжа не любит чего-то не понимать.

Почерк у Олега довольно… сухой на эмоции. Как и он сам, впрочем. Может, Олег и не всегда таким был, — в детстве он вспоминается Серёже более ярким и… чаще улыбающимся — но с кем это по прошествии лет не случается? Впрочем, не в этом вовсе дело.

Какая интонация у этой надписи? 

Серому не открывать. 

Серому, не открывать. 

Серому не открывать!!! 

Серому? Не открывать. 

Серому. Дурацкое слово. Серёжа осторожно берёт странный картонный пакет в руки и встряхивает. Ничего не стучит, не колотится, не шуршит и не шелестит. Пакет наполнен «чем-то» под завязку и со всех сторон плотно запечатан. 

Надпись бесит. Казнить нельзя помиловать, чтоб её.

В Серёжиной голове мысли устроили самую настоящую бойню. Можно (на практике совершенно невозможно) положить пакет на место и постараться забыть; можно (опять-таки, только если теоретически — в сущности тоже нельзя) растолковать неясное предостережение в свою пользу и распечатать это нечто с «чем-то»; можно его вообще некрасиво спиздить — вряд ли уж Олегу внезапно приспичит распаковать эту штукенцию — и держать до лучших времен. Но Серёжа поступает для себя абсолютно несвойственно — идёт с этим прямо к Волкову.

И прямо сейчас.

— Это что?

— Серый, потом, — шумно выдыхает Олег, уходя от удара Леры.

Макарова делает ещё один выпад в сторону Волкова — Олег уворачивается, за секунду отводя голову в сторону, и делает замах в правый бок Леры. Макарова отскакивает и юрко обходит Олега, намереваясь сбить противника с толку.

Можно было бы и подождать конца тренировки, но Серёжа ждать хоть и умеет, но не любит — можно этим иногда и пренебречь.

— Волков.

— Разумовский, — передразнивает его Олег, даже не глядя в сторону Серёжи и вновь уворачиваясь от Лериного удара.

— Олег! — нетерпеливо гаркает Серёжа.

— Да что?! — разозлённо рявкает в ответ Волков, соизволив посмотреть на Серёжу.

Зря посмотрел, видимо. Чрез мгновение он уводит взгляд обратно, но потом вновь возвращает к Разумовскому, тупо замерев и уставившись на пакет. Макарова бьёт в бок, Олег резко охает и хватается за него. 

— С-с-сука ты, Серёжа…

— Ой, — запоздало вырывается у Леры. Она убирает длинные светлые пряди за уши и делает шаг к Волкову. — Прости. Нормально?

— Нормально, — силится улыбнуться, кивает. 

Олег выпрямляется, скривившись, и снова смотрит на недовольного Серёжу, который, кажется, даже не дёрнулся.

— Что это? — повторяет он.

— Читать умеешь? Не открывай. 

Так, видимо, интонация была «Серому не открывать». Или даже «Серому не открывать!!!», что вероятней.

Лера вздыхает и отходит в сторону, где грустно стояла её полупустая бутылка с водой.

— Были ещё вопросы откуда это и нахера это здесь, но, видимо, на них ты тоже не ответишь. Куда это деть?

— Где достал, туда и верни. Зачем ты вообще в мои вещи полез? 

— Мне твои коробки, может, мешают, — едко отвечает Серёжа. — Я всё разобрал, только… это. Осталось.

Волков цокает и трёт переносицу.

— Мне плевать, что с этим будет. Выброси. Сожги там, не знаю. Это, в общем-то, твоё.

Значит, «Серому, не открывать», всё-таки.

Разумовский поджимает губы. 

Уже вечером, десятки раз задавшись вопросом, что же находится в этом бюджетном ящике Пандоры, он задумается над этими словами и немного даже обижается. Олегу всё равно — почему-то это звучит обидно. Это же ему, Серёже, предназначалось! Почему он тогда с таким пренебрежением говорил? 

Почему-почему… имеет полное право.

Это царапает, но несерьёзно. 

Разумовский откидывается на спинку кресла, текст на экране ноутбука расплывается. Действительно, это ему. Серому, написано же. И Олегу всё равно, что с этим «чем-то» будет. Значит, будет всё равно, если он откроет? Когда-то ведь должен был… в теории. 

Ладно, хрен с ним. Олег от этого пакета, так сказать, отрёкся, следующий по правилам наследования, конечно, Серёжа — он сам так решил.

Разумовский берёт пакет и садится на диван. Рвёт плотную коричневую бумагу, действительно очень похожую на картон, не с краю, а ровно по центру, где красовалась раздражающая надпись. Под слоем бумаги оказалось… ещё больше бумаги.

Серёжа хмурится.

Вскоре на диване рассыпались десятки писем. Серёжа действительно посерел в лице. Неприятное чувство зачесалось чуть ниже лёгких — он сморщился и поджал губы. Разные марки, даты, подписи, но получатель всегда один. И адрес Серёжиной «казённой» квартиры, с которой он съехал через неделю после того, как Олег ушёл в армию. Тошнило даже от вида стен.

Тошнит и сейчас. Так горько мутит, и плотная пелена встаёт в синих глазах, и в горле всё разом пересохло.

— А… — понятливо выдыхает Серёжа.

Лучше и правда сжечь. 

Сжечь, несомненно сжечь, а руки тянутся к письму и рвут желтоватый конверт.

Серёжа, 

ты молодец. Я видел новости. Очень рад за тебя. Я мало понимаю в программировании и в принципе в том, что ты обычно делаешь, но уверен, что ты заслужил. Поздравляю с исполнением твоей мечты. Надеюсь, скоро исполнятся и остальные.

Не пиши ответ. 

Олег

13.03.11

Серёжа исступлённо смотрит на дату. Тогда его сайт только-только начал набирать популярность: это первые недели его недо-известности и пере-неизвестности. Странное время, когда почва под ногами плыла, неустойчивая, холодная, и хотелось упасть уже на землю, не хвататься за воздух. Он же мечтал — свой проект, своя социальная сеть, своё, надо сказать, детище, слава и признание. Но было всё как-то... не горько — кисло.

Привет, Серый! 

Ты не ответил на два предыдущих письма, это беспокоит. Я уже говорил, что не очень хорошо их пишу, но я стараюсь. Надеюсь, ты не отвечаешь мне не из-за того, что мою писанину невыносимо читать. Ещё я надеюсь, что всё дело в нашей родной оперативной почте, а не в том, что ты меня игнорируешь. Ты принял новость о моём уходе в армию очень спокойно, и мне казалось, что всё в порядке. Я тебя обидел? Пожалуйста, скажи мне, если это так, я очень хочу это исправить. 

Расскажи, как ты там? Второй курс уже начался, как одногруппники? Раньше они тебе не нравились, может, сейчас что-то изменилось? Хотя, зная тебя, не рискну предположить. Не обижайся. Ты всегда был не от мира сего. Иногда мне кажется, что и я тебя совсем не понимал, как бы ни пытался, но я бы очень хотел понять.

Здесь всё так же тухло. Нас, таких зелёных и неопытных, гоняют в хвост и гриву такие не-зелёные и дохера опытные дядьки. К режиму привык, кажется, да и вообще что-то в этом всём есть. Мои сослуживцы довольно бесячие типы, особенно Костя. Вот ему я бы по роже съездил, конечно, но потом пришлось бы драить какую-нибудь невероятно грязную херотень где-то в пределах военной части, а мне как-то, честно, не хочется. Здесь с этим строго. 

Всё так же скучаю по дому, но, не сочти за грубость, со временем это чувство притупляется. Надеюсь, ты не скучаешь. Хотя, опять-таки, говоря о тебе… Тебе часто скучно. Среди ровесников, среди не-зелёных дядек, среди детей. Но ты не скучаешь так, как обычно скучают люди, ты делаешь это не вяло и устало, а раздражённо и деятельно. Ты всегда что-то делаешь. Но это я, конечно, не о том совсем. Хочется верить, что немного ты всё-таки скучаешь. Немного, хотя бы, по мне. 

Всегда твой друг,

Олег

16.09.06

Разумовский сдавленно хмыкает. Горечь оседает на языке. 

Серёжа не читал ни одного письма. Он не знал, что они были — подозревал, может, отдалённо надеялся, но всё же не знал. Не хотел знать. 

Олег писал ему с того самого момента, как ушёл служить. С ума сойти.

Серёжа,

надеюсь, с тобой всё хорошо. Я смотрю новости, стараюсь не упускать тебя из виду. Ты меняешься, я не узнаю человека с фотографий. Это пугает. Пусть у тебя всё будет в порядке. 

Не пиши ответ.

Олег

25.10.11

Разумовский поджимает губы. Иногда он сам себя не узнавал.

Серёжа, 

милый мой, дорогой друг. Где ты, как ты? Может, если начинать письма сопливо-уважительно, ты обратишь на них своё сучье внимание? Как мне ужасно не получать от тебя ни единой, блять, строчки. Почему ты молчишь? Что я сделал не так? 

Перевёлся в спецназ. Долой ебучего Костю, наконец-то.

Ответь мне, пожалуйста.

Олег

10.03.09

Серый,

я решил, что, раз уж это всё останется непрочитанным, буду писать как есть. 

Я ненавижу тебя за молчание. Я ненавижу себя за навязчивые мысли. 

Иди нахуй, Серый. Серёжа, блять. Сергей, нахуй, Разумовский.

Знаешь, я сейчас служу в спецназе. А знаешь, куда пойду? В наёмники. Пиздец, правда? Я тоже так думаю. Не то чтобы мне понравилось убивать, но, блять, лучше так, чем в блядский Питер, или, чтоб её, Москву, где тебе дела до меня нет. Тебе везде на меня плевать, хоть в Екате, хоть в Мурманске, хоть в Туапсе.

Кажется, я скоро умру.

Олег

05.12.08

Эти письма Серёжу трогают мало. Злился и злился, наверное, имел на это какое-то право. А, может, и не имел! — Серёжа сам начинает раздражаться. Не отвечал ему — надо же, беда какая. А оставлять его одного в уродливой Москве ему было нормально? В шумной, гадкой, яркой, но такой же грязной, как и Питер, Москве. А Серёже ведь действительно места нет ни одном из городов, пока и Волкова нет. 

Между конвертов вылетает обрывок какой-то смятой бумажки, на обратной стороне которой красовалась кривая арабская вязь.

Сержа пожалуста пусть это будет ложью я тебя любю нет нет ты же не мог серыи пожалуйста ответь мне это же непрада

Даты нет. Подписи тоже. Буквы перемешаны. 

У Серёжи кружится голова, «прости» пульсирует в висках и горле.

Серёжа, 

я в Греции, скоро вылетаю в Индию. Я не могу говорить о тех, с кем работаю, но даже если бы и мог, срать тебе на это всё. В гостинице на стойке регистрации лежали открытки, я взял тебе одну. Смешно, правда? Посмотри, она лежит в конверте. 

Конечно. Ты-то, блять, посмотришь. Мне бы прекратить тратить чернила и бумагу, но твоя рыжая макушка маячит в толпе, в какой бы стране я ни был; твой голос звучит на всех языках, твои глаза вижу в каждом редком сне. Это невыносимо. Я хочу, чтобы меня пристрелили на завтрашнем задании. А если не на завтрашнем, так на следующей неделе. Или в следующем месяце. Всё, что угодно, будет лучше, чем эти ебучие галлюцинации тебя. 

Иронично, но, если вдруг именно сейчас ты захочешь ответить, можешь этого не делать — я не знаю, где буду завтра. Я не уверен, где я сегодня. 

Как и всегда, 

Олег

11.07.09

Серый,

если Вад увидит, что я строчу письма, то будет стебать меня вечность. Но я очень хочу отправить тебе именно это письмо. Жаль, что не отправлю: теперь уже точно некуда.

Мы пролётом в Австрии, сегодня ночью будем в Мексике. Нас заселили в очень дорогой отель — долгая история. Я вышел на балкон покурить и увидел… не знаю, что увидел. Самый красивый пейзаж, какой мог представить, наверное? Был самый рассвет, горы — огромные, Серёжа, огромные белоснежные горы с редкими жилами ёлок — были ярко-розовыми в свете солнца, и воздух был таким морозным, колючим, и снег начинал искриться, и ночные фонари ещё не успели погаснуть. На ёлках такие пышные снежные шапки. Помнишь, в детстве я стряхивал такие с веток нам на голову? Так вот, в Питере они — мелочь. Здесь… Они прекрасные. Похожи на мягкий мех. Я стараюсь читать и писать красивее — наверное, тебе так больше понравится.

Не пиши ответ.

пейзажист-Олег

04.02.12

— Красиво, — говорит в тишину Серёжу. 

Голос хриплый, неслышный почти, но оно и хорошо. А так Серёже и правда навится немного больше, и, одновременно с этим, немного меньше.

Привет, Серёжа!

Не знаю, как правильно пишутся письма. Я благородно готов стерпеть твои едкие замечания, если они помогут мне писать хотя бы сносно. Хочется, чтобы ты улыбался, когда читаешь мои письма, а не кривился от неправильно составленных предложений. Я постараюсь, чтобы тебе было приятно читать.

Как ты? Знаю, и времени-то почти не прошло, но я не мог не написать при первой же возможности. Я скучаю по дому, по твоему занудству и даже по твоей уродской стряпне — всяко лучше, чем та херотень, которую называют едой здесь. И даже наш ебучий-скрипучий диван, на котором мне приходится спать, удобней, чем койки в нашем блоке. Но, честно говоря, я мало обращаю на это внимание. Всё-таки по тебе я скучаю сильнее, чем по кровати, еде или чему-то ещё. Если бы мне снились сны, уверен, снилось бы что-то из детства. Надеюсь, что ты защитил свой проект! Жаль, что ты не смог проводить меня из-за защиты, но я правда надеюсь, что всё здорово. Отчасти было даже хорошо не видеть тебя на перроне. В этом есть что-то успокаивающее. 

Как у тебя с учёбой? Не волнуешься перед сессией? Вроде, тебе это не особо свойственно, но всё же. Как теперь дома? Ты нормально питаешься? Не переходи на засохший столетний хлеб, пожалуйста, и так едва жрёшь. 

В части всё нормально. Немного непривычно, но терпимо, в общем. Странно, что нет возможности повтыкать в комп или, не знаю, пойти прогуляться. Всё строго — хрен знает, рад я этому, или нет. С одной стороны, я хотел, чтобы мозги на место встали, чтобы я чё-то понял для себя, решил; что может быть лучше, чем жёсткая дисциплина и смена обстановки, даже если и настолько специфическая. Помнишь, в детдоме ещё Дарья Дмитриевна и Серговна спорили про армейку и всё такое? Серговна с пеной у рта доказывала, мол, не служил — не мужик, сам знаешь. Дарьевна с ней всегда цапалась, а тогда прям... ух. Она всегда была будто не по нашему времени. Я не знаю, почему запомнил это, но, видимо, как-то отпечаталось — вот и прилетело, только наоборот совсем. Становлюсь не мужиком, но хоть человеком с целью. Пытаюсь, по крайней мере.

Очень жду твой ответ! 

Твой верный друг,

Волче

01.03.06

Разумовский хмыкает слабо. Это, видимо, первое.

Серёж,

предствляешь, я в Питере. Давно здесь не был, честно говоря. И писать тебе разучился. Надеюсь, тебе не совсем уж невыносимо. Я боюсь думать о том, какого тебе сейчас. Я бы очень хотел сейчас забрать тебя у них. Прикинь, украсть, как принцессу из сказок. Рыжую такую,синеглазую, прям Ариэль. Через неделю буду в Иране.

Не пиши ответ.

Олег.

30.09.12

За этим письмом посыпались куча обрывков, чеков, бумажек, картонок, без дат и чисел. 

Серый, 

я скучаю.

Олег

Серёжа, 

я скучаю.

Волче

Серый, 

я в Питере. Скучаю.

Олег

Серый,

в Африке очень холодно ночью. Я раньше думал, что географичка стебётся.

неуч-Волч

Серёжа,

невозможно скучаю.

Олег

Серый,

набил тату. Ты бы посмеялся.

Теперь блатной, 

Олег

Серёжа,

умирать страшно. Скучаю.

Олег

Серёжа,

надеюсь, у тебя всё хорошо. Скучаю.

Олег

Серёжа, 

пусть ты будешь в порядке.

Всегда твой друг,

Олег

Серёжа,

я очень скучаю. В Иране странно.

Волче

Разумовский распечатывает ещё целый ворох писем и читает несметное количество этих странных, ужасно тоскливых обрывков.

Серёжа,

милый, блять, родной, дорогой, Серёжа. Кажется, я забыл, как можно тебя ненавидеть и любить, но ты очень услужливо напомнил. Спасибо. Дату ещё такую красивую выбрал, надеюсь, ты специально постарался. 

Я так боюсь вновь тебя увидеть. Я забыл, как ты выглядишь, несмотря на то, что новости до сих пор пестрят твоим лицом и твоим именем. И это спустя три года после твоего "сада". Нарциссическая херня, кстати, просто отврат.

Я забыл твои волосы, глаза, искусанные губы. Забыл болезненно бледную кожу и костлявые пальцы. Забыл синяки на ногах и веснушки на плечах. Забыл звук твоего голоса, дыхания. Забыл, каково это, спать в одной квартире, где ты занимаешь кровать, а я — ебуче-скрипучий диван. Забыл, каково защищать тебя от Васьки и других придурков, выбивать у них отобранные у тебя рисунки, прятаться на чердаке по ночам, пока Серговна спит. Забыл, я всё забыл.

И я не хочу вспоминать, Серёж. Пожалуйста, не заставляй меня.

И не пиши ты, блять, ответ.

Олег

14.04.14

Новее писем больше не было. Дальше уже совсем... плохо.

Разумовский откидывает голову назад и сильно-сильно жмурится. По классике жанра сюда должен зайти Олег, но этого, к сожалению или к счастью, не происходит. Серёжа здесь один. Он собирает письма в кучу, находит для них новый пакет и кладёт его на столешницу. Выключает везде свет, уходит тихо, не давая себе ни секунды замешкаться.

Если Олег не приходит к Серёже, то Серёжа тоже не идёт к Олегу — так уж у них сложилось, никто против не был. Вроде бы.

Но Серёжу что-то дёргает — может, вина? желание что-то исправить? понять? Это уж вряд ли: Серёжа не может так себе льстить, чтобы наделять себя такими качествами. Просто очень уж хочется сейчас прийти туда, куда... хочется. Куда надо, куда давно уже надо.

Серёжа стучит в дверь Олега, потому что звонок у него дебильный и действует Разумовскому на нервы. Волков открывает довольно скоро. Из кухни сразу же долетает запах чего-то вкусного, наверное, мяса на ужин. 

— Привет, — говорит.

— Привет. Пустишь?

Волков спокойно кивает и делает шаг вглубь квартиры, пропуская Серёжу. Он смотрит, как тот снимает уличную обучь, и слегка хмурится.

— Ужинать будешь? Говядина сегодня.

Серёжа мотает головой и смотрит в пол.

— Как знаешь.

Олег заваривает Серёже зелёный чай, себе накладывает ужин. Они коротко переговариваются, но Серёжа никак не может взять в толк, о чём идёт речь. Волков хвалит Леру, говорит о её успехах, но сразу же переключается на проблемы, которые хотел бы проработать. Говорит, что у неё хорошая, твёрдая выучка, говорит, что кендоистка из неё отменная, но всё не то. Говорит, что тяжело что-то в ней изменить, что что-то внутри неё уже никогда не переписать и не переиначить. Говорит, что это не её вина. Или не говорит он этого, и это всё у Серёжи несётся бегущей строкой, как в сводке новостей. 

— Что думаешь?

— Ничего.

Олег вскидывает брови и пережёвывает очередной кусок мяса.

— Нормально всё?

— Читал я. Всё читал.

Волков хмыкает и накалывает на вилку дольку помидора.

— Ну это я знаю. 

Серёжа вопросительно смотрит в ответ, и Олег хмыкает ещё веселее.

— Серый, удивляешься, будто первый день знакомы. Это же очевидно было. Где письма-то?

— Там остались, — Разумовский машет рукой. — Тебе... всё равно?

— Нет, ты не понял, — Олег проглатывает говядину и растягивает губы в смиренной улыбке. — Всё нормально у тебя?

— Да о чём ты...

— Серёж, ответь, пожалуйста.

Разумовский замирает, тут же усмиряясь. «Не пиши ответ» в памяти всплывает, как бельмо на глазу.

— Нормально, я думаю.

В действительности, это правда так. Серёже... немного нервно, и то неясно, отчего. В остальном у него внутри так... тихо, как давно не было. Может, не понял ещё до конца, может, просто ничего не чувствует, но ему так спокойно, что даже немного странно.

— Тогда, меня ничего не беспокоит, — отвечает Олег.

— Но...

— Я настрадался уже, Серёж. Это же всё прошло уже. Да и не кажется ли тебе, что после этого у тебя были закидоны и похлеще?

Разумовский обиженно поджимает губы и виновато-раздражённо зыркает на Олега. Тот невозмутимо встаёт, ставит посуду в раковину и идёт в гостиную. Серёжа волочится следом, садится рядом на диван и смотрит в окно, за которым уже давно испускает жар ночной Санкт-Петербург.

— Если ты половину из этих писем и правда отправлял, то откуда ты их достал потом? —  ненужный вопрос сам слетает с сухих губ.

— В почтовом ящике нашёл. Я думал, там новые жильцы всё выкинули, а квартира пустовала почему-то... Повезло. Ну, это мне свойственно.

Олег давит тяжёлую усмешку, а Серёжа весь сжимается. 

— А потом просто перестал отсылать.

— С собой возил? — удивляется Разумовский.

— До тех пор, пока в Питер не возвращался. Там оставлял, в своей, казёной. 

— Почему не сдавал её?

— А ты почему? — вворачивает хитро Олег. — Хотел, чтобы было, куда возвращаться. Да и мне-то лишние деньги не нужны были.

Серёжа задумчиво мычит. Смотрит на профиль Олега, который выучил за свою жизнь до последней детали. Само как-то вышло, без желания. Наверное...

Разумовский осторожно кладёт голову на плечо Олега и выдыхает, когда тот находит его руку и мягко берёт в свою ладонь. У Волкова пальцы такие шершавые, приятные и почти всегда тёплые. Серёжа глупо ластится к Олеговому плечу, и Волков смеётся, сгребает Серёжу в охапку: как-то по-медвежьему тепло и мягко, даром, что Волков. Они почти не говорят, только сжимают иногда пальцы, чтобы удостовериться в чём-то. 

И диван здесь уже не ебуче-скрипучий, и Олег уже не скучает, и Серёжа сам себя узнаёт. И теперь-то они наконец имеют полное моральное право — злиться, ненавидеть, раздражаться, скучать, целоваться, любить. Делать хочется, конечно, только последнее. 

Ну, целоваться тоже можно — 

Олег целует Серёжу в нос.